Неуклюже он перелез через поваленный ствол. Вокруг пахло сосновой смолой. Он не заметил, когда они, миновав дубраву, вышли в ельник. Значит, они ушли достаточно далеко. Нет, Оттару эта прогулка определенно была не по душе. Он не боялся леса, мрака, неожиданностей. Его пугало лишь нечто неестественное в неподвижности плеч Эммы. И порой ему начинало казаться, что он понимает, что ее влечет. Он тоже ощущал смутный призыв издали.

Резко и сильно ударила кисть ели по щеке. В рот попала вода. Даже за шиворот затекла. Холод словно отрезвил. Все вокруг было покрыто предутренней росой. Скоро встанет светило альвов. Это хорошо.

– Ночь. Время троллей, – бормотал Оттар и ускорил шаги, чтобы догнать Эмму. – Нет, лучше вернуться. Не захочет, применю силу.

И тут он увидел застывшего за сосной человека. Луна просвечивала сквозь хвою, и маленькие глаза берсерка различили длинное темное одеяние стоявшего. Кажется, монах. Откуда? Не игра ли это воображения? Оттар замер, ощетинившись усами. Если тот из плоти – он попробует на вкус его кровь.

Но он резко повернулся, когда услышал сдавленный крик Эммы. Она упала, как подкошенная. Теперь Оттар, не выбирая, шагнул вперед. Ибо возле поверженного тела женщины стоял еще кто-то, вышедший из мрака. Еще враг. Всего двое. Пустяк.

Под его ногами громко треснула коряга. Склонившаяся было фигура выпрямилась. Берсерк заревел и, размахивая секирой, кинулся вперед.

– Стой, Оттар!

Проклятье, кто бы ни был приказывающий ему, он сначала размозжит ему череп, а потом посмотрит, кто это. Но он вдруг ослеп. Боль обожгла. Уже почти не соображая, почти инстинктивно, он взмахнул своей Игль, левой же рукой схватился за торчавший из глазницы под бровью кинжал и, шумно ломая папоротник, рухнул наземь, забился в конвульсиях.

Снэфрид без сил опустилась на колени. Последние силы ушли на бросок кинжала. Лысый Оттар. Страшный враг. Был. Она видела в темноте, как кошка, и не могла промахнуться.

Подбежал Ги. К ней не подошел, кинулся к Эмме.

– Господи Иисусе! Что ты с ней сделала?

Снэфрид казалось, что лес кружит над головой. Не будь Оттара, она бы смогла одним взглядом свернуть шею этой Птичке. А так лишь ударила.

Ги приподнял Эмму, шлепал по щекам, тряс. Снэфрид еле смогла вымолвить:

– С ней ничего. Скоро очнется. А вот он… Ты должен благодарить меня, монах. Я спасла наши жизни.

Он был занят одной лишь Эммой. Поднял ее, бесчувственную, на руки.

– Идем.

Снэфрид поднялась тяжело, как старуха. Но сначала подошла к мертвому берсерку. Лунный свет отразился от его оскаленных зубов. По лысому темени стекали темные потоки крови, как из трещины. Серебристая рукоять нелепо торчала из раны под бровью. У Снэфрид не было сил даже вытащить застрявшее в кости тонкое жало. Это был хороший кинжал. С мерцающим на конце рукояти голубым камнем. Драгоценное оружие. Его имя было Глер – светящийся. Когда-то она сама отобрала его из общей добычи, еще когда они с Ролло грабили побережье фризов. Жаль будет его оставлять. Хотя… Она улыбнулась. Глер. Пусть останется. Как знак. Ее знак, ее след.

Эмма еле различала голоса над собой. Кто-то хлопал ее по лицу влажными ладонями. Она слабо застонала.

– Благословенье небу – кажется, приходит в себя.

«Разве я не умерла?»

Почему она должна была умереть? Она ведь знала, что ее убьют. Ее враг. Она видела его… ее перед тем, как на нее обрушился мрак. Снэфрид. Она узнала ее сразу – светлый глаз… черный глаз. Темная фигура в длинном плаще. И Эмма задохнулась в сжавшемся вокруг нее, скручивавшем, давящем, как камень, воздухе.

– Птичка, ради всего святого, ты слышишь меня?

Она узнала голос. А узнав, немного успокоилась. Ги. Он не причинит ей зла. Но зачем опять он?.. Открыла глаза. Две темные склонившиеся над ней тени, слабый отсвет огня на неровном своде грота. Эмма вновь застонала. Ее лицо, горло, грудь болели, как от тяжелого удара. Да, Снэфрид могла так бить – не касаясь.

