Все. Ги сам кинулся помогать закрыть ворота. Первый брус – засов упал, когда створки уже трещали под напором варваров. Потом опустился второй брус, третий. Теперь они были защищены. А за стеной стоял рев, вопли отчаянья. Воины со стены метали булыжники, пускали стрелы. Потом полилась смола. И толпа нападающих отхлынула. У ворот корчились на земле умирающие, вопили обожженные. И первый порыв у викингов прошел, они отступили от ворот, от стен. Отошли, отбежали от града стрел и дротиков, какие метали в них осажденные.

И тут в их рядах произошло замешательство. Застыв, викинги глядели туда, где скакал Ролло. На длинной веревке он тащил человека, ярла – Рагнара. Тело Рагнара перескакивало через кочки, распыляло золу, билось об останки строений. Пожалуй, Ролло так бы убил Рагнара, если бы Лодин Волчий Оскал на ходу не перерубил веревку. Ролло тут же почувствовал это, так резко развернул коня, что тот вздыбился.

– Как ты посмел, Лодин? Этот пес пошел против моего приказа. И ты был с ними. Вам всем следовало сделать «кровавого орла».

Но Лодин стоял на широко расставленных ногах, даже не попятился, схватил храпящего Глада под уздцы.

– Ты сам во всем виноват, Рольв. У нас был великолепный план проникнуть в город, а ты лишь волнуешься, что мы нарушим твое слово.

– Разрази тебя гром, Лодин! Вы все – безмозглые тролли. Вы не посоветовались со мной, вы сорвали передачу пленных, вы упустили франков. Да, я ничего не знал, и в этом моя удача. Ибо вы действовали столь неразумно, как овцы, задумавшие пасти своих пастухов.

Лодин готовился вспылить, но в этот миг заговорил едва сумевший подняться Рагнар.

– Он прав, Лодин. Мы поспешили, и в этом прежде всего моя вина. Я был нетерпелив и все сорвал. И я прошу прощения, Ру.

Тут даже Лодин открыл рот. Но Ролло лишь стеганул Глада и понесся прочь.

– Я виноват, – повторил Рагнар оторопевшему Волчьему Оскалу. Он был весь в кровоподтеках, золе, грязи. – И, кроме Ру, это видят и другие наши люди. Они бы не заступились за меня, вздумай он меня покарать. Поэтому я наступил ногой на горло собственной гордости и признал вину. Ибо если я хочу еще иметь авторитет среди детей Одина, мне следует не злить Ролло, а смириться и поискать у него защиты от своих же людей.

Он вытер струящуюся из разбитой скулы кровь, сплюнул. И несмотря на смиренные слова, поглядел на отъезжающего Ролло отнюдь не ласковым взглядом.

– Я еще докажу, что не зря ношу шлем ярла.

В этот миг он обернулся на стену.

– Что это затеяли франки?

В городе стоял шум, за массивными квадратами зубьев стены мелькали тени. Отошедшие на безопасное расстояние от города норманны следили за ними, не зная, что ожидать. Но вот те высунули над амбразурами зубьев стены длинные брусья, к каждому из которых была привязана на конце веревка. А потом на стене показались те из норманнов, кого в толпе смогли затолкать назад в город. Их было человек восемь, и среди них – Бьерн. Викинги внизу разразились проклятиями, когда увидели, что их пленным собратьям на головы надевают петли. Они поняли, что пленных собираются повесить на стене у них на глазах.

Это была идея Далмация. В первый миг, что он оказался в городе, он только катался по земле, его рвало, и каждый спазм сопровождался мучительным стоном. Когда он бежал в город, он не чувствовал ничего, но теперь боль просто разрывала голову, отзывалась во внутренностях, вызывала спазмы в желудке. Когда же он наконец пришел в себя, то увидел спешащего к нему епископа Гвальтельма.

– Слава святым угодникам…

– Ко всем чертям! – завыл Далмаций. – Это не наша заслуга. Все сорвал этот краснобай Рагнар Жженый, похвалившись перед передачей и своим нетерпением дав нам шанс быть наготове. Вы же могли потерять город!

