Конечно, Франкон понимал, что правитель-язычник, узнав, что его сын уже крещен, не сильно будет ликовать по этому поводу. Но, Боже правый, разве само событие не стоит того, чтобы простить и его, и Эмму, и этого замечательного крещеного крикуна! Франкон очень рассчитывал на это. Роллону уже был тридцать один год, и он наконец-то заполучил своего законного наследника.

Во дворце после бурной ночи повсюду, развалившись кто где, спали викинги.

Франкон со своей свитой важно прошествовал по переходам, переступая через их тела. Лодин Волчий Оскал грубо выругался, когда завершающий шествие дьячок наступил ему на руку, проснулся и сонно вытаращился на шествующих по проходу священников.

– Клянусь Локи! С чего бы это попам водить здесь хороводы?

У Ролло болела голова с похмелья. Вчера, чтобы забыть ссору с женой, он явно перепил медовухи. Не помнил, как и добрался в опочивальню. Его хватило лишь на то, чтобы скинуть тунику и один сапог. Сердито ударил по подушке, где было место Эммы.

– Ушла-таки. К своим попам. Ладно, никуда ты не денешься, злая, упрямая девчонка.

Сейчас, утром, он размышлял, как задобрить Эмму. Она была не права, но и ему бы следовало предупредить ее заранее, чтобы весть о союзе с Рагнаром и Снэфрид не застала ее врасплох. Он ударил в медный диск. Явились рабы-прислужники. Один все же стащил с него оставшийся сапог. Другой услужливо поднес кружку с холодным сидром.

Когда открылась дверь и перед ним во всем блеске парадного облачения предстал епископ Франкон, окруженный свитой монахов, нотариев, дьячков, у Ролло удивленно поползли вверх брови. Он с любопытством уставился на распевающих псалмы монахов. Стал пить сидр, наблюдая за ними поверх кружки. Крякнул от удовольствия.

– Ну что, моя раскрасавица Эмма опять послала тебя, поп, улаживать наши противоречия? Взяла в обычай – чуть что искать укрытия в стенах аббатства.

У Франкона было сияющее лицо.

– Да будет благословлен этот день, и ты запомнишь его навсегда, Роллон Нормандский. Ибо сегодня, за три дня до празднования Рождества Богородицы,[10] супруга твоя, Эмма Робертинка, графиня Байе, родила на свет Божий дитя мужского пола, нареченного франкским именем Гийом.

Ролло так и не донес второй раз до рта кружку, а лишь смотрел на Франкона, который, не останавливаясь, продолжал рассказывать, что дитя родилось под утро, и из-за сильного ливня он не смог сразу послать известие, а позже не мог отказать себе в удовольствии…

Франкон невольно втянул голову в плечи, когда Ролло одним прыжком оказался подле него и тряхнул его за ворот.

– Где они?

Едва получив ответ, он, как был, полуголый и босой, выскочил из покоя, во дворе вырвал из рук охранника повод лошади. И понесся, как безумный, в аббатство.

В это время Эмма, уже умытая и причесанная, сидела на постели, с нежным любопытством изучая крошечное существо, завернутое в такое длинное покрывало, что его хватило бы и взрослому.

– Гийом, – говорила она, любуясь этим крохотным носиком, зажмуренными глазками, толстыми щеками. – Гийом… мой мальчик! О, Сезинанда, как он прекрасен! Я никогда не думала, что рожу столь восхитительного сына.

О желании иметь дочь было тотчас забыто.

– Все младенцы, как ангелы, – уклончиво ответила Сезинанда, хотя она сама, родившая всего три месяца назад, прекрасно понимала, что сейчас чувствует подруга. Но Сезинанда была весьма практична, поэтому уже видела себя кормилицей наследника Нормандии и сразу заявила, что пока Эмма отдыхала, она уже покормила дитя.

– Благодарю! – сухо кивнула Эмма, помимо воли ощутив укол ревности. – Но дитя – это только мое, и отныне я сама…

Она так и не успела договорить, как створки двери с грохотом буквально разлетелись, и в покой ворвался Ролло. Стоял, полуголый, с разметавшимися по плечам волосами, запыхавшийся. Он словно не решался подойти к своему ребенку. Только глядел на этот сверток на руках Эммы и тяжело дышал.

