— Я?

— Да, ты. Твой вылет в Москву через сорок минут. В доме установят прямую телесвязь, и я поговорю с ним. Команда дана строгая — брать живым и беречь как зеницу ока. Впрочем, он далеко не дурак и все расскажет. Пока! Доспишь в самолете.

И вот я уже лечу в личном самолете генерала с пятью офицерами безопасности — подо мной облака, а перед глазами — холодная вареная курица на подносе, которой я вяло пытаюсь подкрепиться, запивая белое мясо горячим кофе. Офицер связи докладывает, что на объекте под Москвой заметили полную блокаду дома и среди охраны началась паника. Но всякая радиосвязь, телефонная, пей-джинговая и прочая забита полностью. Электричество и вода в доме отключены, действует только городской телефон, но действует только по нашей команде — и он протянул мне микрофон для связи.

— Алло, — сказал я спокойно.

— Да, — ответил знакомый голос юноши с татуировкой на заднице.

На часах около девяти утра, сегодня воскресенье, они еще в постели.

— МашА, разбуди Марса, — сказал я с ленивой угрозой в голосе.

Пауза.

— Кто его спрашивает?

— Пушкин…

— Позвоните через час.

— А ты подними с коврика белую туфельку с золотой пряжкой (я заметил ее ночью) и ткни каблучком в ухо.

— Не хамите, Александр Сергеевич. Мы люди обидчивые, злопамятные, все книжки ваши порвем на кусочки.

— Я вижу Маша — я перестал менять ударение, — ты еще не выспалась. Видно лифчик черненький тебе все еще жмет в сиськах. А ведь Виталик тебе уже маячит с порога о том, что тревога в доме и фиговый абзац полный.

Нечто дрогнуло на том конце связи. Я угадал — маячит.

— Словом, буди хозяина, а сама отойди к окошку и пососи сигаретку с ментолом. Только задницу прикрой халатом, не сверкай розами.

Пауза.

Незнакомый голос: «Я слушаю».

— Господин Марс, это Пушкин вас беспокоит с того света.

Чувство власти над людьми ни о чем не сравнимо!

— Здравствуй, Саша.

— Одним словом, обстановка у тебя такая: вся твоя норка окружена очень серьезно, под самые яйки — офицер подсовывает мне аэроснимки, переданные по факсу, — А на опушке слева стоит на виду боевая машина пехоты, чтобы ты ее хорошо видел и понимал, что дело тут не блатное, не воровское, а государственное, и что интерес к тебе серьезный. Надо поговорить.

Пауза.

Слушая самого себя, я невольно думаю, откуда в моей голове сидит воровской сленг? Может быть я раньше сам был из такой же шайки?

— Хорошо. Я жду вас. Когда?

— Я прилетаю через 20 минут, а с аэродрома прямо к тебе — на вертушке. Сядем перед домом. Отгоните машины от входа, два «Джипа» и серый «Опель». Искать ничего не будем, так что не суетись и бумаги не сжигай.

— Ясно… Дайте электричества на полчаса — кофе сварить.

— Придется без кофейка. Разлей остатки джина с тоником и ополоснись, — бутылка стояла на журнальном столике, жаль, что я не разобрал в темноте ночью марку джина.

Я отключил связь, а уже через пятьдесят две минуты выходил из вертолета на бетонную площадку перед загородным домом. Да это был дом из моего сна! Я невольно замедлил шаг и оглянулся на мокрое пятно в шаге от бордюра — все, что осталось от моей жабы…

Первым вошли в дом офицеры безопасности и разоружили охрану. Затем они же установили телекамеру и антенну космической связи, чтобы генерал мог вступить в разговор.

Я выделялся несколько глупым видом — на моей голове сверкал мотоциклетный шлем с опущенным матовым забралом. Специальное стекло — я вижу все, а вот меня разглядеть невозможно. Никто не должен видеть любимого ученика в лицо!

Я последним вошел в кабинет, где установили камеру… да, это была та самая комната, где я чуть не спятил нынешней ночью.

Труп птицы со стола был уже убран, только помет со столешницы стерли неаккуратно, и я различил полосы. Вот он! Три часа назад я чуть не подох на этой самой столешнице! Я с наслаждением взял телефонную трубку и легко поднял и опустил ее несколько раз. Затем, с таким же наслаждением, резко открыл и закрыл ящик стола. Вытащу и с силой задвину! Офицеры с удивлением заметили столь бессмысленные манипуляции, и я оставил проклятые вещи в покое.

