Сайен откашлялась.

— Тогда идем, пожалуй.

Она вышла, не оборачиваясь, боясь положиться на свое ненадежное самообладание или до конца поверить в новый виток взаимоотношений, с таким трудом установленный Мэттом после бурной ссоры.

Надежность бескорыстной дружбы Джейн трогала ее до слез. Когда она сидела, уставившись в окно автобуса на Саут-Бенд, Джейн непрестанно болтала, но сам голос звучал успокоительно, и говорила она о пустяках, не требуя при этом ответов, так что через какое-то время Сайен нашла в себе силы принять почти нормальное участие в разговоре.

Но за щебетом непритязательной беседы маячила назойливая мысль о том, что по крайней мере один вопрос получил ответ за этот уикенд.

Она теперь точно знала, что любит Мэтта, о чем и призналась ему в самом накале боли и ярости А иначе его обвинения не причинили бы ей такого страдания: да и не согласилась бы она на телефонный звонок — просто прервала бы всякие отношения и сочла, что легко отделалась.

А так — не смогла. Даже когда находилась в пылу ярости, Мэтт сумел через красное облако боли снова дотянуться до чувствительной сердцевины. То, что он успел сделать это так быстро, да еще после собственной неуправляемой вспышки, говорило по меньшей мере об угрызениях совести, и о его собственной, глубоко запрятанной неуверенности, и об отчаянном порыве человека, пытающегося как можно скорее оправиться после неожиданного ужасного взрыва.

Значило ли это, что и он любит ее? По совести, она не могла сказать. Это могло значить всего лишь, что в приступе гнева он вышел за пределы собственного чувства справедливости, а теперь хочет как-то загладить вину. Он мог решить, что ей нельзя довериться безгранично, как ему того хотелось, особенно после того, как узнал об этой фиктивной помолвке, которую устроили они с Джошуа, и теперь позвонит только для того, чтобы на самом деле сказать «до свиданья».

Ей оставалось только безнадежно ждать, раз уж попалась в ловушку собственных чувств, раз стала жертвой собственных страхов и депрессии после перенесенного нервного стресса. В воскресенье она не могла ни есть, ни спать, заново переживая все, что случилось, что было сказано ею, что она должна была сказать и что могло бы из этого выйти. Она скорбела о несостоявшемся, тосковала в одиночестве по теплу его сильных рук и волновалась о том, что скажет и сделает, когда он позвонит.

Но даже в самых буйных порывах воображения она не могла предвидеть того, что случится на самом деле и что телефонный разговор не состоится вовсе.

В понедельник утром Джейн ушла на работу, Сайен приняла душ, вымыла голову и сидела на кухне, монотонно расчесывая мокрые волосы, когда в дверь позвонили. Она пошла открывать.

На пороге стоял Джошуа, выглядевший таким же подавленным, как она, и очень пристыженным. Губы девушки сжались, и пальцы сразу же расслабились на дверной ручке, чтобы пропустить его в дом. Она не сказала ни слова.

Джошуа прошел в гостиную, повернулся и посмотрел на нее.

— Сайен, мне жаль, — сказал он без предисловий. — Мне очень жаль.

Мало всего, что случилось, — еще и это. Беда беду кличет. Она покачала головой в ответ на его молчаливую мольбу, тяжело вздохнула и потуже затянула поясок халата.

— Зачем ты это сделал, Джошуа? Неужели ты не понимал, что ранишь нас обоих? И особенно Мэтта. Ведь так взорваться, как он, мог только человек, потерявший над собой контроль. Теперь, успокоившись, я это хорошо понимаю.

— Ты права, — сказал он в отчаянии. — Тому, что я сделал, нет прощения. Я даже не могу вполне объяснить свое поведение. Но я так ревновал! Я увидел тебя с ним, и все заволокло красной пеленой. Мэтт всегда забирает себе лучшее: карьеру, стиль жизни, друзей, а вот теперь и тебя. Я тебя любил.

— Ты не любил меня, — спокойно сказала Сайен, поворачиваясь к нему. — Это было увлечение, и мы оба знали это.

