В дряхлеющей квартире царил мемориальный беспорядок, благородное наложение книжного развала на антикварную лавку.

– Ваш коллега, – выговаривала мне Ольга Константиновна, – написал, что кабинет уставлен моделями кораблей, и сюда тут же забрались воры. Никаких моделей они не нашли, зато стащили орден Ленина, которым был награжден Евгений Евгеньевич…

Я не сводил глаз с бювара, в котором лежали обещанные письма.

– Михаил Михайлович был человеком большой души… В сорок первом наш университет эвакуировали. Муж тоже уезжал с акаде мией. Я не хотела покидать Ленинград, плакала, пошла к ректору. «Вы жена военного! – сказал он. – Значит, должны уметь выполнять приказы. Тем более что вы назначены старшей теплушки». На вокзале меня разыскал матрос, принес записку: «Евгений Евгеньевич не едет, а откомандирован в распоряжение адмирала Трибуца». Пришла я домой, села вон там – у чучела белого медведя – и горько плачу. А Домерщиков утешал, голос у него проникновенный: «Не надо, не надо… Отвезете детей и снова вернетесь…» Я-то вернулась…

Ольга Константиновна извлекла из бювара два письма и разрешила взять их на пересъемку. Мы попрощались. Не выходя из подъезда, я присел на подоконник и стал читать.

Черновик письма Шведе к Домерщикову был датирован 16 июня 1941 года. До начала войны оставалось шесть дней…

«Дорогой Миша! Прости, что так поздно отвечаю на твое ра душное, милое письмо. Но я судорожно кончаю свою работу. Осталось дописать страниц 6-10, а написано 435. И вот сейчас уже 4 1/2 ночи, и я наконец тебе пишу. Очень рассчитываю, что мы с Ольгой Константиновной, или по крайней мере я, к тебе приедем (Ольга Константиновна очень загружена экзаменами). У меня с защитой диссертации имеются кое-какие шероховатости, которые, как обычно, возникают по воле моего шефа. Оппонентами у меня будут Ленечка Гончаров1 (на него у меня большие надежды), Шталь и Березкин.

Вероятно, если оппоненты дадут благожелательный отзыв, я буду защищаться 30 июня.

Много думаем о вас, и очень хотелось бы поскорее повидаться. Я непременно приеду, но когда – еще сказать не могу. Может быть, как-нибудь в будний день вечерком.

Ольга Константиновна шлет сердечный привет. Целую ручки Китти Николаевне. Привет Дуняше!

Твой Женя»

То было последнее письмо, посланное другу… Второй листок был помечен 5 июля 1942 года. Писала Екатерина Николаевна.

«Дорогой Женечка!

Получила Ваше письмо, и стало и грустно, и легко, что есть кто-то на свете, кто хоть иногда может меня вспомнить. Я одна. М. М. скончался 14 марта, растаяв окончательно. Что я не делала, чтобы его спасти, но все оказалось тщетным. 2 месяца его мучил карбункул ужасающих размеров на шее сзади. И общее состояние было очень слабое. Я сама, поступив зимой, еще при нем, на работу, была на бюллетене. Но после его смерти, чтобы себя про кормить хоть как-нибудь, пошла в дворники к нам же в дом. Работа была жутко тяжелая и грязная. Комендант оказался свиньей. Вы бы меня никто не узнали… Все бы ничего. Но ужас – одино чество, беспомощность и неумение жить одной. Потерять близкого человека, да еще такого, как М. М., – само по себе страшный удар. А отсутствие хоть одной родной души, чтобы помочь, поде литься, посоветоваться, довершает кошмар моей жизни.

Живу теперь в одной комнате (в большой), вся квартира пустая. Все уехали. Мне ехать некуда и не к кому. Одна совершенно во всем большом свете. Безумно пусто, а вместе с тем так нужно бороться, чтобы прожить. Досуги свои сейчас заполняю поездками на окраины за травой-лебедой, из которой варю суп и делаю лепешки. Дуни1 больше нет с января месяца… Представляете мои переживания? Как еще с ума не сошла, не знаю.

Пишите хоть изредка. Целую вас всех!

Ваша Кето.

Что делать с гидрографией, книгами, картами? Узнайте!

Я стала уродом, Кащеем и здорово ослабела. Вряд ли увидимся».