Когда привели Марса, он несколько минут никак не мог взять себя в руки. Еще бы! Он больше не хозяин в собственном доме и свита видит его унижение и слабость. И где! В святая святых, своем жилище. В кабинете установлена телекамера, протянут по паркету кабель к наружной антенне, а за столом власти сидит яйцеголо-вый недоносок — то есть я — в зеленой военной рубашке без погон, заправленной в линялые джинсы и играет его фирменным «Паркером» с золотым пером смерти.

Марс оказался мощным и высоким человеком с демоническим лицом и опасными глазами убийцы. Он был подтянут, прекрасно одет для утренней паники. Взгляд выдавал недюжиный ум. Он был почти красавец, если бы не лиловое родимое пятно во всю щеку, которое выдавало темную изнанку души. И глаза — взгляд их было трудно поймать, так они были подвижны и прозрачны до белизны… Пальцы обеих рук были безобразно унизаны массой великолепных перстней. Чуть ли не по кольцу на каждом волосатом пальце. Обезьяна!

Странно, ночью я их не заметил.

Он молчал с видом самоубийцы, а между тем, против него у нас в деле Герсы были пустые карты — ничего кроме сна про белую лошадь под седьмым номером и слов человека в плаще; это он… Но видение к делу не пришьешь…

— Скажите, Марс, а как зовут вашу белую лошадь?

Из-под козырька шлема ему виден только мой рот. Рот молодого человека и небритый подбородок. Я чувствую, что внушаю ему отвращение. Но сила нашего удара так сокрушительна, что отвращение граничит с тайным страхом. Он не понимает, почему и кто взял его так круто за жабры.

— У меня три белых рысака орловской породы, и одна соловая кобыла.

На камере вспыхнул красный огонек, теперь его увидел Эхо.

— Как их зовут?

— Султан, Надир, Полярный и Арктика.

— А Герса?

Теперь он понял, откуда дует ветер.

— Такой среди моих лошадей нет.

— Ну как же, — накручивал я, — молодая красавица кобылка, с голубыми глазами и револьвером с рукояткой из чистого золота. Где она?

— Молодой человек, брось этот развязный тон. Дело слишком серьезное, чтобы говорить об этом так запросто. Судя по телекамере, ты — шестерка. Настоящий хозяин сидит на другом конце провода. Я тоже хозяин, и буду говорить только с ним. С шестерками я не разговариваю.

И он наотрез отказался что-либо говорить.

Так закончился мой дурной опыт перекрестного допроса, и офицеры еще примерно полчаса возились с аппаратурой, налаживая двустороннюю связь. После чего в кабинете — из микрофона — раздался ясный, холодный как ветер, слегка хриплый после бессонной ночи и злой от предчувствия смерти голос генерала.

— Здравствуйте, Марс.

— Здравствуйте.

— Вы не справедливы к моему любимцу, Марс, поверьте на слово, хотя он и бывает глуповат, у него поразительные способности. Ведь это он нашел вас всего по одной единственной реплике. А вот я вас найти не смог.

Марс церемонно кивнул в мою сторону, отдавая должное сказанным словам.

Но вся его светскость была липовой, от страшного свистящего, воющего голоса великого ясновидца у него разом выступил на лбу пот.

— Вы не будете возражать, если он поучится сейчас, как нужно правильно разговаривать с авторитетным человеком?

Марс пожал плечами — воля ваша.

— Офицеров связи прошу выйти из кабинета. Мы остались одни.

— Итак, я буду говорить вам «ты», потому что намного старше …итак, ты умный человек, Марс, и уже понял главное — увы, увы, ты нас нисколько не интересуешь. Мы не из милиции, сударь, и твоя фабричка по расфасовке героина останется на твоей черной совести, как и незаконная торговля оружием, почками, селезенками и глазами. Ты случайно оказался втянут в дело государственной безопасности и поэтому, если не хочешь принять от меня смерть лютую, страшную и провести остаток своей жизни в собачей конуре, пожирая собственный кал и лая на своих больных соседей по палате… если не хочешь, чтобы твоя душа вечно мучалась на берегу Стикса, потому что никто не положит под язык мертвеца монетки расплатиться с Хароном за перевоз…