Я плыву на руках.

Когда до берега оставалось меньше половины пути, наступил самый страшный момент — ко мне примчался на водном мотоцикле финский пограничник.

Он прочно стоял на узкой опоре, держась руками за руль белоснежной плавающей машины. Немолодой худощавый человек в защитной форме.

Я лежала на воде раскинув руки крестом. Тяжело дыша.

Выскочив из рассветной дымки, человек тот направил мотоцикл прямо ко мне и не мог не заметить на воде пловца! Но он не заметил. Я была так бесчувственна и безразлична к собственной участи, что не встала в воде, а осталась лежать, перебирая руками и ластами. От меня расходились круги по воде. Так что! Скользя по волне — на расстоянии метра! — от моих ласт, пограничник даже сбросил скорость и явственно свесив голову, пытался разглядеть очертания человеческого тела, пытался и не мог. На лбу его собрались морщины. Я вижу склеротические щеки и мешки под глазами. Я чувствую запах мужского одеколона с душком лаванды.

Главное не встретиться взглядом!

Краем глаза я видела с каким нечеловеческим усилием он пытается что-то разглядеть на воде. Но морской парок застит взор. Но блики пестрят. Но судьба моя не отвернулась.

Сделав круг, он мчит дальше.

Я остаюсь без движения.

Я не могу заставить себя жить дальше, и только низкий налет чайки возвращает меня на поверхность воды. Белокипенная дрянь схватила клювом черную рыбку. Но ящерка уцелела!

Последние метры были просто ужасны — я даже начала пить соленую воду. Силы окончательно покинули тело. Я чувствую, что иду ко дну.

Я уже не плыла.

Я стала тонуть.

И вот ящерка на дне. Животом на крупной гальке. Ногами на полосе песка. Мой рот открыт и полон воды. Но вода над головой кажется так близка, так нежны разводы света на изнанке мокрой кожи, они так похожи на ткань крыжовника, на изумрудные жилки глазастых ягод, что я пытаюсь всплыть… что это?! Я вижу над собой два малиновых прутика из белого донца, каждый прутик обтянут корой и на конце расстраивается трилистником перепонок. Это же чайка!

Я шатаясь встаю на ноги и сделав два шага падаю на колени.

Коленные чашечки стукаются о камни. Дно!

Я не могла встать, а — по-собачьи — плыла вперед. Но дно в этом месте было настолько отлого, что мне пришлось плыть животом по днищу еще полчаса. Вот уже колени барабанят об землю. Вот уже и живот сгребает под себя мелкую гальку. Наконец я подбородком тараню сырой песок, черепахой выползая на берег.

Прямо передо мной белеет привидение чайки. Оно неподвижно.

Мое бессилие так велико, что я продолжаю передвигаться ползком, и только почувствовав нежную, мягкую, пахучую, сонную травку под мертвыми пальцами, подняла голову — раннее раннее утро. Светает. С моря на берег ползет туман. Галечник кончился. Я вижу пустой травянистый берег.

Боже, ты это сделала!

Я начинаю кусать свои руки, чтобы заставить себя встать и идти вперед. Моя кровь солона и холодна как кровь рыбы. Тело протестует: не встану, пусть они делают все, что хотят!

Шатаясь, я встаю и бреду мимо призрака сонной белой коровы в леопардовых пятнах, которая мерно жует призрак травы, глядя на мой фантом с поверхности зеле-нистого лужка, который мне кажется застоялой водой с разводами тины.

Еще один призрак — сеновал. И бестелесная дверь-привидение.

Господи, как душисто и пьяно пахнет свежее сено. Я взбираюсь — на коленях — по крепкой уютной гладкой лестнице вверх. Кажется, я все еще не сняла ласты. Ступени ласкают русалку поцелуями прохладного дерева: ты это сделала, Лизок!

Кудахтая, от утопленницы убегает видение снежной курицы, оставляя в ямке на сене белоснежное овальное наваждение. Я поднимаю фантом зыбкими руками, обнимаю бледными полосками пальцев, подношу к самому лицу и зубами начинаю кусать скорлупу. Только в зубах еще остался осадок силы. Но зубы бессильно скользят по овалу. Наконец скорлупа поддается натиску голода и, хрустнув, снежный призрак щедро, сытно, безумно и густо проливается в рот горячим цветом янтарного желтка и молочного белка. Это яйцо!

