Кое-что из этих и других, им подобных, выдумок являлось правдой. Например, в киевской Снайперской школе ОСОАВИАХИМа курсантов обучали разным приемам наблюдения за противником. Ведь известно, что через землю хорошо передаются звуки шагов, движения техники, сбрасывания грузов, шанцевых работ. Стоит только воткнуть в грунт малую пехотную лопатку и прижать ухо к ее черенку. Еще лучше закопать в землю флягу, до половины наполненную водой. Если в ее горловину вставить резиновую трубку одним концом, то через другой, приближенный к уху, можно будет услышать многое из того, что делается вокруг вашего местоположения.

Однако чтобы распознать такие звуки, точнее — тени жуков, снайперу следует, образно говоря, «обратиться в слух», то есть забыть про все окружающее и сконцентрировать свое внимание до высочайшей степени. Не меньшей отреченности от собственного бытия требует и заколдованный лес. Он поможет, он спрячет, он выдаст тебе врага. Но ты сумей раствориться в его причудливом, заповедном пространстве, стань безмолвным и неподвижным, словно бы древовидным существом. Вартанову, которого по ходатайству старшего сержанта все-таки приняли в полк, это было проще простого: он родился и вырос в лесу. Людмила же, коренная горожанка, достигала подобного превращения бешеным усилием воли.

Никто, кроме караульных, не видел, как снайпер уходит на охоту. Действительно, шагая мягко, размеренно, неслышно, подобно дикой лесной кошке, Люда после полуночи подбиралась к нейтральной полосе и скрывалась среди деревьев. Были у нее там разведанные тропы, по коим она без помех перемещалась в темноте. Были и заранее подготовленные огневые позиции. Иногда они представляли собой неглубокие окопчики, приспособленные для стрельбы лежа и обязательно — с упора, поскольку многочасовое ожидание с тяжелой винтовкой выдержать невозможно. Иногда это были настоящие норы, прикрытые сверху сломанными ветками, опавшими прошлогодними листьями, обрывками ткани.

Людмила укрывалась в лесу по-разному.

Ей нравились вечнозеленые заросли можжевельника и земля под ними, густо усыпанная хвоей. Лежать на ней удобно, и терпкий запах бодрит, не дает расслабиться. Постепенно она полюбила и уродливое «держи дерево», или «христову колючку», которая весьма неприхотлива и растет на каменистых склонах, упорно цепляясь за почву черными узловатыми корнями. Среди них, выступающих наружу, под вуалью из сероватых веток и веточек, под искривленными стволами устроить секретное лежбище несложно. Поваленный ветром, сгнивший от старости дуб скальный, — тоже подходит для засады. Плющ диковинно оплетает его мощные ветви, и уже не поймешь, что ты видишь перед собой: то ли морды зверей, то ли камни, то ли обломки высохших деревьев. Сучком покажется неопытному наблюдателю и вороненый ствол ружья, просунутый между бугристых побегов.

Для ювелирной работы в крымском лесу совершенно не подходила СВТ-40. Главное ее преимущество — автоматика и магазин с десятью патронами — здесь оставалось без применения. Бывало, за весь день Люда делала два-три выстрела, и патроны с тяжелой пулей для них сберегала в кармане гимнастерки, под ватником, чтоб порох сохранял нужную температуру. Громкий же звук самозарядной винтовки Токарева и яркая дульная вспышка сильно демаскировали, и за это Павличенко однажды чуть не заплатила жизнью, еле-еле успев откатиться к запасному окопу. С тех пор подарок генерал-майора Петрова, бережно завернутый в холстину, хранился в блиндаже, а старушка-«трехлинейка» с длинным прицелом ПЕ заработала снова и била в цель нисколько не хуже, чем раньше.

