Поколотили меня знатно, по всему телу синяки останутся, да и старый шрам на виске, как напоминание о сражении на городской стене, начал сильно кровоточить. Зараза! Черт бы побрал эту уличную шпану! Судя по силе удара и нескольким силуэтам, которые я успел рассмотреть это были довольно крупные подростки. Наверное, такие же оборванцы, как и я, решили воспользоваться моей убогостью и тем, что не могу дать сдачи. Легко отделался: могли запросто и ножом пырнуть…

Чуть усмирив дыхание, я попытался встать на четвереньки и принялся ощупывать землю вокруг себя в поисках посоха, который выпал у меня из рук и остатков инструмента, что вывалился из сумки. Но сначала нашлась кадка с вложенными в нее точильными камнями. Хоть основной инструмент уцелел и то радость. Хорошо, что часть денег я спрятал в складке рубахи. В сумке были только три полных медных монеты. Их жалко и потерянный инструмент, он тоже мог пригодиться.

Найдя посох, который валялся от меня метрах в пяти, я кое как встал, сгибаясь от боли и прихрамывая поплелся к протоке. Следовало смыть с себя кровь и грязь. Особо тщательно я делать этого не буду, надо не забывать, что я слепой. Странным будет если мне удастся отстирать все пятна с одежды, которые нельзя ощутить наощупь.

В будущем надо принять какие-то меры. Если всякий раз, я позволю себя бить и грабить, участь оказаться в трущобах, а то и вовсе на кладбище, станет вполне реальной. Ничего не поделаешь: такой грубый и жестокий мир вокруг. Надо поскорее адаптироваться. Образно говоря: надо отрастить твердый панцирь и острые зубы.

Смыв грязь с куртки, насколько это было возможно, я принялся умываться сам. Пришлось размотать повязку с головы. У меня был в запасе еще чистый лоскут ткани, от которого я смог отрезать свежую ленту заменяющую бинт.

Да уж, плохи мои дела, даже не представляю, как стану выкручиваться. В следующий раз не буду задерживаться на рынке так долго, когда уже никого нет и для местного хулиганья тут полное раздолье. Смыв грязь с рук и с лица, я собрался примеряться как бы мне замотать рану, как вдруг услышал тихие шаги, приближающиеся ко мне в полумраке колодца рыночной площади, видно было не очень хорошо, но я смог разглядеть силуэт маленькой девочки, примерно лет пяти, которая сбавила шаг, но продолжала медленно приближаться. Заметив, что я замер и пытаюсь вслушаться в окружение сжимая в руках посох, девочка тихо и неуверенно прошептала:

— Я нашла вашу сумку, мастер Ардум.

— Кто ты? И откуда ты меня знаешь?

— Меня зовут Ная. Я слышала, как Лирна из рыбного ряда называла ваше имя в разговоре с мясником.

— Понятно. Спасибо, Ная, что принесла сумку. Стало быть, грабители не нашли в ней ничего полезного и бросили.

— И порвали, — добавила девочка. — Вот, возьмите.

Девчушка попыталась поднять сумку на вытянутых руках, но даже такой небольшой вес давался ей с трудом. Я сам вытянул руку и стал осторожно шарить перед собой, пока не нащупал свою потерю.

Порванной оказалась только лямка, а не сама сумка. Придется завязать узлом, чтобы не таскать все в руках. Нащупав кадку с камнями, я перевернул ее вверх дном и присел. Надо перевязать рану.

Девчонка никуда не уходила, тихо стояла в паре метров от меня и смотрела, как я неуклюже пытаюсь разобраться с тряпичной лентой.

— Хотите, я вам помогу, я умею.

Судя по тому, что я смог рассмотреть, девочка была из нижнего города, худая, в изодранном и грязном одеянии, даже не в платье, а в какой-то дерюге, накинутой поверх нее как наволочка, подвязанная бечевкой. Волосы короткие, растрепанные, мордашка вся грязная.

— Да, помоги, руки совсем не слушаются.

Ная осторожно взяла из моих рук лоскут ткани и стала примеряться, чтобы было удобней намотать мне на голову. У нее действительно получалось очень ловко, и даже узелок завязала очень проворно и не туго.

— Очень хорошо получилось, — похвалил я ее, когда ощупал повязку, — где ты так научилась?

