— Ты тоже рассказала мне свою историю только после признания, — резонно заметил Илья, но именно справедливость его замечания взбесила меня сейчас до белых глаз.

— Я была честна с самого начала! Сразу говорила, что никаких детей! Скрывала только причину! — я была не до конца права, понимала это, но бесилась все сильнее. — Я-то, дура, мучилась, думая, что ты хочешь детей со мной! А ты…

Я вспомнила, что мы на лестнице, что через тонкие двери квартир обычно очень хорошо слышно, о чем говорят у лифтов. Только поэтому я замолчала, стараясь совладать с клокочущей в горле ядовитой обидой. Тише. Надо говорить тише.

— Рита! — он шагнул вперед, но мой взгляд его остановил. — Рита, вспомни, пожалуйста, что я тебе рассказывал об армии.

— Что ты думал там обо мне? Мало ли, что ты думал в двадцать лет… Главное, что вспомнил обо мне снова только в тридцать. Что же такого случилось, гадала я! Что же? — я вытерла пузырящуюся в уголках губ слюну. Прижала запястье ко рту и так застыла, часто и тяжело дыша, хватая недостающий воздух ртом. — А ты просто искал дуру, которая возьмет на себя ненужного тебе ребенка! Красивые и гламурные твои певички сразу послали, да? Зато дура-Рита наверняка обрадовалась бы такому подарочку!

— Нет! — Илья мотнул головой, отбрасывая волосы с лица, но они снова упали на глаза. Он провел рукой по лбу, зачесывая их обратно. — Не так!

— Сколько у тебя было претенденток в списке? — оборвала я его. — Сколько ты их перебрал за последние три года?

— Ты несправедлива, — твердо сказал он.

— Я?! Где ты держал своего сына, пока курлыкал тут свои лживые песни? Где прятал, чтобы он раньше времени не сорвал твой план?!

— У бабушки. На каникулах. Сломал ногу, и она отправила его обратно. Я думал, у меня еще есть время.

Голос у Соболева был сиплым и усталым. Но еще оставался твердым. Он не сдавался.

— И чего ты ждал?

— Удобного момента.

— Дождался?!

— Кто же знал, что так будет…

Он выдохнул и потер руками лицо. Вот теперь было видно, что ему отнюдь не двадцать пять. На лице проступило все напряжение, что я чувствовала в нем, сама того не желая. Я больше не хотела быть связанной с ним общими эмоциями. Не хотела ощущать укол боли в сердце, когда сама причиняю ему эту боль.

— Ты должен был знать!



Он не успел ответить. Пролетом выше остановился лифт и из него вывалилось целое семейство: две почти одинаковые толстощекие девочки с косичками, одна пониже, другая повыше, малыш на беговеле и тоненькая мама с младенцем в ярко-розовом слинге.

Она пыталась рулить своей пестрой компанией, но получалось не очень:

— Катя, не спеши, помоги Егору выбраться! Машунь, иди дверь открой. Егор, да отпусти ты руль, так колеса не пролезут! Кать, ну аккуратнее, по ногам ходишь. Маш, только в шахту ключи не урони, умоляю. Егорушка, ну не реви, сладкий мой, сейчас дам тебе сока, как только Маша справится с дверь. Все, Катюш, давай я сама Егора, ты лучше помоги дверь открыть, она сама не справится. Здрасте!

Последнее — это нам.

Мы с Ильей медленно кивнули синхронным движением, завороженно наблюдая, как маленький табор преодолевает с препятствиями и спорами два метра до двери квартиры. Дверь наконец была открыта, но Егор отказался оставлять беговел снаружи, Маша умчалась в недра квартиры, и мама кричала ей снять босоножки, Катя уже открыла сок и дразнила остальных, а младенец проснулся и единственный молча наблюдал за происходящим. Я встретилась с его философским взглядом и подмигнула. Он не удостоил меня даже улыбки.

Железная дверь отсекла веселый шум, оставив только невнятный бубнеж.

И вернула нас к нашим собственным проблемам.

Илья стоял передо мной — собранный, готовый к продолжению боя, а солнце светило сквозь пыльное окно так, словно ничего плохого еще не случилось. Золотило его волосы, пронизывало прозрачные серые глаза как воду в горной реке, подсвечивало танцующие в воздухе пылинки, заставляя их вспыхивать бриллиантовыми искрами.