Немцы стали вести тщательное и постоянное наблюдение за нейтральной полосой. От их внимания ничто не ускользало, а уж одиночный выстрел из винтовки, раздавшийся в утренней тишине, — тем более. Они сразу открывали огонь из пулеметов и минометов, причем часто лупили наугад и, как говорится, по площадям, не жалея ни патронов, ни мин. Таковое их действие Людмила иронически именовала «концертом». В нем солировали — конечно, в силу громкости звука и значительного количества — минометы «5сm leGrWr.36», имевшиеся в каждом взводе германской пехоты. Они выбрасывали из коротких стволов, установленных на металлических поддонах, небольшие, весом в 910 граммов мины, начиненные тротилом. Обычно, отлеживаясь в укрытии, старший сержант наблюдала, как оранжевым шаром вспыхивает эта мина при разрыве и как потом во все стороны летят (‘с мельчайшие осколки, громко щелкая по ветвям скопанного холодом леса.

Если немецкое «музыкальное сопровождение» затягивалось, и Люда находилась уже недалеко от советских позиций, то она просила помощи у наших пулеметчиков, привлекая их внимание свистом, криком: «Ребята, выручайте!»— или по традиции поднимая над головой малую пехотную лопатку. Пулеметчики начинали перестрелку с фашистами, и те забывали о снайпере, который ушел на свою сторону буквально у них из-под носа.

Сержант Седых и рядовой Вартанов старались встречать своего командира. Они-то знали, чего стоят Людмиле такие вахты. Торопились снять с ее плеча винтовку, отвести в ближайший блиндаж и уложить на нары, дать кружку чая, быстро согретую на горящем бездымном порохе. С каждым глотком теплой сладкой воды лесное наваждение отступало. Девушка по прозвищу «Рысь» облегченно вздыхала, лицо ее снова становилось безмятежноспокойным. Она засыпала, но ненадолго — на час-два. После этого у них начинались разговоры о том, что удалось и что не удалось при вылазке, сколько фрицев расстались сегодня со своими грошовыми жизнями, каковы последние изменения на вражеской передовой линии и куда им предстоит отправиться завтра.

Ради особой службы снайперов под Севастополем никто не собирался изменять распорядок армейской жизни, и потому Павличенко обычно не доставалось завтрака. Также она часто опаздывала на обед. Лишь Анастас Вартанов, ожидая возвращения старшего сержанта, выпрашивал у старшины лишнюю порцию каши или картофеля с тушенкой. Они с Седых ставили котелок с едой на печку-буржуйку в своей землянке и гадали, когда Людмила Михайловна снова появится во второй роте. Сердечная забота тех, кто был с ней дружен, помогала снайперу восстанавливать силы, отданные заколдованному лесу.

Успокоению нервной системы также способствовала фронтовая привычка к курению. Правду, совершеннейшую правду говорил курсантам дорогой Учитель: снайперу курить нельзя постоянно, регулярно, по десять-двадцать папирос в день. А вот одну папиросу в три дня — можно. Даже не папиросу, их теперь почти не выдавали, но — крепкую махорку из кисета, заправленную в старинную турецкую трубку, сделанную из корня груши и украшенную янтарным мундштуком. Ее подарил снайперу после успешного набега на хутор Мекензия старый егерь. Это была единственная ценная вещь, оставшаяся у него после разорения дома немцами[7].

Трубка понравилась Людмиле. Она легко научилась пользоваться ею: правильно набивать, не спеша раскуривать и поддерживать медленное тление сухих крошек табака в деревянной, до блеска отполированной чашке из темно-коричневого дерева. Чашка приятно согревала руку. Мундштук как будто смягчал крепость дыма и продлевал удовольствие для курильщика, что невольно располагало к спокойным размышлениям.

В редкие часы досуга мысли старшего сержанта Павличенко все равно касались предмета службы. Воспоминания уносили ее в жаркое степное лето 1941 года, сначала на вокзал города Арциза, потом — в Татарбунары, потом к реке Днестр и Тираспольскому укрепленному району, потом — к немецкому селению Гильдендорф, потом — на хутор Кабаченко, потом — к Одесскому морскому порту. Вроде бы путь недлинный, и прошла она его, присоединившись к великому армейскому братству. Стрелковый полк имени Степана Разина сделался для нее родным, однако теперь его… не стало.

Нет, конечно, номер, название, принадлежность к дивизии — все это сохранялось, но самих «разинцев», тех красноармейцев и командиров, с которыми Людмила начинала службу, — их практически в строю уже не было.