– Ты очень молчалив, Уилл. Что случилось?

– Ничего.

Он настаивал:

– В последнее время ты мрачен.

Бинпол сказал:

– Я читал когда-то об американцах, о той земле, куда ты направляешься, Генри. Кажется, у них красная кожа, они одеваются в перья, носят с собой топоры и бьют в барабаны, когда начинают войну, а когда заключают мир, курят трубку.

Бинпол всегда слишком интересовался предметами – как они устроены, как действуют, – чтобы обращать внимание на людей. Но я понял, что он заметил мое настроение и догадался о его причине – ведь именно он ждал со мной Фрица из города и добирался со мной – и теперь пытается отвлечь Генри от расспросов. Я был благодарен ему за это и за ту чепуху, что он рассказывал.

Предстояло многое сделать до выхода.

Меня учили торговать, рассказывали о странах, в которых мне предстояло побывать, учили языкам, советовали, как организовать ячейку сопротивления и что говорить, когда я уйду. Все это добросовестно запоминал я с твердой решимостью больше не допускать ошибок. Но плохое настроение не покидало меня.

Генри выступил раньше меня. Он отправился в отличном настроении вместе с Тонио, который был моим спарринг-партнером и соперником при подготовке к играм. Все они были очень веселы. Все в пещерах казались веселыми, кроме меня; Бинпол пытался развеселить меня, но безуспешно. Потом меня вызвал Джулиус. Он прочел мне лекцию о самоистязании, о том, что нужно извлечь хороший урок из прошлого, чтобы не допускать подобных ошибок в будущем. Я слушал, вежливо соглашался, но плохое настроение меня не покидало. Джулиус сказал:

– Ты воспринимаешь это неверно, Уилл. Ты плохо переносишь критику, особенно от самого себя. Но такое настроение делает тебя менее пригодным для выполнения задач, поставленных советом.

– Задание будет выполнено, сэр, – сказал я. – И выполнено вовремя. Я обещаю это.

Он покачал головой:

– Не уверен, что такое обещание поможет тебе. Другое дело, если бы у тебя был характер Фрица. Да, я говорю о нем, хотя тебе и больно. Фриц был меланхолик по натуре и легко переносил печаль. Ты сангвиник и нетерпелив, с тобой совсем другое дело. Угрызения совести и сожаления могут привести тебя к болезни.

– Я сделаю все возможное.

– Знаю. Но достаточно ли будет этого. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Ты должен был выйти через три дня. Я думаю, мы отложим выход.

– Но, сэр…

– Никаких «но», Уилл. Таково мое решение.

– Я готов, сэр. А у нас нет времени.

Джулиус улыбнулся.

– В этом есть что-то от неповиновения, значит, не все еще потеряно. Но ты забыл уже, что я говорил на последнем совете. Мы не можем допустить неверных ходов или планов или недостаточно подготовленных людей. Ты пока останешься здесь, парень.

В тот момент я ненавидел Джулиуса. Даже пережив это, я продолжал негодовать. Уходили другие, и собственная бездеятельность раздражала меня. Тянулись темные бессолнечные дни. Я знал, что должен изменить свое отношение, и не мог. Я пытался изобразить веселье, но знал, что это не обманет никого, тем более Джулиуса. Наконец Джулиус снова вызвал меня.

Он сказал:

– Я думал о тебе, Уилл. Мне кажется, я нашел ответ.

– Я могу выступить, сэр?

– Подожди, подожди! Ты знаешь, торговцы разъезжают парами, чтобы иметь товарища и чтобы в случае необходимости защитить товары. Хорошая идея – дать тебе такого товарища.

Он улыбался. В гневе я ответил:

– Я вполне управлюсь и сам, сэр.

– Но если вопрос стоит так: идти вдвоем или остаться здесь – что ты выберешь?

Похоже, он считал меня не способным выполнить задание в одиночку. Но ответ мог быть только один. Я угрюмо ответил:

– Я выполню ваше решение, сэр.

– Хорошо, Уилл. Тот, кто пойдет с тобой… ты хочешь увидеть его сейчас?

Он улыбался. Я стесненно ответил:

– Да, сэр.

– В таком случае… – Его глаза устремились во тьму в глубине пещеры, где ряд известняковых столбов создавал каменный занавес. – Подойди.

Появилась фигура человека. Мне показалось, что глаза обманывают меня. Легче было считать так, чем поверить в возвращение из мертвых.