Всего два с половиной месяца мы были вместе, а он забрался мне так глубоко под кожу, что я не могу даже принять взвешенное разумное решение — меня рвет на части от любви и боли.

— Рита…

— Ну что опять — Рита?! — взорвалась я. — Ты чего вообще ждал?

— Я думал, будет тяжело, но не настолько… — тихо сказал Илья.

— Думал он! Думал, я постесняюсь отказаться, если сначала приручить меня, приучить к заботе и ласке? И за сделанный бутерброд я с радостью впрягусь в воспитание чужого ребенка? Если бы я хотела чужого, я бы давно взяла из детдома!

— Не кричи. Сама говорила, тут все слышно, — напряженно сказал Илья.

— Мой дом! Хочу и кричу! — я еще повысила голос.

Эхо прокатилось по всей девятиэтажке сверху донизу.

Переживут. Я ремонт давно не делала, да и с младенцами не сложилось, так что квота на шум и крик в этом десятилетии у меня еще не использована.

— Я думал, привыкнув ко мне, ты согласишься хотя бы попробовать с детьми. Не уйдешь сразу.

— Конечно! Ты думал, если я полюблю тебя, то никуда не денусь с подводной лодки, можно будет ставить любые условия, я все приму, чтобы тебя не потерять!

— Не так грубо. Нет… — Илья снова взъерошил волосы. — Когда ты так переиначиваешь, это и правда выглядит подло. Но я не имел такого в виду.

— А что имел? Как это выглядело у тебя в голове? Как?!

— Если ты полюбишь меня, тебе будет проще полюбить и Матвея. Ведь он — наполовину я.

— Зато вторая половина — той, кого ты по-настоящему любил! Другой! Чужой!

— Разве она тебе чужая? Вы ведь дружили?

— Не чужая?! — я задохнулась словами, они застряли у меня в горле, но я выталкивала их усилием воли. — Посидела несколько лет со мной в одном классе — и уже не чужая! Воздушно-капельным путем не чужая, да? Просто замени одну одноклассницу на другую — никто не заметит!

— Ты ревнуешь к Варе? — удивленно спросил Илья, будто ему это никогда не приходило в голову.

Он все еще не догадывался, что я была влюблена в него почти двадцать лет назад. Для него я и Варя — две разные истории. Только для меня она одна и непрерывная.

— Да! Ревную! Она мне — чужая. Она мне — соперница!

— Да что ты несешь? — не выдержал он. — Она умерла!

— Вот именно! — я сжала кулаки. Как, как объяснить ему эту очевидную для меня вещь? — И теперь ты предлагаешь мне поработать ее заменой. И для тебя, и для твоего сына! Всегда, всегда помнить, что нужна тебе была — она! Она была первой, ее ты добивался!

Наверное, никогда и ни с кем я не разговаривала так откровенно. Тем вечером, когда я рассказала Илье о своем ребенке, он будто бы дал мне разрешение быть с ним открытой. Не стесняться своих чувств, не прятать их. Выплескивать все свои страхи.

Ну и получил.

Лучше сейчас. Чем прожить десять лет и обнаружить, что любимый муж так хотел детей, что ему было уже все равно — от кого. Одна женщина, другая… Ребенок и ребенок, к черту подробности. Просто меняешь одну на другую, как сломанные детали, и едешь дальше.

Я не хочу быть заменой! У меня есть право на мое собственное счастье!

— На что именно ты злишься? На то, что у меня есть сын или на то, что я не успел тебе о нем сказать? — уточнил Илья.

— На все! — выдохнула я. — На то, что ты сознательно скрывал ребенка, надеясь, что однажды станет слишком поздно уходить. На то, что по твоей идее я должна полюбить твоего сына того же возраста, что был бы мой, хотя я говорила, что именно это больнее всего! На то, что ты вообще решил кого-то искать в таких условиях!

— Люди разводятся и женятся снова, приводя детей в новый брак. Что в этом особенного?

— Женщины! Женщины приводят детей в новый брак, Соболев. И сами потом с ними нянькаются. А отцы-одиночки и те, кто отсудил себе детей, тут же сваливают уход за ними на своих матерей или новых жен. Таков наш мир! И мы видим, что ты попытался сделать ровно то же самое!

Илья мрачно молчал. Он стиснул челюсти, на скулах играли желваки, и я прямо чувствовала, что с минуты на минуту произойдет извержение вулкана. И хотела этого.