– Геновева-целительница? – переспросил герцог. – Это та…

Он не договорил, и епископ согласно кивнул.

– Я почти забыл о ней, – пробормотал Роберт, задумчиво погладил бородку.

Герцог почему-то испытывал досаду. Еще миг назад он искренне скорбел о племяннице, но сейчас подумал, что если Эмма выживет, то причинит ему еще немало хлопот. Да, у него были на нее свои виды. Ибо пока она у него, он все еще сможет влиять на Ролло. Однако разве он уже не убедился, как трудно бороться с ее волей… Волей Робертинов, доставшейся ей в наследство от отца и деда.

Герцог почувствовал, как внимательно наблюдают за ним Далмаций и епископ.

– Монастырь Святой Магдалины в добрых семи лье от города, – заговорил Гвальтельм, – и дорога туда не самая лучшая – через болото и лес. А принцесса и так потеряла много крови. Я распоряжусь, чтоб брат Мартин наложил ей повязку, пропитанную смесью сала и оливкового масла. Это остановит кровотечение. Но я опасаюсь, что задето легкое.

Гвальтельм заботливо подложил под голову Эммы валик. Пошел отдавать распоряжения. Похоже, он ни на миг не сомневался, каково будет решение герцога. И к Эмме он отнесся бережно, уже не вспоминая, что она явилась, по сути, причиной гибели его Дуоды.

Герцог вздохнул.

– Сделайте все, как полагается. А остальное – воля Всевышнего.

Да, так будет правильней. Тень покойного брата не даст его душе успокоения, если он не сделает все возможное, чтобы сохранить жизнь его ребенку. Даже если потом придется эту жизнь и погубить… Там как сложится…

Менее чем через час Эмма с тугой повязкой на груди была перенесена на корабль, который поплыл вниз по Эре. Эмма по-прежнему не подавала никаких признаков жизни. Приставленный к принцессе брат Мартин то и дело прикладывал к ее губам лезвие ножа, чтобы убедиться, что она еще дышит.

Когда у поворота реки они сели на мулов, а девушку укладывали в конные носилки, она впервые застонала. Даже приоткрыла глаза. На миг. Потом вновь лежала, как неживая.

– Будем надеяться, что аббатство Марии Магдалиы не пострадало от набега язычников, – говорил брат Мартин сопровождающим. – Они вообще не заходили так далеко от города. Однако если нас встретит тишина и эта девочка не попадет в руки к благочестивой Геновеве-целительнице, тогда только чудо спасет эту рыженькую.

Тропа вилась между вековых дубов, кроны сходились сводом над головами. У болота была проложена крепкая бревенчатая гать. Цела. Видимо, норманны таки не добрались до тихого пристанища сестер-бенедиктинок. Но монахи все же облегченно перекрестились, когда заслышали сквозь шум леса отдаленный удар колокола. Затем дорога пошла вверх, лес поредел, и они оказались в широкой плодородной долине, окруженной покрытыми лесом холмами.

Среди пашен и садов на скале песчаника высилось мощное, укрепленное каменной стеной аббатство Святой Магдалины.

Несколько деревень с тростниковыми крышами виднелись то там, то здесь. Дорога шла через древнее святилище друидов, какими так богата земля корунтов, проходила под еще сохранившейся аркой дольмена из неотесанных столбов песчаника. Диво, что она сохранилась, ибо вокруг валялись лишь остатки прежних монолитов, разбитых рукой ревностных христиан на постройку стен монастыря.

Когда-то, еще при Меровингах, здесь было основано аббатство, в котором закончила свой век не одна женщина королевской крови. Бертрада Колченогая – мать Карла Великого, немало сделала для обители Святой Магдалины, и главная башня монастыря, возвышавшаяся над стеной, почти наполовину была воздвигнута при ее непосредственном вмешательстве.

Шартрские монахи невольно затянули псалом, восхищенные этим символом величия христианской веры. Башня состояла из четырехугольных ярусов, укрепленных встроенными колонами, меж которыми виднелись полукруглые окна с богато украшенными архивольтами. Карниз на консолях поддерживал пирамидальную кровлю.

Когда монахи поднялись до массивных ворот с решеткой, сама аббатиса Стефания вышла навстречу. Выслушала благочестивых братьев, сложив в надменную складку тонкие губы. Коротко стала отдавать распоряжения.

