Наташа не задержалась: ее пунктуальность не отличалась от маминой. В два десять прозвенел звонок с урока — Александр Павлович услышал его, сидя в машине: на улице тепло, окна в школьном здании открыты, — а через две минуты увидел Наташу, бегущую к нему через двор.

Она уселась в машину, аккуратно хлопнула дверью, с ходу спросила, даже не поздоровавшись:

— Что вчера было с мамой?

— С мамой?… — Александр Павлович вопрос понял, но не знал, как ответить, и тянул время. — А что вчера было с мамой? По-моему, ничего. Мама как мама.

— Не как мама. Я даже не думала, что она может быть такой… — Наташа поискала слово, — домашней какой-то. А сегодня она проснулась злая-презлая.

— Наверно, не выспалась, — предположил Александр Павлович. — Не бери в голову, Наталья, все пройдет… И в конце концов — здравствуй.

— Ой, простите, здравствуйте, — улыбнулась Наташа.

— Не передумала — в цирк?

— Что вы! Еле дотерпела.

— Ну потерпи еще минут десять. Здесь недалеко.

…Выключенный «портсигар» лежал в кармане. Выходит, Валерия преотлично помнила все, что происходило вчера вечером. Помнила — да, но понимала ли? Не исключено, что понимала, иначе почему бы ей просыпаться «злой-презлой»?… Кстати, на кого — злой? На Александра Павловича? Вряд ли. Ей и в голову наверняка не пришло, что именно Александр Павлович стал причиной… чего?… ну, скажем, сдачи позиций, завоеванных ею в смертельных боях за равноправие. На себя она злится, себя она винит. И, не исключено, в том и винит, что необъяснимо и вдруг изменила свое отношение как раз к Александру Павловичу. Сама изменила, про «портсигар» ей неведомо…

А если и вправду сама изменила?

Александру Павловичу лестно было думать именно так. Да и что такое «портсигар», если всерьез разобраться? Фокус, не более…

Он загнал машину на тротуар — вплотную к служебному входу в цирк, под «кирпич». Нарушение, конечно, но милиция смотрит на это сквозь пальцы: квадратный тупичок между бетонным забором рынка и боковой стеной старого циркового здания издавна, хотя и негласно, считался суверенной территорией цирка.

— Приехали.

Провел Наташу через тесную проходную, через пустое полутемное фойе, где по стенам висели цветные плакаты и черно-белые фотографии артистов. Звук шагов по холодному мраморному полу отзывался эхом где-то позади, и казалось, что Наташа и Александр Павлович здесь не одни, что кто-то упорно идет вслед за ними — невидимый, огромный, жутковатый.

— Как в старинном замке, — тихо сказала Наташа.

— «Звук шагов тех, которых нету…» — тоже вполголоса прочитал Александр Павлович. — Страшно?

— Интересно…

Александр Павлович откинул тяжелую и довольно пыльную штору, отделяющую фойе от закулисной части. Пол здесь был уже бетонным, легко гасил звук шагов, и «ощущение замка» исчезло. Да и вообще закулисная часть кольцевого коридора, опоясывающего зрительный зал, выглядела по-деловому буднично: какие-то грубые ящики у стен, толстый рулон серо-зеленого брезента, четыре ярко раскрашенных деревянных сегмента — части круга для роликобежцев, разнокалиберные ажурные стальные тумбы, крытые красным сукном, — для слона, для его стандартно-небогатого набора трюков. Александр Павлович машинально отметил, что и тумб вчера не было, и ящиков стало поболе: потихоньку подъезжает народ, премьера близится… Он хотел скорее пройти мимо: незачем девочку разочаровывать, сказку ведь обещал, а какая сказка — из брезента и облезлых ящиков?

— Куда мы идем? — спросила Наташа.

— Наверх. В мою гардеробную.

— А там что?

— Там — обещанные фокусы.

— А где арена?

