— Я не блеял, — сказал Олев, чистосердечно глядя при этом в глаза учительнице.

— Мяги, ты блеяла?

— Нет.

Опрос продолжался.

Я облегченно вздохнул.

Учительница Паэмурд уже опросила два ряда.

— Лиивик, ты блеяла?

Теперь очередь дошла до последнего ряда, где сидели Мээли и Линда.

— Нет, — ответила Мээли, как и все остальные.

Но учительница не разрешила Мээли сесть, а продолжала смотреть на нее в упор.

— Почему ты покраснела?

— Я не знаю.

— Может быть, все-таки ты блеяла?

— Не блеяла.

— А чего же ты покраснела еще больше?

Молчание.

Все оживились — в монотонном расследовании наступил волнующий момент. «Могла ли Мээли блеять?» — спросил я сам себя. Она вообще очень скромная девочка и всегда легко краснеет. Так было и в тот раз, когда Олев вручил ей ветку рябины. Но несколько звонких «мяяэ» действительно раздалось с того места, где стояла Мээли. А сейчас ее щеки горели как угли.

— Я жду ответа, — настаивала учительница Паэмурд.

— Я же сказала.

— Что ты сказала?

— Что я не блеяла.

— Я спросила: почему ты покраснела?

— Но я действительно не блеяла, — сказала Мээли и ударилась в слезы.

— Вот тебе и пирожки с повидлом! — заметил Атс, который и в гимназии не освободился от своей привычки бросать на уроке скудоумные реплики.

И тут вдруг вмешался Олев:

— Это же истязание!

Я посмотрел на Олева. Пожалуй, я никогда еще не видел его таким рассерженным.

К счастью, учительница не обратила особого внимания на выступление Олева, лишь предупреждающе постучала карандашом по столу.

Олев заметил, что я уставился на него, и пояснил шепотом:

— Если Мээли что-нибудь теперь сделают, виноват буду я.

Конечно, в этом была известная доля правды. Если бы Олев не устроил короткого замыкания, не было бы ни этого концерта, ни расследования, которому теперь подверглись все. Но я не поверил, что Олев так рассердился только из-за этого. Мне вдруг показалось, что за этим таится нечто иное. Мне показалось, что Мээли просто нравится Олеву.

После того как мы нашли полевую сумку, нам, честно сказать, не приходилось видеться с Мээли помимо школы, да и в школе-то мы не очень дружили. Иногда у меня даже возникало впечатление, что Мээли почему-то сторонится нас. Но сейчас вдруг я сочувствовал ей, как самому лучшему другу.

Мээли продолжала плакать.

— Садись, — сказала наконец учительница, — и успокойся.

Очевидно, она сама поняла, что зашла слишком далеко.

Наступила очередь Линды.

— Вескоя, ты блеяла?

Линда поднялась из-за парты.

— Учительница, — сказала она, — во время речи доктора Мяэ Мээли стояла прямо позади меня…

— Ну и что же?

— Я совершенно уверена, что Мээли не блеяла.

На несколько минут воцарилась тишина.

— Хорошо, — сказала учительница. — Я тебе верю.

Линда такая девочка, которой всегда верят.

Учительница Паэмурд наспех опросила остальных учеников и, конечно, услышала от каждого в ответ: «Нет». Тогда она вздохнула и сказала:

— Хорошо, что, по крайней мере, в нашем классе никто не замешан в эту дурацкую историю.

Ох, святая наивность!

Но, может быть, учительница Паэмурд сознательно хотела быть наивной. В чужую душу ведь не заглянешь.

Позже выяснилось, что в других классах расследование тоже ничего не дало. Добровольцев, которые признались бы, не нашлось, не нашлось и доносчиков.

Олев мог быть спокоен. Из-за него никто не пострадал, если не считать нашего директора, который не получил ожидаемого повышения. Более серьезных неприятностей для него не последовало. Очевидно, Мяэ по-родственному замял дело.

Те самые заколки, которые дала мне Линда, возвращать было нельзя: в момент короткого замыкания они оплавились, это было заметно и Линда могла обо всем догадаться. Да и не мог же я взять у нее почти новые хорошие заколки, а отдать испорченные! Но не идти же нам в галантерейную лавку покупать женские заколки... К счастью, у матери Олева нашлась целая пачечка точно таких же новеньких заколок.

