Мне эта история сразу показалась слишком киношной и специально разыгранной, о чем я сказал Учителю. Он промолчал, разглядывая вещички похищенной и, не удержавшись, сказал:
— Я уверен, что ни голубой бантик, ни эта плюшевая собачка никогда не принадлежали Сандрине… А ты что скажешь, Герман?
Я остановил дыхание и, прикрыв веки, прислушался к лихорадочному, паническому бегу собственных ощущений. Но ничего не чувствовал!
— Говори, Герман! Говори, что скажется! — подхлестнул Эхо.
И я сказал абсолютно от фонаря, лишь бы что-то сказать, только б не мучиться от молчания:
— Голубой лентой был перевязан подарок, что-то вроде альбома для марок, а собачкой играл мальчик, да мальчик. Трех, четырех лет!
Что называется брякнул и приготовился получить оплеуху.
— Браво! — хмыкнул медиум, — твой экспресс-анализ почти безупречен. Если не считать, что лента снята с этой самой плюшевой собачонки… которой играл не мальчик, а домашний пес, типа шпица. Вот следы его зубов на плюше. Ширина укуса явно указывает на маленькую собачку. Впрочем, для этого не надо быть ясновидцем.
Он бегло проглядел ленточку через карманную лупу.
— Да… ни одного волоска с головы девочки.
Я промакнул украдкой вспотевший лоб платком.
— И все же, Герман, для начала неплохо. Ты угадал главное. Эта вещица подарок. Подарок не девочке, а ее любимой собачке. И шпиц этот действительно мальчик, которому три года. И что это он был перевязан голубой ленточкой. И наконец, что это вещи не принадлежат похищенной.
Я сам удивился своей проницательности. И подумал про себя: «Может быть маэстро своим внушением увеличивает мои силы?»
Медиум тут же возмутился:
— Герман! Наоборот, я тебе даже мешаю. Ты скован. Трусишь, боишься опростоволоситься у меня на глазах.
И Эхо вызвал прежнего офицера связи.
— Капитан, вас ввели в заблуждение. Эти вещицы не принадлежат похищенной. Вернитесь в прокуратуру… и вот что! Потребуйте от следователя детские ручные часики Сандрины Перро. А если он начнет лгать, скажите, что он держит их в среднем ящике письменного стола в конверте.
— Видишь, Герман! Я уже стал тебе чуть-чуть помогать.
И потребовал моих объяснений по поводу тех слов, которые он сказал офицеру. Я сосредоточился и, обдумывая каждое слово, ответил так:
— О часиках можно догадаться… Наверное так… Девочка болела и ждала прихода медсестры. Она знала, что ее будут колоть шприцем… Надо ли говорить, как дети бояться уколов, поэтому она и надела свои часики, чтобы знать точно: сколько осталось времени до… до начала боли, до укола…
— Отлично! Как видишь пока тебе не потребовалось никаких способностей медиума. Пристальное вглядыва-ние в суть ситуации не может не дать результатов. Но скажи, мой милый Ватсон, как ее часики оказались в столе следователя, если она надела их на ручку?
— Их сняли бандиты. Прежде чем вынести жертву, они связали ее по рукам и ногам. Наверное липкой лентой, скотчем. Часы просто мешали…
— Полная чепуха! Да, они связали ее. А часы просто сдернули, чтобы она — в заточении — не могла знать сколько прошло часов и следить за реальным ходом времени. А почему я решил, что следователь держит улики в верхнем ящике стола? В конверте?
— Думаю, что речь идет об обычном канцелярском столе. У него один большой верхний ящик и две боковых тумбы с ящиками помельче. Самый удобный ящик — верхний. Чтобы под рукой. Там следователь держит самое ценное и срочное. А дело Сандрины — сверхсрочное. Скандальное дело. За которым следят сразу два президента: России и Франции. Часики попали в стол случайно… А конверт? Их держат в конверте потому, что их надо будет вернуть.
— Про стол правильно. Про конверт тоже. А случайность — самое глупое слово, какое существует на свете. Оно абсолютно ничего не обозначает. Никогда его не произноси в этих стенах, Герман! — вспыхнул маэстро, —Они оказались в столе потому, что часики вместе с собачкой из плюша давали понюхать сыскной собаке. Она взяла по ним след. И дошла до стоянки. Я докажу тебе, Герман, что случайностей вообще не бывает! Все — фатально!