– Где она?

Она еле могла это прошептать. Мужчины что-то говорили. Кажется, Ги сказал, что «та змея» хотела причинить Эмме зло.

– Глупости, Ги. Ты же сам сказал, что она убила охранника. Если это тот Оттар, которого я знал, то тебе следует до конца дней быть благодарным этой женщине, что спасла тебя.

До Эммы слабо доходил смысл сказанного. Но и этот голос она уже где-то слышала. Теперь она смотрела на говорившего. Его длинные вьющиеся волосы золотились в свете свечи.

– Роберт Нейстрийский?

Он склонился. Она узнала эти темные, как и у нее, глаза, прямой тонкий нос, короткую золотистую бородку.

– Да, племянница, это я. Рад, что ты меня не забыла.

– Где я?

Он чуть приподнял ее, и она безвольно качнулась, бессильно припав к его плечу. Он ласково обнял ее. Сиятельный герцог Роберт, слову которого когда-то она не смела перечить и даже не думала, что он может быть так нежен с ней. Он ведь отрекся от своей племянницы.

Роберт не отпустил ее, когда она слабо попыталась отстраниться.

– Где Ролло?

Поглаживающая ее голову рука замерла.

– Он далеко, Эмма. Мы же пришли за тобой.

– Не надо. – Она все же сумела выпрямиться.

В поставленной на камень плошке слабо горел огонь. Они были в низком гроте. Рядом находились ее дядя и Ги. У входа стоял охранник. Слышались приглушенные голоса снаружи. Речь франков, нейстрийский диалект.

– Где мы?

– Мы у реки. Лодка ждет. Сейчас мы уедем.

– Не надо… – Она все еще слабо соображала. Каждое слово давалось с трудом. – Оставьте меня. Вам нет до меня дела.

– Ошибаешься, принцесса. Ты дочь моего брата, моя кровная родня. И я всегда ждал часа, когда ты вернешься в лоно семьи.

– Моя семья – Ролло.

Она была в этом уверена. Сейчас она не думала о том, как жестоко он обошелся с ней в Гурне. Она была только напугана тем, что их хотят разлучить.

Ги схватил ее за руки.

– Опомнись, Птичка. Он надругался над тобой, сделал своей игрушкой, своей наложницей. Он, который причинил тебе столько горя…

– Я люблю его. Я тебе говорила. Как ты глуп, Ги, что не понял этого до сих пор.

Его лицо окаменело. Он отшатнулся.

Роберт спокойно глядел на обоих.

– Где твой сын, Эмма?

Она вспомнила, словно с трудом.

– Он у своих. Мне не дали его. Я ушла в лес одна. Почему я ушла?

– Так было надо. Мы позвали тебя.

До нее только стало доходить.

– Она, что, с вами?

– Она служит мне.

Теперь Эмма не на шутку испугалась. Ее дядя и Снэфрид. Что они задумали? О, Боже, она в их руках!

– Миссир Роберт, – она умоляюще сложила руки. – Дядюшка – если это обращение не претит вам из моих уст. Я молю вас, заклинаю ранами Спасителя – отпустите меня. Я ведь уже не ваша. Я – их. В Нормандии – я жена Ролло.

– Поэтому ты нам и нужна.

Он повернулся к Ги.

– Миссир аббат, оставьте нас одних.

Сказано властно. Ги вздохнул, но не посмел ослушаться. Теперь они были одни. Роберт в упор смотрел на измученное несчастное лицо молодой женщины. И не мог не отметить ее прелести. Она оставалась так же прекрасна, как и когда он нашел ее в Бретани, как и когда видел ее мельком во время охоты на тура в Вернонском лесу.

Это лицо трудно забыть. Он даже испытал гордость, что в его роду есть такой цветок. Но это цветок с острыми шипами. Никогда не знаешь, чего ожидать. Он уже убедился, на что способна эта крошка, когда она открыла клетку с пленным Ролло. Она непредсказуема и сильна, несмотря на свою слабость. Лучше уж сразу расставить все точки над «i» и убедить ее подчиниться. Роберт хотел привлечь ее на свою сторону уговорами. Не принудить силой, а именно убедить.

Правда, на аргументы у него было не так много времени. Они находились на вражеской территории, и чем скорее отсюда уедут, тем сохраннее будут. Приказать связать ее и уложить в лодку он всегда успеет. Но ему хотелось привлечь ее на свою сторону добровольно. Ведь она дочь его великого брата Эда, и он не хотел поступать с ней, как с рабыней, он уважал ее кровь, но не ее волю, а тем более чувства.