– Да нет, спасибо. Попробую и сам справиться.

Времени это заняло немного. Музыкант действительно знал, как держать оружие. Натягивая и закрепляя тетиву, чуть покраснел, засопев, но рука не сорвалась. Ушко вошло куда надо, сначала с одной стороны, потом с другой. Жак явно знал все, что связано с этим видом оружия.

Он вызывал у его спутников неподдельный интерес, этот мальчишка, умеющий не только бряцать струнами и голосить песни. Музыкант разбирался в серьезном вооружении, свободно говорил об истории, судя по всему, легко читал и писал. Одним только этим заметно отличался от собратьев по цеху, только и способных, что драть глотку за деньги, и ноющих, и хнычущих в любой серьезной ситуации. Про себя Освальд уже решил, что если они останутся в живых, то обязательно узнает, кто такой настоящий Жак. Хоть это и его, Жака, личное дело, но Освальд позволит себе вмешаться. Нечего хорошему человеку таскаться по дорогам, опасаясь быть изрубленным наемными головорезами или попасть в когти оборотня.

После того как все трое разобрались со стрелковым оружием, дальше шли молча. Спустя пару часов усиленной ходьбы совсем незнакомые люди, ставшие волей случая охотниками на оборотней, наконец-то добрались до злополучной развилки, которую еще называли лесным перекрестком.

Даже при дневном свете это место нельзя было назвать приятным. Окрестности густо поросли колючим кустарником, ольхи, грабы и редкие тощие сосны тесно смыкались вокруг поляны. Кроны, метров десяти в диаметре, сходились над головами, давая солнцу лишь чуть-чуть освещать ее. Сейчас все вокруг казалось спокойным и мирным, если бы не кровавая груда, находившаяся точно в середине поляны, в точке пересечения трех дорог. Прикрыв Жака с двух сторон, осторожно двинулись дальше. Чем ближе они подходили, тем больше бледнело лицо у музыканта, и когда они подошли вплотную, Жак не выдержал.

Пока организм стихоплета сотрясался в спазмах, выворачивающих его наизнанку, Хорса внимательно изучал округу. Освальд стоял рядом, настороженно поглядывая вокруг. Лучник долго ползал на коленях, рассматривая следы, в обилии усеивающие землю. Месиво из почвы и сухих листьев пропиталось кровью до состояния густой глины, в которой следы отпечатывались очень четко. И еще повсюду были ошметки, оставшиеся от путников, их лошадей и ослов. А отдельно, аккуратно надетые на перекладину, прибитую к самому верхнему концу паломнического посоха, висели защитные медальоны, которые еще недавно красовались на их шеях.

– Да-а, – протянул лучник, – говорил им наш добрый хозяин: не надо на ночь-то глядя уезжать. Не послушались, и вот…

– Что там?

– Что-что… следы, как и говорили. Следы непонятные, я таких никогда не видел. Да посмотри сам, их много. И видно хорошо, не все затоптаны.

Охотник нагнулся, чтобы лучше рассмотреть. В каше, чмокающей под ногами, оставалось много четких отпечатков, и некоторые из них точно не принадлежали людям или лошадям. Были точно такими, как их описывали жители Оврагов, непонятными и невозможными, но существующими здесь и сейчас. Странные человеческие следы, переходящие в отпечатки волчьих мягких подушек-лап с когтями. Очередная старая легенда оказалась полной правдой. И в таком случае…

– Смотрим не то что в оба, – моментально шпага оказалась в правой руке, а левая уставилась вперед острием даги, – а в десять или в двадцать глаз.

– Да уж понятно, – Хорса, не опустив лука, продолжал всматриваться в следы.

Жак наконец-то справился с собственным организмом и сумел подойти ближе. Мальчишка постепенно отходил, на щеках стал появляться нормальный цвет, но в глазах вовсю плескался, набирая обороты, смерч страха.

«Оно и понятно, – подумалось Освальду, – далеко не каждый сможет нормально выдержать такое. Был бы послабее, обязательно в обморок грохнулся».

– Можешь что-нибудь сказать? – Охотник вопросительно посмотрел на лучника.

– Ходят на двух задних, это точно, – на лбу у Хорсы появилась вопросительная складка, – но как при этом нормально держатся на ногах? Вот этого не понимаю, хоть ты тресни, не понимаю.