— Ошибаешься, — сказал он так же спокойно и с такой искренностью, что она почувствовала боль в сердце, и без того чересчур много пережившем. — Любил и люблю до сих пор. Может быть, моя любовь не такая, какой я ее себе представлял, но ты была моим другом, а потом появился брат, и мне показалось, что он забирает тебя. Я знаю, это звучит смешно, но, Сайен, ты и ребята — это лучшее, что у меня было в жизни. Впервые я не чувствовал себя вечно вторым — после моего великолепного брата, который намного лучше, сильнее и популярнее меня, до которого мне расти и расти. Неужели ты не понимаешь? Я подумал, что теряю тебя, а теперь, из-за своего дурацкого, безрассудного поступка, наверное, действительно потерял.

Ей было трудно говорить. Разве не все они в той или иной мере виноваты в происшедшем? Разве сама она не совершала безрассудных поступков и не ее ли жажда мести завела все так далеко?..

— Во всяком случае, — тяжело произнес Джошуа, не правильно поняв ее молчание, — я подумал, что должен сказать тебе: я поговорил с Мэттом и все ему объяснил. Он все еще злится, но по крайней мере все теперь понимает. И я только хочу еще раз извиниться перед тобой. Мне нечем искупить вину, но надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.

— О Джошуа! — вздохнула Сайен и раскрыла объятия. Он бросился вперед и крепко обнял ее, а она проговорила в его рубашку:

— Дурачок. Смешной ты дурачок. Как ты мог подумать, что нашей дружбе конец из-за того, что я — с твоим братом?

— Я же говорил, что звучит это смешно! — бормотал он, сердясь на себя. — Пожалуйста, не допусти, чтобы то, что случилось, встало между нами. Мои друзья — это лучшая и самая важная часть меня.

— Я всегда буду твоим другом, — прошептала девушка. — Разве ты не видишь? Ты мне тоже нужен. Только никогда больше не делай со мной такого. Я не настолько сильна, чтобы простить второй раз.

— Никогда, обещаю!

Эти слова еще не отзвучали, когда в дверь снова позвонили. Сайен отпрянула и в негодовании всплеснула руками. Джошуа неловко утер залитое слезами лицо, и она, не зная, что делать со своим, неуверенно улыбнулась. Открывая дверь, она продолжала улыбаться, но при виде человека на крыльце ее сердце остановилось.

Это был Малколм, друг и компаньон отца в течение более чем двадцати лет, Малколм, которого она любила как родного и которому доверяла бесконечно. Он был одним из немногих, кто надежно поддерживал ее в стремительной, полной перемен жизни. Когда отец навещал ее, Малколм никогда не появлялся в Саут-Бенде, чтобы избавить Сайен от необходимости объяснять друзьям его присутствие. Многие годы они втроем делали вид, будто Сайен понятия не имеет, что на самом деле Малколм был телохранителем отца.

Один взгляд на его серьезное лицо, и она поняла, что с отцом случилось что-то ужасное. «

— Сайен, все в порядке? — спросил вышедший в холл Джошуа. Ни она, ни безмолвный человек в дверях не обратили на него внимания.

Она прошептала:

— Плохо?

— Да, девонька, — отозвался Малколм, и она сомнамбулически притиснулась к нему, тут же попав в медвежьи объятия. — Можешь ехать прямо сейчас?

— Ко-конечно. Только побросаю вещи в сумку и возьму паспорт.

Она повернулась, и лицо ее было так ужасно, что Джошуа выпятил челюсть и агрессивно обратился к незнакомцу, из-за которого она стала такой:.

— Послушайте, кто вы и чего хотите?

— Не я должен отвечать на этот вопрос, молодой человек, — спокойно произнес Малколм.

— Оставь его, Джошуа, — бросила Сайен; пустота в ее голове стремительно заполнялась паникой. — Послушай, ты не мог бы написать записку Джейн от моего имени? Черкни, что я позвоню, как только смогу.

— Конечно, — с готовностью кивнул он, но Сайен уже шла к своей комнате. Он догнал ее и спросил в бессильной тревоге:

— Могу я еще чем-нибудь помочь?

Она взглянула будто из неизмеримого далека на этого серьезного и неопытного молодого человека, живущего в таком нормальном мире, и сказала со спокойной обреченностью:

— Боюсь, тут никто и ничем не поможет.

После жары Среднего Запада Лондон, затянутый пришедшими из Европы штормовыми тучами, показался неуютно промозглым.