— Прожектора! — воскликнул я пьяным голосом.

— О чем ты бредишь, Гермес? — удивился рассказчик, — пожуй бутерброд. Я никогда не видел, чтобы ты так быстро хмелел.

— Продолжай, — я виновато развел руками.

— Продолжаю… Гepca плыла через море, а Аполлон метал в нее одну за другой свои стрелы-лучи, но они — впервые! — не могли испепелить жертву и даже попасть в цель. Не обращая внимания на Аполлона, страшная пловчиха все ближе приближалась к заветному острову, подняв над головой в правой руке свою роковую сумку из кожи черной овцы, в которой хранила серп Кроноса, срам оскопленного Зевса лук Эрота и непобедимое зеркало…

— Ты забыл про книжку сказок Перро! — вновь перебил я Гипноса.

— Ты имеешь в виду тот пергамент с неизвестными буквами, который нашли в корзинке младенца? — он не стал со мной спорить.

— Наверное… — промямлил я, понимая всю глупость собственных слов и в тоже время чувствуя их неясную правильность.

— Да, Гермес, пергамент был у нее под рукой, все в той же сумке из шкуры черной овцы, вывернутой наружу… Когда Аполлон выпустил все свои стрелы и стал безоружным, она подплыла к самому берегу и открыто вышла на землю Хиоса. И тут Аполлон перепугался. Потеряв голову от страха, он принял облик коня, чтобы затеряться — пятым — среди четырех коней Гёлиоса, что паслись на свободе.

— Седой жеребец-альбинос с прямым фаллосом…

— Наконец-то ты вспомнил, Гермес! — оживился Гип-нос, — Да, белокипенной масти… но кони Гелиоса были так солнечны, что на их фоне белый жеребец-Аполлон казался черным. И Гepca легко разгадала обман, она достала из сумки лук Эрота и послала в коня любовную стрелу и поразила ею грудь Аполлона. Захваченный страстью бог устремился к ней, словно к кобыле, и когда он встал на дыбы, вскинув передние копыта вверх, чтобы покрыть Гepcy, истребительница богов обратилась к вещим мойрам и спросила у них: «Какая смерть лежит на совести Аполлона самым темным грузом?» И мойры ответили хором, что самой вопиющей и несправедливой была казнь Марсия, вся вина которого состояла в том, что он прекрасно играл на авлосе — двойной флейте — чем вызвал жгучую зависть у Аполлона. Он живьем содрал кожу с флейтиста и прибил к сосне

Пусть сделанное будет оплачено, сказала Гepca, и взяв из руки Клото веретено жизней, распорола острым концом коня с головы до паха и, погрузив руки в теплый живот, вытащила на свет все его внутренности на съедение рыбам, а затем ободрав кожу с коня прибила ее к корабельной сосне.

Так Гepca победила Музагета и хранителя Афин, лучезарного Аполлона.

Только кожа его осталась бессмертной, вечно прибитой к сосне на горящем Хиосе… Иногда по ночам, особенно в долгие зимние ночи, я могу рассмотреть как она еще сверкает там, за последней античной чертой… Порой, ее блеск ярок как свет золотой Iecnep.

— Объявили последний заезд, — прервал я рассказчика.

— Я не хочу больше проигрывать. Наредкость неудачный день.

— Поставьте на Жребий.

— Ты так считаешь, Гермес? — и мой Гипнос оглянулся к букмекеру, который дремал за кружкой пива с долитой водкой, — Боря, запиши в последнем круге Жребия. Две по пятьсот. В долг.

— В долг до весны? — очнулся пузан, — Нет, только наличку.

Я отдал все что у меня было.

Букмекер забрал деньги необъятной рукой и записал ставки в блокнотик.

Официант уже сдирал клеенки с пустых столиков. Незнакомец, называвший меня Гермесом, заказал еще пару стопок.

Я чувствовал, что налит под завязку, пора трезветь…

— Что было дальше? Утонул Посейдон?

— Дальше, — он прищурился словно от солнца, вглядываясь в незримую даль, — …Утомившись от жара солнца над Хиосом и огненных стрел Аполлона, Гepca нырнула вглубь Эгейского моря, и достигла дня, чтобы прогуляться в прохладе и остудить раскаленное тело.

Так начался бой с Посейдоном.