Маэстро стал мрачен как грозовая туча и посвистел, успокаивая нервы. Мысль о том, что нечто неизвестное — некий песчаный всадник на краю моря — угрожает ему гибелью раньше срока! — постоянно сидела в его голове, как гвоздь, и приводила в бешенство по совершенным пустякам! Вчера он как безумный метался по галерее, ругая с ненавистью историческое лицо, жившее 200 лет назад. Им оказался Вольтер, которого Эхо разнес за неприязнь к Гомеру, к человеку, которого, по-моему вообще не существовало на свете.
— Итак! — вперил маэстро в меня почерневший взгляд, — А теперь быстро, четко и ясно отвечай, Герман! Где сейчас находится похищенная девочка?
Ага! Учитель начинает урок дальновидения… Я зажмурил глаза и попытался увидеть ответ на обратной стороне век; там вихрем неслись клубы темноты, без всяких очертаний, абсолютно невнятные…
— Не смотри, а говори! Слово найдет образ, — : хлестнул голос Учителя.
И меня понесло, завертело, и все, что я слышал из собственных уст было чистой воды импровизацией, чуть ли не бредом:
— Вижу черного пса в красном ошейнике из широкой полоски кожи с шипами. Он бежит вверх по лестнице. Широкой просторной лестнице из гладкого мрамора. Он бежит за человеком в белой одежде. У человека черные руки, черное лицо. В его руках поднос, на котором что-то свернулось… Пес первым вбегает в комнату с высокими окнами. Шелковые шторы колеблет свежий ветер. Это ветер с моря.
Вижу в просвете штор голубую кайму океана, озаренного солнцем. А вот и девочка! Она прячется под круглым столиком, накрытым узорной накидкой с кистями. Крупные золотые витые кисти. Пес подбегает к ее укрытию. Вижу его черные лапы на паркете, на шкуре в мелких леопардовых пятнах… Но девочка совсем крошка, ей едва ли пять лет. Нет, меньше…
— Дальше! — подстегивает Эхо.
— Опять черный пес! Только ошейник словно из золота. Вижу его черные лапы на ворсистом ковре. Вижу обнаженную женщину. Она лежит закрыв лицо руками. У нее густые черные волосы. Пес возбужденно обнюхивает ее тело… А вот и девочка! Она прячется под кроватью. Вижу ее глаза за кроватным пологом. Но это не Санд-рина… ни малейшего сходства…
— Дальше!
— Вижу поднос в руках африканца. На нем свернулась змея.
В этот момент я действительно увидел то, что сказал, с такой отчетливой яркостью, что сам содрогнулся от неожиданности.
— Горячо, Герман! Смотри глубже!
— Змея обвилась вокруг круглого зеркала.
— Загляни туда! Видишь?
— Вижу двухэтажный дом старой постройки. В нем два подъезда…
И я подробно описал двор перед домом, в котором разглядел ржавый красный автомобиль без колес. Стоя у неподвижного остова, я оглядел фасад дома, где мое внимание привлекло окно на втором этаже. Оно единственное было глухо зашторено желтыми занавесками. Я описал эту комнату изнутри. Она пуста. Девочка спит на полу на матрасе, под красным одеялом. Ей сделали укол снотворного. Я описал след укола на сгибе руки. Похищенную охраняет женщина в рабочем комбинезоне. На ее коленях пистолет-пулемет «Беретта». Описал, что у нее совершенно черное лицо, что она сидит в кресле-качалке. Но лицо черно не из-за цвета кожи, а потому, что оно спрятано под натянутым черным чулком из капрона. Я вижу ее босые ноги на голом дощатом полу. Ногти покрашены розовым лаком. Тут же у ноги чернеет радиотелефон.
— Адрес? — спокойно спросил Эхо, словно я знаю ответ на любой вопрос.
— Не вижу. На доме нет никакой таблички.
— Посмотри влево или вправо, на соседние дома.
— Не вижу вокруг ни одного дома.
— Это пустырь?
— Нет. Дом почему-то покачивается, то вверх, то вниз…
— Покажи место на карте — Эхо развернул на столе карту Санкт-Петербурга.
Чем больше я гляжу на карту, тем быстрей прихожу в себя после транса, и тем сильней моя неуверенность. Наконец отчаянно указываю место, от которого, как мне показалось, шло некое тепло… и угодил пальцем…