Пустые трибуны.

Малолюдье.

Осень.

Закрытие сезона.

Крап редких капель дождя.

День последних бегов.

Я вспоминаю слова офицера К. о том, что до тюрьмы я был букмекером на бегах. И удачливым. Голова идет кругом.

А что если… если я увижу его! Только теперь не во сне, а — наяву.

Лихорадочно заглянув в программку я нахожу седьмой заезд, но лошади по имени Герса среди коней нет.

Финиш. Под крики и брань редких зрителей заезд финиширует. Цветные шлемы жокеев и куртки забрызганы свежей грязью. Лошади блестят от дождя, словно от пота. Выиграл Грин-Карт.

Спустившись с трибуны, беспрестанно оглядываясь, откровенно всматриваясь в лица, я иду к правому краю трибуны и… и вдруг замечаю его! Это он… незнакомец из кошмара. Я сразу и легко узнаю его. Как и тогда, он в светлом габардиновом плаще с пятнами йода на рукавах. В прокуренных зубах — сигаретка. Шляпа, видавшая виды. Она висит на углу стула. Он сидит за столиком в боковой ложе «для своих», положив руки на клеенку, и смотрит на меня прямым насмешливым взглядом узнавания. А когда наши глаза встречаются, первым, еле заметно кивает мне головой.

Этот еле заметный кивок отдается в душе эхом пушечного залпа. Впервые в жизни кто-то узнает меня. И кто! Человек, которого я видел трижды только во сне.

Я тоже киваю в ответ и, бесцеремонно перепрыгнув через металлический барьерчик, поднимаюсь прямо к нему, без приглашения отодвигаю стул и сажусь напротив.

Я чуть ли не в беспамятстве.

— Вы узнали меня? — выпаливаю я, сорванным от волнения голосом.

— Конечно узнал, — он с раздражением вытаскивает из под моего локтя свою программу и отодвигает от края на центр стола старенький медный бинокль. — Ты почти не изменился, Гермес.

— Кто? Кто я? Ради бога! Повторите.

— Ты? — незнакомец с удивлением окинул мое лицо, словно хотел убедиться насколько я нахожусь в здравом уме и, помедлив, с торжественной насмешливостью произнес:

— Ты великий Гермес, один из двенадцати олимпийских богов, сын громовержца Зевса и плеяды Майи.

Ты — повелитель природы. Вестник богов! Ты сопровождал души умерших в Аид и возлагал свой золотой жезл-каду-цей на их очи. Гермес Психопомп — проводник душ. Ты — покровитель путников в дороге. Бог купцов и торговли. Покровитель магии. Ты составил алфавит, изобрел астрономию, музыку, литературу, создал искусство мер и весов. Ты — Гермес! Великое божественное дитя, второе воплощение египетского бога мудрости Тота и Анубиса. Ты — владыка потустороннего мира. Добыватель священного огня. Ты — Гермес! Сын отца времени Зевса! Тысячи герм прославляли тебя, сотни святилищ по всей Элладе, поколения жрецов приносили тебе несметные жертвы. Ты Гермес! Ты — Меркурий! И этим все сказано.

Закончив говорить, он встал и отвесил мне поклон, полный неожиданного трепета и волнения.

Я выпучил глаза — в своем ли он уме?

И вспомнил слова Учителя о том, что мой собеседник — больной человек, ненормальный, воображающий себя богом Гипносом… он даже назвал мне тогда его имя — Павел… то-ли Носов, то-ли Курносов… забыл.

Словом, я не знал, что ответить; за столиком повисло неловкое молчание.

— Ты нашел Гepcy? — спросил он почти безразличным тоном, словно речь шла о потерянной безделушке.

— Гepcy! — это имя ударило словно током.

— Откуда ты знаешь о ней? — я перешел на «ты».

— Я? — удивился он в свою очередь. — Ты действительно все перезабыл, Гермес. И хотя я не вхожу в плеяду великих богов. Все-таки мы тоже бог. И не можем не знать Гepcy! Разве Эхо не вернул тебе память?

— Эхо! — в волнении я вонзился ногтями в руку незнакомца, — Откуда ты знаешь Эхо?

— Отпусти, — он брезгливо выдернул ладонь из тис-ка, — я не раз говорил ему, что убить ее невозможно. Зевс не воскреснет. Олимп останется пуст. И миром будет править Христос. Но упрямец стоял на своем. Где он?

— Кто?

— Тот, кто назвал себя Эхо? И кого ты знаешь под этим именем?

— Но Эхо мертв! Еще летом он выбросился из окна кабинета. Насмерть. Тело кремировали.