Призвав на помощь все морское воинство, всех водяных гадов, тритонов, дельфинов и чудовищ, Посейдон встал на подводную колесницу и помчал на врага, потрясая непобедимым трезубцем. Но Гepca запустила руку в свою ужасную сумку и вытащила левой рукой голову Медузы Горгоны, которую подобрала после того, как Афина в гневе сбросила голову со щита.

И когда Горгона открыла свои глаза, плоские как зеркало и мертвые словно ртуть — все, кроме Посейдона, окаменели. Даже кони его морские и его золотая колесница стали каменными. Но когда Посейдон замахнулся трезубцем, Гepca достала из сумки кремневый серп Кро-носа и спросила у мойр: «Есть ли вина Посейдона в том, что отец его Кронос оскопил своего отца?» И три мойры хором ответили, что в этом нет его вины. И нет здесь ничего, что можно предъявить к оплате. И Посейдон метнул трезубец в Гepcy и ранил ее в печень. Упав на колени, она вытащила трезубец из живота и спросила: «А есть ли вина на этом трезубце?» И мойры ответили: «Да, есть, этим самым трезубцем Посейдон угрожал отцу, в тот момент когда его убивал его брат Зевс».

Тогда Гepca встала с колен и, вырвав рану из тела, бросила ее на морское дно, как бросают со стола объедки на пол собакам и сказала Посейдону: «Что ж, ты злобен и неблагодарен! Переживи же подобное тому, что пережил твой отец!» И с этими словами вручила посей-донов трезубец Тритону, чудовищному сыну Посейдона, наполовину человеку, наполовину рыбе, в чешуе из морских раковин, и тот злобно поразил отца в сердце. И Посейдон страшно вскрикнул. Волны впервые устремились в открытый рот бога и затопили изнутри все полости тела. И Посейдон стал тонуть. И тонул всю ночь до утра, пока не коснулся головой морского дна у острова Лесбос.

Так Гepca победила Посейдона.

Из олимпийских богов в живых осталось только семеро: это бог подземного царства Аид да Гефест, которые скрывались в Тартаре, бог любовной страста мальчишка Эрот, который сторожил спящие половинки Гермеса, наконец, в живых оставалась великая Афина, под Эгиду которой собрались последние богини: глашатай Зевса Ирида, богиня справедливого возмездия Фемида и Геба, прислужница на великих пирах Зевса.

Пан добровольно отказался от своей божественной природы и умер, как простой смертный от пьянства, во времена императора Тиберия.

Выйдя из моря, после победы над утонувшим Посейдоном, Гepca направилась прямо к пещере на горе Ида, где скрывалась Афина с другими богинями.

Здесь победа Герсы была самой ужасной. Метнув боевое зеркало, она разделила Афину, как делит призма белый луч света на семь составных частей спектра. Только этих частей было не семь, а меньше Афина распалась после удара на тех чудовищ, которых когда-то сама же произвела на свет, проклиная своих врагов. Это были четыре монстра: Эрихтоний, кошмарная змея с человеческим торсом и ногами, Лернейская гидра и кошмарная Ехидна — огнедышащая коза с головой льва и хвостом из ядовитой змеи, и, наконец, в жестокого Загрея, человека из гипса с живым сердцем. Всех этих монстров когда-то создала сама Афина, и все они жили в ее сердце и памяти, а когда встретились друг с другом, то тут же вступили в жестокую схватку. Победителем вышел жестокий Загрей. Он разорвал Эрихтония, отделив змеиное тело от человеческого, он содрал кожу с Лернейской гидры, и он убил Ехидну, всунув в львиную пасть ее же собственный ядовитый хвост с головой гадюки, которая ужалила львиный язык, и сама же подохла, когда яд покрыл тело Ехидны трупными пятнами.

Торжествуя победу, Загрей оборотил свою адскую силу против Герсы, но она достала из сумки то последнее, что осталось от Зевса, яйцо пестрой кукушки и бросила его под ноги Загрея.

От удара яйцо раскололось вдребезги, и по всей Ойкумене прокатилось последнее землетрясение: от Эллады откололись и упали в море острова Эвбея и Лемнос, трещины прошли по всему Пелопеннесу, по отрогам Парнаса, по стенам Аргоса, по телу Загрея, и титан рассыпался на куски, как скорлупа.

Итак, ни на небе, ни на земле больше не осталось ни одного из олимпийских богов, кроме тех кто спрятался в Аиде, и мальчишки Эрота…

— А что было с… — я не решался продолжить.