Потому что это был Фриц.

Позже он рассказал мне, что произошло. Убедившись, что река унесла меня под золотую стену, он вернулся и, как мог, замел мои следы, рассказывая другим рабам, будто я обнаружил своего хозяина мертвым в бассейне и прямиком отправился к месту счастливого освобождения, не желая оставаться в живых после смерти хозяина. Его рассказ никого не удивил, и Фриц готовился последовать за мной. Но тяжелые условия жизни вместе с дополнительным напряжением бессонной ночи сказались на нем. Он упал вторично и был доставлен в больницу для рабов.

Мы условились с ним, что если я выберусь, то буду три дня ждать его. Прошло гораздо больше времени, прежде чем он смог встать с постели, и он решил, что я ушел. На самом деле мы с Бинполом ждали его 12 дней, прежде чем отчаяние и снег заставили нас уйти; но Фриц, конечно, этого не знал. Поверив в мой уход, он начал снова, как это характерно для него, медленно и логично обдумывать все заново. Он решил, что выход под водой будет труден – я погиб бы, если бы Бинпол не вытащил меня из реки, – и знал собственную слабость. Ему нужно было окрепнуть, а больница для этого вполне годилась. Оставаясь в ней, он избегал побоев хозяина и тяжелой работы, которую обычно должен был выполнять. Он оставался там две недели, изображая растущую слабость, а потом заявил, что он не в состоянии больше служить хозяину, а потому должен умереть. Поздно вечером он покинул больницу и направился к месту счастливого освобождения. Укрывшись до наступления ночи, он пошел к стене и свободе.

Вначале все шло хорошо. Он в темноте вынырнул, устало доплыл до берега и пошел на юг по тому же маршруту, что и мы. Но он на несколько дней отставал от нас и отстал еще больше, когда лихорадка вынудила его пролежать несколько дней в заброшенном сарае, потея от слабости и умирая от голода. Он все еще был отчаянно слаб, когда снова двинулся в путь, и вскоре его остановила более серьезная болезнь. На этот раз, к счастью, за ним ухаживали: у него было воспаление легких. Его нашла женщина, сын которой несколько лет назад стал вагрантом после надевания шапки.

Оправившись, он убежал и продолжил свой путь. В буран добрался он до Белых гор и некоторое время был вынужден скрываться в долине, прежде чем начать подъем. В тоннеле его окликнул единственный дежурный, именно на этот случай и оставленный Джулиусом. Сегодня утром дежурный привел его в пещеры.

Все это я узнал позже. А в этот момент я просто смотрел, не веря своим глазам. Джулиус сказал:

– Я думаю, вы с ним сработаетесь. Как ты считаешь, Уилл?

И я понял, что улыбаюсь, как идиот.

Мы вышли на юго-восток, уходя от зимы. Вначале был крутой подъем, осложненный сугробами, по горному переходу, который нас привел в страну итальянцев, но потом идти стало легче. Миновав плодородную равнину, мы пришли к морю, которое билось о скалистые берега с маленькими рыбачьими гаванями. Оттуда мы уже пошли на юг, оставляя слева холмы и отдаленные горы, пока снова не настало время повернуть на запад.

Нас везде встречали радостно, не только из-за товаров, но и из-за того, что мы были новыми людьми, а в маленьких коммунах волей-неволей все слишком хорошо знают друг друга. Мы продавали ткани, резное дерево и маленькие деревянные часы из Черного Леса: наши люди захватили несколько барж на большой реке и доставили ими груз. Торговля шла хорошо: по большей части это были богатые сельскохозяйственные земли, женщины охотно покупали здесь обновки. Доход, помимо того, что шло на еду, выражался в золотых и серебряных монетах. Повсеместно нам охотно предоставляли жилье. В ответ на гостеприимство мы похищали детей хозяев.

Эту проблему я никак не мог разрешить для себя. Для Фрица все было ясно и очевидно: у нас есть долг, и мы обязаны его выполнить. Я понимал, что мы спасаем этих людей от уничтожения хозяевами, но все же завидовал прямолинейности Фрица. Отчасти это происходило потому, что я легче сходился с людьми. Фриц, дружелюбный в глубине души, внешне оставался неразговорчив и сдержан. Он лучше меня владел языками, но я больше разговаривал и гораздо больше смеялся. В каждом новом поселке я завязывал быстро хорошие отношения и часто уходил с истинным сожалением.