Уноси ноги, пока жива!

Я крадусь к утрамбованной площадке, на которой сушится белье. Я вижу там — среди наволочек и простыней с полотенцами — застираные до бела джинсовые шорты, черную маечку «Адидас». Поспешно переодеваюсь. Майка великовата, но зато шорты в самый раз! Кажется, впервые в жизни я совершаю кражу… Не льсти себе, Лизок, сколько жратвы ты сперла в детдоме! Правда, еда не считается кражей.

Но утром пропажу заметят. Как быть?

Я имитирую срыв белья ветром и, развязав тугой узел, бросаю бельевую веревку на землю. Ветерок сразу подхватывает подарок и забрасывает наволочки и простыни на кусты вереска. Одно полотенце я тоже прихватываю с собой.

Вернувшись в курятник — отличная вылазка! — я тщательно прячу в соломе свой шерстяной костюм. Разумеется, хозяева все найдут, но не в первый день, а я уже буду далеко. А вот и еще один подарочек свободы: потертый рюкзачок с мотками проволоки, отвертками и прочей мужицкой мелочью. Ура, это мне весьма кстати. Какая туристка ходит без дурацкого рюкзака! Вытряхиваю из рюкзака инструменты и вижу еще один подарок судьбы — парусиновые тапочки в пятнах мазута. Меряю. Годится! Ты заговоренный человек, Лиза! Укладываю на дно револьвер, предварительно замотав его в полотенце. Отматываю от брюха спасательную книжку — вот тебе один поцелуйчик! и прячу туда же. Проверяю в пакете сохранность документов. Все о'кей! Прячу в задний карман шорт пластиковую карточку. До ближайшего банкомата — ноль зеленых.

Все, можно идти.

У меня прекрасное настроение, только одна соринка вертится в голове — мне опять приснился тот жуткий сон про женщину и собаку. Будто я толкаю высокую белую дверь. Все та же зашторенная наглухо спальня. На знакомом ковре голая черноволосая женщина, лица ее по-прежнему не видно. Она стоит на карачках и отдается — по-собачьи — огромному черному догу в золотом ошейнике… уйя! Кошмар!

На ходу вычесываю пальцами траву и птичий пух из волос и покидаю свое счастливое убежище. Только захожу в лесок — ручеек пресной воды в бетонном русле! Аи да, финны! Присев, благоговейно выдуваю целый литр бесцветной влаги… уфф!

Пятнадцать минут ходьбы через чистый лес в полосах тумана и навесах капели — и я уже на шоссе. Запад густо накрыт прямыми линиями комфорта, как лист школьной тетради в клеточку. У меня вид сумасшедшей немки, которая путешествует автостопом. На голове сверкают очки для плавания, я взяла их для понта. Я стараюсь шагать по кромке бетона как можно более глупой, раскованной походкой, напевая милую чепуховину из муль-тика Элтона Джона про Короля Льва.

Выйдя на шоссе, я повернула влево — прочь от границы — в сторону незримого города Фредриксхем.

Первая машина обгоняет уже через десять минут. Это зеленый «Опель». На заднем сидении я вижу собаку. Это колли. Она провожает мою фигурку спокойным взглядом. Первый взгляд новой жизни.

Я голосую автостопом: палец вверх, пардон, денег, увы, нет.

Вторым номером обгоняет песочный «Паккард».

Сразу за ним пролетает белоснежный пикап для перевозки молока.

Шоферюги смотрят на меня ласково, но не тормозят.

Я твержу в уме фразы, которые зубрила еще в России, разумеется на финском, — непостижимый язык, у них телефон звучит вроде бы так: «елы-палы» или «йокко-копа-ла»… С ума съехать! А фразы такие: Здравствуйте. Я путешествую автостопом. Еду в Хельсинки. Финляндия очень красивая страна. Я француженка, но живу в Германии. Я студентка. Я люблю ходить пешком. Я учусь в университете в Майнце… эт сетера, эт сетера…

Наконец первый цветущий куст на обочине дороги. Это дикая роза. Она вышла мне навстречу. Я кидаюсь в объятья сырой подруги в зеленой капели на ветках. Осторожно целую мелкий бутон в тесном белом бокале. Со стороны я похожа на ненормальную.

Мимо проезжает велосипедист. Это почтальон. Как рано просыпаются финны! На заднем сидении большая сумка для писем. Как хорошо, что финны не оглядываются на одиноких девушек с красивыми попками. Почтальон чуть было не переехал колесом прекрасного изумрудного жука с головой носорога. Я осторожно ловлю беглеца. Привет, обалдуй, куда лезешь? Он так красив. Так отливают золотом зеленые латы, что я прячу жука в карман рюкзачка: от жука веет безумием. Это мой живой амулет. Я буду кормить его лепестками роз. ;..Если бы я знала как он мне пригодится!