— Без всяких почестей?

— О чем ты?

— Не зря меня мучили дурные сны. Не зря! И его она тоже убила, Гермес! Эй, — он махнул рукой в сторону и заказал, официанту две стопки водки.

Тут я опомнился: он же медиум! Эхо говорил о нем как о сильнейшем медиуме, вообразившем себя богом снов Пшносом. Он просто прочел это имя в моей голове.

— Ты же медиум, Курносов! Медиум, а не бог. Ты прочел эти имена в моей голове… Ха, ха, ха, — но мой смех вышел похожим на кашель.

— Официант поставил на стол две стопки водки. — Пей! Здесь принято поминать умерших, — он толкнул рюмку и она подъехала по клеенке к моей руке.

— Я не помню своих нынешних имен, Гермес, — продолжал он, — да и не вижу смысла их помнить. Это человеческие имена. И я ничего не читаю в твоей голове, Гермес. Потому что она абсолютно пуста. Ты даже перестал верить в себя, в Гермеса, сына Зевса.

Я вцепился в хрустальную ножку, как утопающий — за соломинку. Я не верил ни одному слову безумца, но все, что говорил душевнобольной касалось самых сокровенных тайн моей жизни. О них я бы стал говорить хоть с самим чертом! А вдруг в трансе он скажет настоящую правду, вдруг…

— Погиб последний из братьев Кронидов. Первым — Зевс. Затем смерть поглотила Посейдона. Последним пал самый старший из всех богов, его убил павиан, — и он мрачно осушил рюмку.

— О ком ты?! — я почти сдался, принимая правила игры; я чуть-ли не кричал.

— Бедный Гермес. Речь об Аиде. Великом Плутоне. Владыке подземного царства мертвых, властителе преисподней. Аид! Судья мертвецов. Аид! Сын великого

Кроноса и титаниды Реи. Старший брат Зевса. Бог подземных страстей и сокровищ. Бог плодородия. Повелитель смерти. Господин ада, Тартара, Эреба и Орка. Каратель усопших. Хозяин Элизиума. Аид! Безвидный, незримый, ужасный, неотвратимый Гадес, у которого нет и не может быть потомства. Ведь смерть ничего не рождает. Аид! Живые и мертвые боялись произносить это бездонное имя. Жрецы отворачивали лицо, принося ему в жертву зверей и животных черного цвета. Аид умер! Распорядитель возмездия, солнце мертвых, геометр смерти, а ты, Гермес, проводник усопших — его живая тень на земле принес мне весть о его смерти. Пей!

— Не спорь с умалишенным, — внушил я себе и тоже осушил стопку разбавленной внаглую водки и вдруг — молнией — вспомнил свой мучительный единственный сон: я стою, словно статуя с живыми глазами, на пилоне храма, на склоне Панопейского холма с видом на Фокид-скую долину с развалинами старой крепости.

И мне стало жутко, а вдруг все сказанное незнакомцем — чистая правда? Но… но боги не ездят в трамвае, не компостируют билет, не учатся в пищевом институте, не живут в общежитии. Они правят миром!

— Но боги не живут так как я, — сказал я, — они правят миром. Тут у тебя неувязка, Гипнос.

— Да. Наше время прошло. Только ты и Аид не хотели с этим смириться.

— Я!?

— Бедный, бедный Гермес. Я все понял — ты ничего не помнишь. Аид лишил тебя памяти, чтобы ты мог убить Герсу.

— Почему?

— Потому что ее можно убить только нечаянно, а если знать, кто она есть на самом деле, ничего не получится.

— Не тяни! Я кажется что-то помню. Какой-то Пано-пейский холм, долину в Фокиде…

— Там когда-то стоял твой главный храм, Гермес! Мы не раз гуляли с тобой по крыше, любуясь панорамой и вдыхая запахи жертвоприношений… Сейчас там сплошные развалины.

— Ты ушел в сторону, Бог, — я опьянел, и уже сам был захвачен таким поворотом событий.

— О, это был великий замысел. Заговор двух богов. Ты хочешь спросить с какой целью? С тем, чтобы вернуть власть олимпийским богам. Хотя бы тем, кто остался в живых после Герсы.

— Да кто она? Черт побери!

— Ты и это забыл? Герса убила Зевса!

— Зевса! Никогда я не слышал о том, что Зевс был убит… — сказал я в растерянности.

— Одну минуту, — мой собеседник отвернулся к соседнему столику, где спиной к нам громоздился какой-то бородатый толстяк, — Боря, прими ставки.