– А чего тут не понимать, – Освальд усмехнулся, – встали волчишки на задние лапы и давай свирепствовать. Да какая нам разница, самое-то главное, что есть они, паскуды, прямо хоть сейчас выпрыгнут из кустов и скажут, вот они мы, родимые, не верили, а мы тут как тут.

Громко хрустнула ветка прямо за спиной музыканта. Освальд метнулся вперед, и ойкнул от неожиданности Жак, второй раз за неполные двое суток отшвырнутый в сторону. Только в этот раз не руками охотника, а сбитый ударом плеча. Хорса, развернувшись на колене, оттянул тетиву до правого глаза.

А на том месте, где хрустнула ветка, вырос из кустов громадный матерый волчище. Зверь-великан, ростом с годовалого бычка, черный как смоль, спокойно и невозмутимо смотрел на людей налитыми кровью глазами. Чуть настороженно прядал ушами, втягивая воздух чутким носом. И при этом абсолютно не собирался ни нападать, ни убегать.

– Ни черта себе, – Хорса напряженно выдохнул, – вот это волчара! А встал-то, прям мишень.

– Подожди, не стреляй, – Жак кинулся к лучнику, едва придя в себя после падения, – он же просто стоит. Как будто хочет что-то сказать.

Волк зевнул, продемонстрировав алую пасть и острые белейшие клыки, длиной со средний палец Жака. Выбрался из кустов полностью и, не подходя близко, мотнул своей, больше, чем у теленка, башкой, показывая туда, откуда пришел. Как будто звал с собой, приглашая идти куда-то.

– Вот так ситуация, – Освальд удивленно покачал головой. – Нет, как хочешь, так и понимай: стоит здоровущий волк и зовет нас с собой. Того и гляди человеческим голосом заговорит, идите со мной, дескать, а я вам все покажу, все, что ищете. А опытный лучник смотрит на него и не стреляет, и все потому, что его музыкант-мальчишка попросил. Ну чем не тема для поэмы, да, Жак? Интересно, а за каким, спрашивается, хреном это страшилище к нам выперлось?

– Чего не знаю, того не знаю. – Лучник держал зверюгу на прицеле и не собирался опускать лук, – и выяснять не очень-то хочется.

Волк тем временем все так же стоял и внимательно смотрел на всех троих. Спустя какое-то время, видимо, прискучив бесполезным ожиданием, лег, вытянув передние лапы и положив на них голову. Острые уши настороженно двигались, улавливая все оттенки разговора.

– А ведь он действительно ведет себя странно. – Освальд всматривался в крупного зверя, пытаясь понять, что заставило его так вести себя. – Может, стоит пойти с ним, как думаете?

– Давай проверим, – Лучник залихватски сплюнул, – проверим единственным правильным способом, пойдем за ним.

– Что думаешь, Жак? – Охотник повернулся к трубадуру. – Не пожалел, что поперся с нами?

– Да ничего не думаю, – мальчишка покосился в сторону кровавой груды посередине перекрестка, – раз уж начали какое дело, так извольте закончить. И не надо, Освальд, меня спрашивать, раз я с вами пошел, то до конца дойти должен.

Получилось у него немного высокопарно, но, тем не менее, достаточно твердо. Охотник удовлетворился ответом. Лучник высказал свое мнение еще утром, во время завтрака, так что оставалось лишь окунуться в кустарниковые заросли, вслед за необычным зверем. Тот, уловив тон голосов, а может быть, и поняв, чем завершился разговор, встал. Отряхнулся, подняв в воздух пыль и сухие листья, прицепившиеся к густой шерсти. Развернулся и внимательнейшим образом посмотрел из-за плеча на трех людей, стоявших перед ним.

– Ну что, – Жак дурашливо мотнул головой, заставляя перо на его берете воинственно тряхнуться взад-вперед, – веди нас, таинственный лесной проводник. Если ты, конечно, не плод нашего больного воображения и массового помешательства.

Волчище посмотрел на него, громко фыркнул и спокойно потрусил вперед и вниз, ничуть не обижаясь на придурошного музыкантишку, посчитавшего его плодом галлюцинации. Первым пошел Хорса, следом за ним Жак, а Освальд замыкал ход группы. Ровная цепочка следов, отпечатавшихся во влажной земле, осталась за ними. И такой ее нашли через два дня жители деревни Большие Овраги, называемых также Волчьими.