Я засыпаю так крепко, как никогда в жизни.

Генерал дает мне второй урок практического ясновидения — урок о допросе спящих. — Незнакомец из сна. — Марс и Герса — история любви и ненависти. — В руках ясновидца личная вещь Гер-сы! — Она вплавь добралась до финского побережья. — Я вылетаю в Хельсинки с приказом уничтожить врага на борту морского парома «Крепость Суоменлинн».

Итак, нам удалось узнать имя врага — Гepca!

Осталось — пустяк — заполучить в руки любую личную вещь девушки, и маэстро мгновенно обнаружит ее местонахождение мысленным взглядом гениального медиума.

Правда, я не могу понять, откуда взялось столь странное имячко? Среди русских имен такого нет… я заглянул специально в словарь. Может быть она иностранка?

Я с нетерпением ждал следующего утра, чтобы увидеть Учителя и обсудить ситуацию, но… но прошло целых долгих четыре дня прежде чем он назначил мне новую встречу в полночь!

На все мои попытки дозвониться по внутренней связи офицер охраны холодно отвечал, что генерал занят.

Чем?

И вот, наконец, я впервые вхожу в аппартаменты Августа Эхо. Офицер безопасности проводит в личную комнату генерала и уходит, оставляя меня одного. Неслыханная честь! Я здесь никогда раньше не был. Самая спартанская обстановка: одинокий рабочий стол, кресло на винте с высокой спинкой, компьютер, диван, обитый вишневой кожей с брошенным поверх ложа клетчатым пледом, музыкальный центр у окна в стенной нише… единственная роскошь — восточный кальян на резной азиатской подставке из яшмы. Эхо иногда курит гашиш для шлифовки воображения.

Но где сам маэстро?

Я в недоумении разгуливаю по комнате. Сначала мое внимание привлекает единственная папка на рабочем столе. Она лежит лицевой стороной вверх, и я могу прочесть титульный ярлычек: «Герса. Операция возмездия»… Надо же! Эхо уже завел дело на врага, имя которого мы узнали четыре дня назад. Но тут я замечаю четыре цифры: 197Г… Это уже указание года? Но как понимать это? Выходит ее имя было известно ясновидцу еще тогда! почти двадцать пять лет назад…

Эта загадка в тот час осталась так и неразгаданной. Если бы тогда я мог знать, как ужаснет меня разгадка. Если бы знать!

Затем мое внимание привлекает зашторенный предмет на стене. Подхожу и нахально раздергиваю занавесочки — там под стеклом старинная гравюра самого непристойного содержания: над обрывом борются два гермафродита. Слева — грудастый курчавый юноша с женскими прелестями и кудрявым лоном, справа — длинноволосая девушка с мужским естеством такой непомерной длины, что фаллос оплетает змеей ногу соперника и дотягиваясь до пояса, глядится в круглое зеркальце на лоне юноши, выбрызгивая из змеиной головки двузубое жальце свежего семени… Брр!

Внезапно я слышу стон и, оглянувшись, с испугом замечаю, что оказывается Учитель спит на диване. Я не разглядел под клетчатым пледом очертания человеческого тела. Но бог мой! Как-страшен был его вид — черты благородного лица искажены дьявольской гримасой. Он силится проснуться. Вдруг вскрикивает: женским голосом! Ему снится кошмар! Глаза приоткрылись, мышцы лица стали дергаться от нервных судорог, рот раскрылся, язык выпал на подбородок.

— Учитель! — я стоял ни жив, ни мертв.

Эхо вскрикнул опять. Женский голос словно исходил из утробы как у чревовещателя. Это был неистовый вопль немолодой женщины, которую перерезало трамваем!

— Учитель, проснитесь! — я словно прикипел к месту.

Внезапно он очнулся и закрылся руками. Когда нервные судороги прошли, и лицо приняло осмысленный вид, маэстро увидел меня.

— Что с вами? Вы так кричали… — я хотел сказать женским голосом, но поостерегся задевать тайны великого человека.

— Меня убьет обезьяна, — произнес он заплетающимся языком, — паршивая смрадная обезьяна с откушенным хвостом… что-то вроде крупного павиана. Бабуин или гамадрил… Обезьяна засунет мне в глотку раскаленный нож… по самую рукоять засунет, повернет и конец!