После расследования прошло два долгих дня, а я все никак не мог выбрать подходящий момент, чтобы вернуть Линде ее заколки. Из соображений конспирации я не хотел этого делать при свидетелях, но, как назло, мне все не удавалось застать Линду одну, без девчонок.

Тогда я решил отправиться в гимназию немного пораньше и выбрал такую дорогу, чтобы обязательно встретиться с Линдой.

Со стороны это выглядело как совершенно случайная встреча, но Линда все-таки спросила:

— Ты меня ждал?

Я достал из кармана заколки и отдал ей:

— Хотел вернуть их тебе.

— И только поэтому ждал?

Она задала вопрос, на который мне было совсем нелегко ответить. Так я и не ответил, лишь сопел себе под нос.

— Ты мог бы отдать их мне в школе, — сказала Линда.

— Так-то оно так, — стал объяснять я, — но там с тобой вместе всегда другие девочки. Они могли бы бог знает что подумать.

— Что же они, по-твоему, могли бы подумать?

Уже во второй раз я задолжал Линде с ответом и снова запыхтел, на сей раз даже немного рассерженно.

— Не надо бычиться, — сказала Линда.

— Я вовсе и не бычусь.

— Нет, бычишься.

— Да будет тебе известно, что я абсолютно не бычусь, — произнес я резко и излишне громко.

— Извини, пожалуйста, — сказала Линда. — Мне просто так показалось, потому что я видела тебя и другим.

— Ну, знаешь, в конце концов…

Тут я подумал, что сам-то не знаю, что же может быть в конце концов. Но Линда улыбнулась и совершенно неожиданно закончила мою фразу:

— …в конце концов мы слишком хорошие друзья, чтобы так глупо препираться.

Стало ясно, что теперь я обязательно должен что-то ответить. Нельзя было обходиться одним сопением. И я ответил:

— С тобой уж я бы хотел препираться с самую последнюю очередь.

— Тогда все в порядке, — сказала Линда.

И я тут же почувствовал, что все действительно в порядке.

Некоторое время мы шли молча.

— Зачем тебе нужны были эти заколки? — вдруг спросила Линда.

— Ах, знаешь… — ответил я, стараясь придать голосу как можно более безразличное выражение. — Я хотел показать один маленький фокус, но…

— Если не хочешь, не говори, — прервала меня Линда. — Я только хотела проверить, доверяешь ли ты мне.

— Доверяю.

— Может быть.

— Я правда доверяю тебе.

— Может быть.

Нет, все вовсе не так хорошо, как было только что!

— Почему ты говоришь «может быть»?

— Потому что знаю, зачем вам нужны были заколки.

— Значит, ты догадалась?

— Да. И я заметила, что во время речи Мяэ Олева не было в зале.

Странно. Конспирация конспирацией, но я вдруг обрадовался, что мне не надо скрывать эту историю от Линды. Тем более, что ведь Линда оказалась нашей соучастницей — заколки-то были ее.

— Знаешь, Линда, — я вдруг с жаром принялся объяснять, — я тебе доверяю. Я совершенно в тебе уверен. Но ведь доверять человеку не означает, что надо сразу выкладывать ему все, что у тебя на душе. К тому же этот фокус с заколками больше принадлежит Олеву, чем мне. Я сначала даже сам не знал, что он собирается с ними делать. А тайну друга нельзя выдавать никому, даже другому другу, каким бы хорошим и надежным этот второй друг ни был.

— Ты прав, — сказала Линда. — Это просто моя заносчивость…

— Ты совсем не была заносчивой.

— Нет, была.

— Да будет тебе известно, что ты абсолютно не заносчива…

— Извини, пожалуйста, мне просто показалось, что…

Мы рассмеялись.

Нам навстречу шла компания мальчишек из начальной школы. Один пацаненок озорно глянул на нас и сказал ехидно:

— Ухаживают!

Но Линда посмотрела в упор на озорника и отрезала:

— А тебе что за дело!

Мне страшно понравилось, что Линда ответила именно так. Действительно, какое другим до этого дело! И мне стало очень хорошо, так хорошо, как вообще только может быть…