— Ты хочешь увидеть манеж?… Ну конечно же, сейчас…

Александр Павлович подвел ее к занавесу в форганге, подтолкнул легонько: шагай. Она скользнула в щелку между половинок занавеса, они мягко и плотно сомкнулись за ней. Александр Павлович прислонился спиной к холодной стене, закрыл глаза. Ну чем ее удивить? Не поспешил ли он?… Она не была в цирке с детских щенячьих лет, а за кулисы, в «кухню», и вообще не попадала, а в цирк на первое свидание надо приходить в праздник, когда манеж залит огнями, когда на балкончике «душит» зрителей маршем медная группа оркестра, да и за кулисами куда интереснее: суета, беготня, кто-то разминается — стоит на голове, жонглирует, колесом крутится; а дикие звери не в далеких клетках, а совсем рядом — только руку протяни; хотя кто ее решится протягивать — звери все-таки…

Александр Павлович выглянул из-за занавеса. В манеже подвешивали «вертушку» воздушных гимнастов. Она лежала на красном репетиционном ковре — сверкающая хромом ракета, еще не готовая к полету; провисшие тросы от нее тянулись под купол, где их крепили невидимые снизу артисты. Зато хорошо слышимые.

— Тяни на меня, тяни! — орали под куполом. — Ну куда ты тянешь, болван, крепления не чувствуешь? Щас я тебе руки пообрываю!…

Все это было пока вполне цензурно, но кто даст гарантию, что так и дальше продлится? Цирковой артист — человек, в выражениях несдержанный. Наташу стоило увести от греха подальше… Александр Павлович шагнул было к ней, но кто-то положил ему ладонь на плечо.

— Подожди.

Обернулся: инспектор манежа.

— Привет, Грант. Эта девочка — со мной.

— Я понял, — сказал инспектор, прошел мимо, встал на барьер: — Эй, наверху! А ну потише! Вы не одни здесь… — Он протянул Наташе руку, помог перебраться в манеж. — Смотри: это ракета. Совсем скоро она взлетит надо всем этим, — он обвел рукой пустой и темноватый зрительный зал, ряды кресел с откинутыми сиденьями, крутым амфитеатром уходящие вверх, круглые ложи осветителей с черными зачехленными «пушками» софитов, — она быстро-быстро помчится по кругу, а на трапеции под ней… видишь: вот трапеция, вот она закреплена… на специальных петлях… вот петли, просунь руку, удобно?… на трапеции и на петлях станут работать гимнасты. Это очень хорошие гимнасты, ты их увидишь, когда придешь на представление. Ты ведь давно не была в цирке, верно?

— Откуда вы знаете? — спросила Наташа.

Она сидела на корточках перед ракетой, и маленькая рука ее крепко держала ременную петлю, свободно пристегнутую к хромированному боку «вертушки».

— Я догадался, — сказал инспектор. Он тоже сидел на корточках рядом с Наташей. — У тебя это на лице написано.

— Не может быть. — Наташа даже петлю отпустила, выпрямилась. — А мама говорит, что я как каменная: никаких эмоций.

— И мамы могут ошибаться, — вздохнул инспектор. — А скорее она просто не умеет читать по лицам. Это оч-чень трудная наука: читать по лицам.

— А где вы учились?

— Читать по лицам? — он усмехнулся. — Здесь, в цирке. Только здесь и можно хорошо научиться этому.

— Значит, и Александр Павлович тоже умеет? — непонятно было: то ли Наташа всерьез верила инспектору, то ли просто приняла шутку и подхватила ее, подыграла старшим — воспитанная девочка.

— Александр Павлович умеет больше: он людей насквозь видит. Так, Саша?

— Почти так. Грант, — согласился Александр Павлович, — вижу, только смутно.

— Не прибедняйся, Саша. Ты же, на крайний случай, поднатужишься и изобретешь какой-нибудь ящик с дырочкой. Сквозь нее все будет видно как на ладони…

Как в воду смотрит, старый болтун, думал Александр Павлович. Знал бы он, что почти попал в цель: не в «десятку», так около… Он любил Гранта, как, впрочем, и все артисты, помнил его чуть ли не с детства — тот уже и тогда инспектором манежа работал, по-старому шпрехшталмейстером, — хотя, как казалось Александру Павловичу, Грант был ненамного старше его самого: может быть, лет на десять-двенадцать. И все же, кто знает? В паспорт-то его Александр Павлович не заглядывал.

— Этого человека, который умеет читать по лицам, — сказал Наташе Александр Павлович, — зовут Грант Ашотович. А ее, Грантик…

— Стоп, — прервал инспектор. — Ты забыл, Саша: ее имя я сам прочитаю…

— Он внимательно всмотрелся в Наташино лицо, смешно пошевелил тонкими губами, закатил глаза. Наташа спокойно ждала результата. — Ее зовут… — инспектор помедлил, — На-та-ша… Так?