– Входите в деревню, сгоняете жителей на площадку для собраний. Дальше запоминайте, не дай вам Боже забыть… – Дрееке говорил тихо, солдатам пришлось встать в тесный кружок, чтобы лучше слышать. – Находите мальчика, который будет без матери. Деревенские клуши в своих цыплят зубами вцепятся, чужих сберегать не будут. С ним обязательно окажется или высокий, крепкий старик с длинными волосами, или молодой парень, тоже достаточно высокий. Всех вышеуказанных – отдельно в сторону и быстро мне на глаза. Потом ожидать следующих приказаний. Можете разойтись.

Солдаты уже начали расходиться, стараясь не звенеть металлом доспехов и придерживая оружие, когда голос секретаря остановил их:

– Совсем забыл, парни, – Дрееке чуть помедлил, – особые приметы у молодого – его глаза, они разного цвета, а также длинные мечи у обоих охранников мальчика. И очень хорошее умение владеть ими, смею вас заверить.

Он стоял, глядя им вслед, оценивая свои шансы. Выходило, что план, предложенный Штерном, совсем не плох. Основную часть работы должны выполнить именно стражники, следопыты нужны только для оцепления. Разведчики откроют ворота для тяжелых всадников, а тем справиться с поселянами невеликая трудность. Серьезного сопротивления не будет, а если случится кому что-то сделать, так его беда. Клиггер смотрел на засыпающий поселок, прикрывшись свисающими дубовыми ветвями, и представлял себе завтрашнее утро. С самого детства за ним замечали некоторые странности: любовь и страсть к тем моментам, когда он мог совладать с более слабыми противниками и делать с ними все, что захочется. Странно? Совсем даже и нет. Выросший в семье отца, трактирного музыканта, не умеющего постоять даже за себя, и матери, распутной красавицы с улиц пригорода, называемого в просторечье Крысиным княжеством, он постоянно попадался под руку ровесникам-соседям. Замкнутый, одинокий, слабый. А еще вслед ему вместе с комками грязи и дохлой крысой часто могло прилететь одно слово, одно, но жгущее сильнее любой другой обиды: ублюдок… Когда он спросил маму, почему его так называют, та замолчала, побелев. А отец крепко поколотил ее ремнем. С тех пор Клиггер вынес сжигающую душу ненависть к людям, которые могли нанести ему подобную боль. И видел их в каждом втором или второй. Хохочущие наглые рты, тыкающие в спину пальцы, громкие крики: ублюдок! Ублюдок[9]!!!

Клиггер больше никогда не задумывался над этим в своем детстве и даже юности, пока не оказался, наконец, совсем один. Ему только-только исполнилось шестнадцать, когда отец задохнулся в дыму, валяясь пьяным на полу их старого домика. Пожар в Крысятнике не новость, горело часто. Так же часто и погибали, заснув крепким пьяным сном и надышавшись угаром.

Чуть позже, когда они с матерью жили в двух крохотных комнатенках, которые им сдавал старый ростовщик, смерть пришла снова. Мать зарезали днем, когда Клиггер работал в канцелярии городских ворот. Туда хмурого тощего паренька взяли неожиданно быстро, поручив ему чистку старых использованных пергаментов, заточку перьев и заготовку чернил. Вернувшись домой, увидел кровь, густой красной коркой покрывавшую то, что осталось от матери. Что случилось с ростовщиком, жив он или нет… Клиггеру было неинтересно. Тогда он полностью и навсегда остался один. Где жить, после того как злая и горбатая дочь ростовщика выгнала его на улицу? Денег, которые он зарабатывал, едва хватало даже на то, чтобы снимать каморку в ночлежке. А еда, а платье с обувью?

Но потом… потом был поздний осенний вечер. Клиггера, бредущего по узкой улице, окликнули из кареты, богато украшенной и с гербом. Сев в нее, ему пришлось напрячь зрение, но так и не удалось разглядеть лицо старика, сидящего напротив. Разговор был долгим, все объяснившим и поставившим на свое место. Запомнилось немного. Хриплый голос, надменность, сквозь которую сквозило любопытство и боязнь чего-то. С этого времени жизнь Клиггера изменилась.