Четвертая машина наконец тормозит!

Это черный «Ситроен» из фильма о Фантомасе, за рулем которого пугает экзотический панк с крашенным гребнем волос на бритой башке. Он в черной куртке с кучей медалей. Среди них две — «За взятие Берлина». Руки обмотаны цепями. Несмотря на зловещий прикид, Юха оказался прекрасным парнем. Даже стеснительным. Он говорит по-английски и финская феня мне не понадобилась. Все! Я сажусь на переднее сидение, — под тень гребешка смирной курочкой-рябой — и захлопываю дверцу судьбы.

Дальше рассказывать неинтересно. Неинтересно до самого позднего вечера завтрашнего дня, когда я увидела на палубе теплохода, в ярком электрическом свете корабельных плафонов, у белого бортика — Фелицату!!!

Сначала я не поверила глазам… Двенадцать лет прошло с того страшного дня, когда служанка устроила мне смертельную западню с психопатом, убийцей маленьких девочек… На миг мне стало дурно, я чуть было не грохнулась на палубу, но успела уцепиться рукой циркача за поручень… Корабль выходил в открытое море, качка усилилась, на меня никто не обращал внимания. Все боялись морской болезни… никто не хотел блевать. Я закурила, спрятав лицо в огонек зажигалки, затем заслонилась ладошкой, занавесила лицо пальцами, которые так стиснули сигарету, что засвистела затяжка — и стала исподтишка наблюдать женщину, которая сидела в пяти-шести шагах от меня, — у белого бортика, в снежном пластмассовом кресле, напротив кают первого класса. Она задумчиво любовалась хмурой панорамой вечернего неба, густыми полосами черничного йогурта над морем и закатными тучами величиной с колосальную курагу из оранжевой массы дыма.

На даме был строгий костюм от кутюр: кардиган из серого хлопка и расклешеная юбка с аппликациями из джерси. И еще куча брюликов в ушах и на пальцах. Дорогая женщина! А парад благополучия завершали часы из розового золота, которые драгоценно сверкали на руке из-под сетчатой перчатки… Но это была она, мерзавка! Сука Фелицата, наша московская служанка, которая хотела отправить меня на тот свет, а… отправилась сама с помощью сексуального беглеца из Кащенко! Девочки во дворе говорили, что псих изрезал ее на куски и повесил мясо сушиться на бельевой веревке, но… сама я труп служанки не видела… в дом меня не пустили. Тетушка никогда не касалась ужасной темы. Следователь расспрашивал только о психопате… И все же это была она! Черная волосатая писюха! Да я бы, умирая, узнала злое клопиное личико стервы с мертвенно бледными щечками и наркотическими глазами, с траурными ресницами, где бусинками из агата блестели зрачки, как злые стекляшки на голове змеи. Тут дама на миг прикрыла веки и я опалила ее жаркими глазами — она! У меня закружилась голова, когда я разглядела ее костлявые пальцы — одна перчатка была снята с руки — с морковного цвета когтями — ее любимый цвет! Оттенки красного, а еще множество черных волосков на белой ноге под телесного цвета чулком. Она вечно боролась с волосатостью. Но я однажды подглядела: у нее даже соски в волосах. Обезьяна!

Единственное отличие — цвет волос — дама была блондинкой. С прекрасными прямыми волосами цвета белого пепла до плеч. Но я чуяла сердцем — это парик.

Фелицата! Покойник!

Она открыла глаза и мельком глянул в мою сторону. Почуяла что-то… Я еле успела заслониться погашеной сигаретой. Да, она постарела. Вокруг пунцового ротика свились морщинки. Но лоб и шея смотрелись идеально… Корабль глухо загудел басовитым прощальным— гудком. Огненный край Хельсинки уходил все дальше и дальше в вечерний простор неба и моря.

Я быстро пошла в каюту.

Я чувствую, как пылают мои щеки, словно получила пару оплеух.

Когда я проходила мимо покойницы, к ней тюльпаном подлетел пароходный стюард и сказал на английском: «Мадам, стол в красной кают-компании накрыт»… «Хорошо», — ответила она знакомым голосом простуженной ведьмы… Взгляд на розовое золото часов в розовых брюликах: «Мы соберемся через пятнадцать минут»… и встала из кресла.