— До того, как началась война, моя мама была швеей, я часто ей помогала.

Сказав это, девочка беззвучно заплакала, по ее щекам покатились слезы оставляя светлые дорожки на чумазой мордашке. Тут без слов все было понятно. Ни одна мать, тем более ремесленница, в здравом уме не позволит своему ребенку выглядеть подобным образом. Наверняка погибла при штурме города. Ребенок остался один, и теперь отчаянно ищет помощи.

— Есть хочешь, Ная? — спросил я, наперед зная, что она ответит. Ведь даже такому слепцу как мне понятно, что кроха уже шатается от голода и усталости. Ищет того, кто сможет о ней позаботиться.

— Да мастер, очень.

— Доведешь меня до пекарни, угощу тебя хлебом.

Оставшихся денег хватит и на большее, но я пока не намерен тратиться, самому бы с голоду не помереть. Сколько еще таких сирот осталось после осады.

Проверив содержимое сумки и убедившись, что ничего кроме денег не пропало, я, как и планировал, завязал лямку узлом и перекинул через плечо. Как и до этого, подсунул кадку с камнями, хоть и стало намного туже, но пусть так, зато руки свободны.

— Давай руку, — предложил я, — я тоже голодный.

Робко, но девчонка все же протянула руку и схватив мою кисть тут же потянула в сторону пекарни. Я и сам прекрасно мог до нее добраться, но надо было как-то отблагодарить мелкую за то, что принесла мне сумку с инструментом.

В действительности, пекарня была бывшим зданием караульной службы и, насколько я мог судить, единственное каменное строение на весь рынок. Когда-то, очень давно, его переделали в пекарню. Печи стояли внутри здания, а на улицу выходил только прилавок, переделанный из обычного окна, которое на ночь закрывали застекленной рамой и ставнями. Стекла в этом мире были похожи на плоские донышки стеклянных банок, примерно такие же кривые, с чуть голубоватым оттенком, толщиной примерно в сантиметр. Каждый такой круг оправляли свинцовой обкладкой и вставляли в деревянную раму. Главное, что свет пропускает при закрытых окнах. Понятное дело, что позволить себе застекленные окна, да еще и такого размера, могли далеко не все. Сейчас окно пекарни было еще открыто. За прилавком маячила лавочница в светлом переднике. Оценив нас как клиентов, торговка тяжело вздохнула ясно понимая, что наши финансовые возможности невелики.

— Есть краюха серого, с одного края чуть подгорела, отдам за медную полушку.

— Нам подходит, согласился я, протягивая заранее подготовленную медную монету.

Женщина, не вставая с места, вынула из-под прилавка свежую, ароматно пахнущую булку весом грамм триста, с действительно подгоревшим краем. Такая же, но без подгорелой корки стоила две полных медных, так что можно сказать нам очень повезло.

Взяв булку, я разломил ее на две части и, как обещал, отдал Нае половину. Ту что с подгорелым краем, оставил себе.

Отойдя чуть в сторону, поближе к караульному помещению западных ворот, я прислонился к стене и присел на корточки, доставая из сумки мешочек с солью. Ная села рядом со мной и тут же вцепилась зубами в хрустящую корку. Хлеб действительно был свежий и очень ароматный.

Достав соль, я взял щепотку и посолил свой кусок, обратился к девочке.

— Тебе посолить?

— Угу, — только и смогла сказать она, протягивая мне надкусанный ломоть.

Ели молча, неспешно. Было похоже на то, что и я, и малявка, просто наслаждались едой. Я даже не заметил, как «сточил» и подгоревший край, просто в какой-то момент осознал, что закинул в рот последний кусочек.

— Спасибо вам мастер Ардум, я два дня ничего не ела.

— И тебе спасибо, Ная, что вернула мой инструмент. Пора идти, надо еще подыскать место для ночлега.

— Вам негде ночевать, мастер?

— Пока негде, вот заработаю еще немного и подыщу себе коморку.

— Хотите, пойдемте со мной, дом конечно сгорел, но там есть комната где не дует и часть пола вместо крыши, — девочка выдержала короткую паузу. — И мне там одной очень страшно.

— Все лучше, чем под мостом, — ответил я пытаясь улыбнуться. — Веди.