В небольшой бедной келии женщина, известная, как Геновева-целительница, оглядела рану привезенной девушки. Нахмурилась.

– Ну? – осведомилась аббатиса. Она стояла немного в стороне. Страсть, как не любила трупов, а эта рыжеволосая красавица скорее мертва, чем жива. – Что передать братьям из города?

Сестра Геновева даже не повернулась. Длинными тонкими пальцами исследовала рану молодой бесчувственной женщины. Треугольное отверстие кровоточило, края его чуть открывались при выдохе и сжимались при вдохе. Сестра Геновева безнадежно покачала головой.

– Жизнь еще теплится в ней и, пока смерть не коснулась ее своим перстом, я сделаю все, что в моих силах. Эта девушка молода и, судя по тому, что она так сопротивляется смерти, – очень сильна. Даже без сознания, она борется за жизнь – а это добрый знак.

– Да поможет нам Святая Мария Магдалина, – перекрестилась, возведя очи к потолку, аббатиса. И властно добавила: – Учтите, сестра Геновева, эта женщина королевского рода, и от того, как вы справитесь с поручением, многое зависит. Поэтому я повелеваю, чтобы вы оставили остальные дела и приложили все возможные старания к ее лечению.

Молчаливость монахини явно раздражала настоятельницу. Она нервно теребила четки – настоящее произведение искусства – черного дерева, отделанные золотом и перламутром.

Сестра Геновева по-прежнему не обращала на нее внимания. Придвинула к ложу больной небольшой дубовый столик, расставила на нем скляночки и горшочки. Принялась протирать инструменты. Заметив, что мать Стефания не уходит, стала объяснять, что хотя девушка и потеряла много крови, но, видимо, немало ее излилось и внутрь, а значит, следует проникнуть в нее зондом. И когда она это сделала, по лицу Эммы прошла легкая дрожь.

Аббатиса стала белее обрамлявшего ее лоб и щеки полотна и поспешила прочь.

– Очень хорошо, красавица, – удовлетворенно вздохнула Геновева. – Чувствительность – благоприятный признак. И я еще поборюсь за тебя.

Остаток дня монахиня провела со своей пациенткой. Промыла рану вином, настоянным на травах. Затем посредством банок и надрезов извлекла разлившуюся внутри кровь, которая могла принести немалый вред и даже задушить больную. Эмма была так тиха, что монахиня все время щупала ее пульс, опасаясь, что жизнь в любой миг покинет тело.

Склоняясь, прислушивалась к глухим хрипам в груди больной. Явно задето легкое. А следовательно, больную надо как можно больше поить. А до этого столько работы…

Она осторожно обложила рану бинтами, смоченными густым отваром из дубовой коры, дабы избежать воспаления, затем зашила края вареной жилой, смазала целебным жиром медведя, забинтовала жестким холстом, пропитанным крепким настоем трав. По лицу девушки порой проходила судорога, и монахиня сочла это добрым знаком. Значит, сознание ее где-то рядом, смерть отступает.

И все же, когда уже ночью больная тяжело приоткрыла ресницы, Геновева заволновалась. Она знала этот взгляд сквозь обморочный туман, когда больной видит нечто, казалось бы, ускользаемое, незримое для остальных. Это особо опасное время, когда ангел-хранитель и смерть, казалось бы, стоят рядом в изножье больного и, простирая над ним свою длань, ждут – на чашу жизни или смерти упадет жребий.

Сестра Геновева не успокаивалась. Клала безжизненную голову к себе на колени, через силу размыкала губы больной, вливала ей в горло теплый отвар. В перерывах между питьем пожарче развела огонь, дабы согреть холодеющее тело девушки. Ни приседала ни на миг. И когда за затянутыми холстиной окошком стали проступать первые признаки нового дня, была вознаграждена за труды – больная открыла глаза, посмотрела вокруг почти осмысленным взором.

Эмма не понимала, где находится. Бревенчатый потолок, беленая стена с полками, уставленными горшочками и баночками. Кто-то склонился над ней. Немолодое бледное лицо, резко очерченные скулы, глубокая морщина меж бровей. А глаза – темные, узкие, взгляд участливый.