У него появился собственный небольшой домик в университетском городке, пожилой слуга, немного постоянных денег, молочница три раза в неделю и мясник по субботам. Чистое белье, кровать практически без клопов, удобная обувь. И соседи-студенты, дети аристократов, чистопородные дворяне из самого Тотемонда и окрестных княжеств. Чванливые, зазнавшиеся, плюющие на него. Очень похоже на прошлую жизнь, очень. Только вместо «ублюдок» эти говорили «бастард». Они думали, что все это им никогда не аукнется. Что смешной худющий парень, который даже не умел владеть простым «кабаньим» мечом, только и может, что избегать стычек. Что у него нет никаких чувств и он не может возненавидеть их, не считавших Клиггера полноценным человеком. Они ошибались, как все вместе, так и по одному.

Время Клиггера пришло семь лет назад, когда пожар войны дошел до Тотемонда, и те, кто хотел изменить свою судьбу, схватили ее за длинные волосы. Четыре года промелькнули перед глазами, сворачиваясь в вихрь кровавой бури, слез, страданий и криков его «подопечных». Иногда, в то время, как палачи поджаривали очередного бывшего соседа, на Клиггера накатывало волной ощущение собственного превосходства и всемогущества, которого он добился не с помощью своего неизвестного отца, а сам. Только сам.

С годами это чувство не притупилось, хотя сильнее стали любовь и страсть к страданиям других. За эти качества, о которых мало кто мог подозревать, его и ценили в префектуре. И поэтому именно ему, слабохарактерному и мягковатому Дрееке, добряку и философу снаружи, палачу и садисту внутри, доверили проведение заключительной стадии операции.

– Мейстер Дрееке, нам нужно поговорить с вами, – ступая неслышно, как лесной кот, подошел старший следопыт, Вален, – нам кое-что не до конца ясно.

– Если вам что-либо не ясно, следопыт… – Клиггер еле сдержал себя, чертов мужлан помешал его мыслям, – то я, конечно же, проясню вам все неясные моменты.

Он повернулся, изобразив обычную, сдержанную улыбку:

– Пойдемте, Вален, ведите.

Хрустнул валежником и пошел за Валеном, беззвучно чертыхаясь, ведь чуть было не сорвался. В такие минуты ему редко удавалось быстро прийти в себя и натянуть свою обычную маску, и лишь из-за важности задания Клиггер смог это сделать немедленно. А накопившуюся за три спокойных года мизантропию можно выпустить завтра. Клиггер даже зажмурился от удовольствия, припомнив картины прошедших военных лет.

В стороне от солдат, отдыхающих с дороги, собрались старшие групп. Некоторых из них Клиггер знал по имени и в лицо: Сольен Швартберг – командир рейтар, Дайин Креест – командир летучей конной группы, Зельц – заместитель начальника разведки, и, естественно, сам главный шпион и диверсант, лучший из лучших, Штерн Росомаха.

«Тупое животное, – вновь хлестнула внутри волна злости, – надеюсь, ты сам завтра напорешься на столь превозносимого тобой Освальда».

С Валеном, Сухарем и Блетвольдом, старшинами следопытов, его познакомили по приезде. Правда, запомнил Клиггер только Валена, а вот кто есть кто из двух оставшихся, он так и не потрудился понять. Все они казались Клиггеру на одно лицо. Незаметные фигуры в рванье зеленого цвета и с рожами, измазанными чем-то бурым.

– Все готово, мейстер, лучников расставили, меняются каждые три часа, – доложил рослый детина Зельц, чуть подергивая старым шрамом на щеке, – до утра никто не выйдет.

– Если и выйдет, – усмехнулся рейтар, – далеко не уйдет.

– Рад профессиональной постановке вопроса, господа. – Клиггер довольно кивнул. – А что же вам не ясно в задании господина префекта?

Присмотревшись, насколько позволял свет от полной луны, секретарь понял, что никто не хотел задавать вопрос первым, хотя было видно, что он так и вертится у всех на языке. Военные мялись, дисциплина не позволяла задавать щекотливые вопросы, да и не хотелось становиться дураками в глазах начальства. Лесовики молчали, то ли от врожденного немногословия, то ли от приобретенной с годами недалекости. Невозмутимый и вечно хмурый Швартберг первым переборол себя: