Пинкстер нанес на губы еще бальзама.

– Когда имеешь дело с Саватой, вы с ним разговариваете просто так, потом он описывает картину и говорит, что она ему нужна. И кланяется.

– Как? Кланяется? – Самюэльсон опять вскочил и засунул руки в карманы.

Пинкстер кивнул.

– Именно так.

– Он сказал, какая картина ему нужна? – спросил Терри Слоун.

– Мы с Акио Саватой говорили о картинах Жоржа Сёра. Их не очень много, и те, что находятся в частном владении, в Америке. Я знал, что интерес к нему растет, и Акио тоже знал. Время было подходящим – или так мы думали, по крайней мере, – и я сказал, что присмотрюсь, и как раз мне посчастливилось приобрести неплохой рисунок на аукционе Сотби в Нью-Йорке. Он стоил четыреста тысяч долларов. Я продал его Акио за полмиллиона. Потом один агент из Чикаго описал мне картину, которая бы прекрасно подошла Савате. Большое полотно, которое Сёра написал незадолго до смерти. – Пинкстер отвернулся от Самюэльсона и Слоуна– Я начал поиски, и вскоре из Парижа пришло известие, что осенью откроется большая выставка Сёра Чертовы французы никогда о нем не вспоминали, и вот на тебе. Агент удвоил цену до восьми миллионов, и я купил, пока цена не поднялась выше.

– Сколько заплатил Савата?

Пинкстер ответил не сразу, он снова что-то написал. Затем посмотрел на Самюэльсона.

– Он ничего не заплатил. Сказал, что цена слишком высока и что он собирается закрыть свои галереи.

– Он кланялся, черт возьми,– сказал Самюэльсон. – А ты говорил, это все равно что контракт.

Пинкстер как-то странно улыбнулся:

– Ты очень наивен, Бад. Савата поклонился, а это значило, что он хотел бы иметь Сёра. Это его ни к чему не обязывало.

– И ты знал об этом?

– Конечно. Это риск. Я получу то, что заплатил за Сёра, но мне потребуется время. – Пинкстер встал и посмотрел на Самюэльсона и Терри Слоуна. – Предлагаю вам внимательно выслушать то, что я вам сейчас скажу.

Самюэльсон вернулся к своему креслу. Терри Слоун подвинулся так, чтобы видеть лицо Пинкстера, и сказал:

– Небольшое напоминание, Алан. Все записывается.

– То, что я скажу, не займет много времени, и можете, черт возьми, все записывать.

Он сел на край стола и поглядел в окно, в темноту, опустившуюся на город.

– Давайте кое-что вспомним. Японцы всегда любили западное искусство. В восьмидесятые они начали покупать старых мастеров и европейское искусство. Картины были хорошим вложением денег и надежным способом повысить свой престиж. В особенности они любили французских импрессионистов, и многие бизнесмены начали соревноваться между собой, пытаясь купить более ценную картину, чем другие. Человек по имени Морисита, которого когда-то осудили за вымогательство и подлог, потратил на свою коллекцию девятьсот миллионов долларов. Рёй Сайти, глава гигантской страховой компании, заплатил за картину Ван Гога восемьдесят два миллиона долларов и семьдесят восемь за одного Ренуара, а потом имел наглость потребовать в своем завещании, чтобы обе картины сожгли с его телом во время кремации. Торговая компания «Итоман» купила более четырехсот картин, что обошлось ей почти в полмиллиарда долларов, а корпорация «Мицубиси» купила двух Ренуаров за тридцать миллионов.

Говоря это, Пинкстер обошел стол для совещаний и вернулся к своему креслу.

– Простите за монолог, но это освежит вашу память и поможет понять суть проблемы. Именно японцы создали рынок искусства, и они же разрушают его. Их экономика основана на зыбучих песках. Когда фондовая биржа торгует в таких масштабах, а скандалы подрывают финансовое положение каждый год, это ведет к катастрофе. Вы знаете, что такое зайтек?

– Нелегальные формы подсчета. Двойная бухгалтерия и все такое.

– Вовсе нет, – возразил Пинкстер. – Японцы более изобретательны. У них зайтек – это финансовая инженерия. По-нашему, это использование предметов искусства как валюты. – Пинкстер устроился в своем кресле. – Правительство ограничивает цену на недвижимость. Но если собственник хочет получить больше, он берет деньги плюс небольшую картину Дега или Пикассо. Вот что такое зайтек в Японии. У меня есть три клиента, каждый из них покупает по одной, иногда по две картины в месяц. Затем министерство финансов начало расследовать каждую сделку, превышающую сто миллионов иен. Искусство перестало быть твердой валютой.

– Что ты хочешь сказать? – Самюэльсон начал терять терпение.

– Я хочу сказать, что у меня сейчас двадцать одна картина стоимостью девяносто восемь с половиной миллионов долларов. Я мог бы продать их за сто пятьдесят или за сто восемьдесят миллионов. Но сейчас на рынке искусства похолодало, и я не смогу выручить и восьмидесяти миллионов.

– Но можно продавать не только японцам, – сказал Терри Слоун.

– Ну-ка. – Самюэльсон наклонился, вытянул руки и уперся ладонями в стол. – Ты не можешь получить нужную цену, потому что японская экономика в заднице, и ты хочешь, чтобы мы подождали, пока она оттуда не выберется? Так я понимаю?

– Примерно. Я не знаю, сколько точно потребуется времени, но их экономика восстановится.

– С новыми улучшенными формами зайтека? – усмехнулся Самюэльсон. – Наше дело не может ждать. Мы вкладываем деньги в бизнес и получаем прибыль. Мы не ждем.

– Продлите срок выплаты процентов на месяц. Это всего четыре миллиона. Я гарантирую.

– Я не буду ждать еще целый месяц. – Самюэльсон ударил по столу обеими ладонями. – У тебя пять дней.

– Я так не могу.

– Нет, сукин сын, можешь, или мы конфискуем все то чертово барахло, которое у тебя есть. – Он взял верхнюю папку из стопки на столе. – Вот наш контракт. Невыплата процентов вовремя является поводом для его расторжения и позволяет начать судебный процесс.

– Вы знали, что искусство – это необычный товар, когда подписывали контракт два года назад. Вы должны иметь терпение.

– Ты играешь с деньгами, а мне это не нравится. Ты и пенни не рискнул из собственного кошелька, а теперь тебе придется это сделать. Чтобы спасти свою шкуру.

– Я найму против вас лучших адвокатов. – Пинкстер протянул руку и схватил контракт. – Они найдут здесь кучу зацепок, и вы вообще денег не увидите.

– Вы блефуете, Алан. – Терри Слоун встал. – Выплатите нам все проценты за неделю, верните половину займа в течение месяца. И тогда мы посмотрим.

Пинкстер взглянул на Терри Слоуна, а потом на Самюэльсона. Он встал, подошел к окну и посмотрел на мост Тауэр и на Темзу. Как будто окаменев, он стоял несколько минут, затем сказал не оборачиваясь:

– Я все устрою.

– Что, черт возьми, это значит?

Пинкстер подошел к двери.

– Именно то, что я сказал. Я все устрою. – Он открыл дверь и вышел.

Самюэльсон ринулся было за ним, но Терри Слоун ухватил его за руку.

– Пусть идет, Бад. Ты дал ему срок, он обещал все сделать. Посмотрим, с чем он вернется.

Самюэльсон неохотно согласился. Он подошел к картине под названием «Номер 3-1954», уставился в поле синевы со странными мазками.

– Что за дурак это намалевал?

Терри Слоун подошел к нему.

– Я знал, что тебе не понравится. – Он усмехнулся. – Ужасная мазня. Половине не нравится, других просто тошнит.