Сезинанда увидела, как засияли глаза подруги при виде Ролло, и, улыбаясь, направилась из комнаты, прикрыв за собой дверь. Они остались одни. Втроем.

– Ролло, – тихо произнесла Эмма, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Ролло, смотри, это наш маленький принц Нормандский!

Он как-то неуклюже подошел, по-мальчишески вытер руки о штаны прежде чем взять у Эммы дитя.

– Мой сын… Мой наследник.

Он держал его так бережно и неуклюже, словно никогда еще не брал своих детей на руки. А потом поглядел на Эмму с восхищенным удивлением.

– Птичка!..

Он сел рядом, нежно поцеловал ее в висок. У Эммы потекли слезы. Потом они долго говорили о ребенке, о родах, об имени их наследника. Ролло ничего не имел против того, чтобы его звали именем франков, ибо он рожден в этих землях. Но когда Эмма, наконец, решилась сказать, что ребенок крещен по христианскому обряду, нахмурился.

– Ты уже не в силах ничего изменить, Ру, – осторожно заметила она.

Ролло сидел не шевелясь. Лицо его застыло. Он не глядел на Эмму, не сводя сурового взгляда с крошечного личика своего сына. Эмма заволновалась.

– Ты ведь не препятствовал, когда твои люди крестились.

Он поднял голову, словно к чем-то прислушиваясь. Эмма была так напряжена, так следила за ним, что не сразу заметила то, что привлекло его внимание. И лишь когда шум усилился, она тоже поглядела в окно. Гудели колокола. Кричали люди, сквозь створки окон проникал шум, сливавшийся в гул города, приветствовавшего рождение наследника своего правителя.

Теперь Ролло взглянул на нее. Она была бледна.

– Ролло, погляди, как он прекрасен – наш сын, наш долгожданный сын.

– Добилась-таки своего, – буркнул наконец Ролло, но что-то в его интонации уже позволило Эмме перевести дыхание. – Упрямая, рыжая Эмма. Но большего не ожидай. Если мой сын и крещен, то тебе не следует ожидать, что и я и мои люди тут же кинутся к купели.

Пожалуй, Эмма лишь обрадовалась, что он так легко это воспринял.

– Я люблю тебя, Ролло. Тебя и твоего сына.

Она ничего не могла с собой поделать, и ее глаза вновь наполнились слезами. Но когда Ролло положил сверток на кровать и достал из ножен кинжал, она заволновалась.

Ролло цыкнул на нее.

– Не мешай мне. Ты уже сотворила свой обряд и должна стерпеть и наш. И мой сын узнает холод стали с первых дней, чтобы не бояться его впоследствии.

И он осторожно прижал лезвие к лобику крошки Гийома.

Это разбудило малыша. Он открыл щелки глаз, скорчил гримасу, а потом издал пронзительный громкий крик.

Родители заулыбались.

– Он великолепен! Клянусь браслетами Одина, мой сын Гийом просто великолепен!

И, схватив ребенка, он выскочил из комнаты.

Эмма опешила, потом встала и, ругаясь сквозь зубы, стала искать одежду. Так, растрепанная, на ходу поправляя хламиду, она и появилась на крыльце и замерла, оглушенная шумом. Она и не знала, что двор так полон. Монахи, викинги, рабы, торговцы – столько народу еще никогда не бывало в тихой обители Святого Мартина. Гремели колокола, кричали люди, воины оглушительно стучали оружием о щиты. А Ролло стоял на высоком крыльце, подняв вверх пищавшего ребенка, по-норвежскому обычаю показывал, что он признает его своим сыном и наследником.

– Гийом! – кричал он. – Его зовут Гийом!

Казалось, среди такого шума никто бы и не различил этого франкского имени, но уже через несколько минут вся толпа громко скандировала имя наследника Нормандии.

– Осторожнее! – волновалась Эмма. – Ролло, ты сошел с ума! Дай мне его!

Толпа рукоплескала, когда Ролло, отдав ей дитя, подхватил их обоих на руки. И Эмма видела, как смеялся Беренгар, как хохотал только вчера прибывший Геллон, как улыбался, не обращая внимания, что его толкают, приор Гунхард. Берсерк Оттар плакал, размазывая кулаком слезы, и даже хмурый Лодин Волчий Оскал улыбался и похлопывал епископа Франкона по плечу.

У Ролло было гордое и счастливое лицо. Глаза горели жестким, решительным светом.