– Но, Боже правый! Мы ведь хотели спасти тебя. Мы же и спасли этим тебя.

– Я спас себя сам! – глухо рычал Далмаций. Он еле смог подняться. Увидел пленных норманнов.

– Повесить их всех. Пусть эти волки, измывавшиеся над нами, знают, что и в наших сердцах живет ярость. Повесить их на стене, чтобы все видели.

Подошел Ги. Он слышал последние слова аббата, стал возражать, что этим они лишь вызовут гнев норманнов и спровоцируют новый приступ.

– Черта с два! – ругался Далмаций. – Плохо же ты знаешь Ролло, щенок, если думаешь, что он позволит вновь начать неподготовленный штурм. Но пусть и его глаза зальются болью. А франкам казнь язычников доставит сладость и воодушевит.

Гвальтельм и Ги переглянулись. Они понимали, что Далмаций сейчас не в себе, и его ослепляет ярость. Но собравшиеся встретили его речь с воодушевлением, и через миг вся площадь скандировала лишь одно: «Казнь! Казнь!! Казнь!!!» Люди были слишком напуганы неожиданным нападением норманнов, кричали, что хваленое слово Ролло не стоит и стоптанного башмака, и желали отомстить ему хотя бы таким способом.

Когда викинги увидели своих товарищей на стене, все их воинство замерло, а затем словно колыхнулось в едином, похожем на стон, вздохе. Пленные викинги стояли у самой кромки стены, руки их были связаны за спиной, шею обвивала веревка, другой конец которой был прикреплен к концу просунутых сквозь зубья деревянных балок. Не оставалось сомнения, к какой участи их готовили. Быть повешенным для викинга – что может быть ужаснее! Быть подвергнутому самой позорной казни, умереть, как скотине для убоя, связанному, без возможности защищаться, без возможности выказать желание подвига! Навсегда лишиться доступа в Валгаллу… Лучше бы матери и вовсе не рожали их.

Когда первого викинга столкнули с зубчатого парапета, и его тело, извиваясь, стало раскачиваться на веревке, норманны разразились страшными проклятиями. Иные даже рыдали в голос, не стыдясь слез, другие выли по-волчьи, третьи выкрикивали угрозы. Некоторые же точно оцепенели. Полыхающими глазами взирали, как один за другим падают со стены их товарищи, как извиваются, сучат ногами и замирают, а дух их оседает в сырое безрадостное царство мертвых Хель, где никогда нет места подвигам.

Последним к зубьям подтащили Бьерна. Он был бледен, скрипел зубами, превозмогая боль в раненой ноге. Но, как и всякий викинг, пытался выказать свое пренебрежение к смерти. Насмехался в лица тащивших его франков.

– Смерть – я хоть избавлюсь от боли в ноге. Ну же, не толкайтесь. Ха, вижу, вам и четырем трудновато справиться с раненым викингом.

Его почти установили меж зубцов стены, когда он увидел Снэфрид. Глядел ей в лицо с презрительной улыбкой и сказал ей свою последнюю вису на их общем языке:

Он не закончил вису, как Снэфрид выхватила копье у стражника и толкнула древком скальда в спину. Каким-то чудом, покачиваясь, он все еще удержался на краю стены. Крикнул куда-то вперед:

– Ру, Эмма передала, что…

Он не успел докончить фразу, как Снэфрид, с диким рычанием налегла на копье, и новый толчок опрокинул скальда со стены. Веревка натянулась до предела, и тело Бьерна забилось в последних конвульсиях. Он так и раскачивался вдоль кладки стены, пока последняя дрожь не прошла по телу, и он застыл, выпрямившись, склонив набок светловолосую безжизненную голову.

Ролло потемневшими глазами глядел на тело друга. Потом зажмурился, сгорбился в седле. Но лишь на миг. Резко выпрямился. Он видел, что его люди доведены до предела, что они готовы кинуться на беспорядочный, панический штурм. И он не мог допустить этого. Он уже и так потерял многих при взятии нижнего города, а теперь, когда впереди неприступно взмывала гранитная стена римской кладки… Нет, бессмысленная гибель его людей ни к чему не приведет.