На конверте – марка со скульптурой Вальдмана «Счастливое детство». Боже, сколько может вместить в себя зубчатый клочок бумаги!

Неподалеку от дома ЭПРОНа жила в то время поэтесса Вера Инбер. По строчкам ее блокадного дневника можно представить себе последний пункт одиссеи Домерщикова.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Страшно, выйдя утром из наших задних ворот, очутиться у стены прозекторской на берегу Карповки. Это мертвецкая под открытым небом… Мертвые в простынях, скатертях, лоскутных или байковых одеялах, иногда в портьерах… Сама про зекторская полна. Не хватает грузчиков для кладбища – не столько даже грузчиков, сколько бензина. И главное – так мало сил у живых, чтобы хоронить мертвых».

Меня долго мучили эти две буквы в послужном списке Домерщи кова: «ПП» – подводное плавание. Мой герой служил на подводных лодках? Где? Когда?

Буквы манили, дразнили воображение, сулили новые открытия…

Мой поиск надолго прервала трагическая гибель парохода «Адмирал Нахимов». Я уехал в Новороссийск по заданию журнала. В гостинице, где жили родственники погибших пассажиров, позна комился с ленинградкой, у которой пропал в ночном море сын. Чтобы как-то отвлечь ее от мрачных дум, стал рассказывать ей о «Пересвете» и его моряках, о своих наездах в Ленинград… Как бы ни была Лаура Витальевна убита горем, она постаралась сделать для меня доброе дело.

– В прошлом году, – сказала она, – я лежала в одной палате с сотрудницей морского архива, того самого, в котором вы бываете. Скажите Зинаиде Николаевне, что вы от меня, она вам поможет… Впрочем, я сама ей позвоню.

Прошло время, и я снова вступил под своды ЦГА ВМФ, разыскал Зинаиду Николаевну…

Любой архив для непосвященного человека – это чудовищные бумажные джунгли, в которых не обойтись без знающего человека. Вот такого проводника я и обрел в лице Зинаиды Николаевны, старейшей хранительницы фондов.

Едва я посетовал ей, что уже сколько лет мне не удается найти советский послужной список Домерщикова, как через полчаса этот документ уже лежал на моем читательском столе! Формуляр был заполнен рукою Михаила Михайловича в сентябре 1926 года. Я узнал из него много любопытных подробностей.

Родители Домерщикова умерли в 1908 году, когда их сын без вестно сгинул на чужбине. Значит, в последний раз они увидели его в 1904 году – перед уходом на «Олеге».

«Проживал в Японии около года, – сообщали убористые строчки, – а затем уехал в Австралию. 9 месяцев в Новой Зеландии, и снова Австралия, где до 1914 года занимался физическим, а затем конторским трудом на различных частных должностях…»

«В сентябре 1915 года произведен в подпрапорщики общей кавалерии. Был ранен в августе, а в октябре произведен в лейтенанты. Плавал на Черном море в Транспортной флотилии. Участвовал в десантных операциях на турецких берегах в должности начальника десантных войск…

…На учете бывших белых не состоял.

Командир судна 2-го ранга».

Среди многочисленных должностей, которые исполнял Домерщиков в двадцатые годы, были такие: начальник службы связи Морского коммерческого флота, начальник экспедиционного отдела морского транспорта НКПС, начальник отдела торгового мореплавания и даже заведующий ленинградской конторой объединенного бюро путе шествий – той самой туристской организации, что спустя шестьдесят лет продала сыну Лауры Витальевны роковую путевку на последний рейс «Нахимова».

В этом документе раскрылась наконец и тайна двух «П». Оказы вается, в конце 1905 года лейтенант Домерщиков, придя из Манилы во Владивосток на крейсере «Жемчуг» (родной «Олег» вернулся на Балтику), был назначен командиром подводной лодки «Дельфин». Меня как током ударило! «Дельфин» – первая русская боевая под водная лодка! Легендарный «Дельфин». Несчастный «Дельфин»… Ризнич, Домерщиков, Беклемишев…

Владивосток. 1905 год

В романе Валентина Пикуля «Крейсера» есть эпизод, где главный герой мичман Панафидин случайно знакомится с выдающимся русским подводником капитаном 2-го ранга Беклемишевым.