– Верно! – воскликнул, загораясь, Вавочкин. – Не в бровь, а в глаз попал. Ходят, ходят вокруг да около, и все торгуются, торгуются… будто покупают не произведение искусства, а барана на шашлык. Никакого понятия…

Вавочкин «выставлялся» в основном на Лобном Месте. Так называлась небольшая площадь в центральном городском парке, где по субботам, воскресеньям и в праздничные дни торговали своими изделиями разнообразные умельцы – гончары, кузнецы, ювелиры, рукодельницы и прочие таланты местного разлива. Почти половину этого «блошиного» рынка занимали художники.

Свое название – Лобное Место – площадь получила в давние времена. Когда-то на месте парка находился детинец[8], но со временем река обмелела и поменяла русло, поэтому укрепления потеряли свою значимость и постепенно разрушились.

Город, выросший на месте поселения, отодвинулся ближе к реке, а в старом детинце при Иоанне Грозном начали казнить мятежных бояр и разбойников. Отсюда и пошло – Лобное Место.

В конце девятнадцатого века вокруг бывшего детинца посадили деревья. Руины стен и укреплений убрали, образовавшуюся площадь вымостили брусчаткой, и уже в первые годы двадцатого столетия Лобное Место стало для городских обывателей чем-то вроде парка культуры и отдыха времен СССР.

После Великой Отечественной войны, когда началась массовая застройка, город возвратил утраченные территории, и Лобное Место вместе с парком оказалось в центре. С площади открывался прекрасный вид на реку, монастырь и окрестные леса.

Официант принес заказ Олега. Все мигом прекратили разговоры и дружно налегли на выпивку и закуски. Тосты были короткими, но содержательными: «За госпожу Удачу!», «Чтоб мы так жили!», «За искусство!»… и так далее.

Остановились только тогда, когда водки во второй бутылке осталось не более чем на полторы рюмки. Никто на эту порцию из деликатности не позарился.

– М-да, прошлая неделя не задалась, – с пьяной грустью сказал Фитиалов, манерно вытирая салфеткой жирные губы. – Я в полном пролете. У меня купили всего одну картину. Жилье оплачивать надо, за краски задолжал, ботинки вот прохудились… Мрак.

– Вы хоть что-то получаете за свои произведения, – уныло сказал Хрестюк. – А тут приходится издаваться за собственный счет. Дожили! Литературу бросили псу под хвост. Дерьмократы…

– То ли дело прежние времена… – Шуршиков ностальгически завздыхал. – Квартиры и машины без очереди, творческие путевки, выступления перед коллективами предприятий… А шикарные столы, которые накрывали нам благодарные почитатели наших талантов? У меня были две сберегательные книжки: одна – общая с женой, а вторая – личная, о которой она не знала. Бывало, закатишься с красивой лялькой в Сочи… эх!

– Да, у писателей тогда была не жизнь, а малина, – с запоздалой завистью сказал Прусман. – А нам приходилось по шабашкам мотаться, наглядную агитацию оформлять в колхозах и совхозах, чтобы кое-как свести концы с концами.

– Мужики, есть предложение сменить тему, – довольно бесцеремонно прервал излияния Прусмана Олег. – Давайте лучше о бабах.

От выпитого в голове появился характерный шум. Так всегда бывало, когда он перебирал лишку.

– Что о них говорить? – страдальчески поморщился Фитиалов. – Тебе хорошо, ты холостяк. А тут придешь домой и начнется курс лекций в исполнении супруги о вреде пьянства, который плавно переходит в обличении не только недостатков вашего покорного слуги, но и пороков всех моих родственников едва не до седьмого колена.

– Надавай ей по мордам, – меланхолично сказал Вавочкин, вороватым взглядом оглядел товарищей, вылил остаток водки в стакан, и коротким кивком головы отправил спиртное по известному адресу, даже не поморщившись. – Бабы уважают только твердую руку.

По части семейной жизни Вавочкину завидовали многие. У него с юности была идея фикс – не просто жениться, а купить себе жену. Мечта исполнилась во времена перестройки. Для глубинки это были полуголодные годы.

Вавочкин исчез из города почти на два месяца. Все это время он искал где-то в Средней Азии свою вторую половину. И нашел, как ни удивительно.

Когда Вавочкин впервые показал супругу приятелям, те ахнули – это была вылитая Шахразада из «Тысячи и одной ночи» – высокая, стройная, с бездонными миндалевидными глазами цвета созревшей сливы и тяжелой копной иссиня-черных волос. Она была тиха, скромна и беспрекословно выполняла все капризы своего суженого.

Потом уже Вавочкин признался, что нашел будущую жену в отдаленном горном кишлаке уж неизвестно какой южной республики и отдал за нее все, что было у него в портмоне, до последней копейки. На эти деньги можно было купить стадо баранов, хвастался Вавочкин.

Жена родила ему одного за другим, без перерывов, четверых сыновей, которые в детстве ходили за ней как привязанные – цепочкой. Это была еще та картина… Когда семья Вавочкиных шла в магазин за продуктами – дальше гастронома он свою жену не пускал – люди с восхищением глазели на них как на какое-то чудо.

Услышав слова Вавочкина, Олег лишь сумрачно ухмыльнулся. Он знал, что его коллега никогда даже пальцем не тронул свою жену.

– Неплохо бы продолжить, – задумчиво сказал Шуршиков, пощелкав ногтем по пустой бутылке.

– Здравая идея, – согласился вмиг повеселевший Фитиалов. – Поскребем по сусекам? – И демонстративно полез в карман за деньгами.

Остальные выжидательно посмотрели на Олега. Увы, он не оправдал доверия гопкомпании (народ явно жаждал продолжения дармовщины) и бросил на стол всего пятьсот рублей. И не потому, что был жаден. Его интересовала реакция собутыльников.

Нужно сказать, что творческие личности стоически вынесли его жлобские замашки. Упрятав разочарование неджентльменским поступком Олега поглубже, они наскребли энную сумму, и спустя пять или десять минут (кто их считает во время застолья?) праздник продолжился.

Вечер плавно перешел в загульную ночь.

«О-о, нет… Без веской причины голова так сильно болеть не может. Или меня ударили чем-то тяжелым по затылку? Нужно пощупать, вдруг там шишка…»

Олег, не открывая глаз, попытался мысленно отдать приказание своей правой руке, но она не послушалась, потому что затекла. Поморщившись, он переменил позу… и услышал чей-то слащавый мужской голос:

– Добрый день, уважаемый Олег Ильич!

Это было настолько неожиданно, что Олег наконец сумел поднять не только свинцовые веки, но и оторвать свое непослушное тело от дивана, на котором он спал, не раздеваясь.

Возле дивана, в кресле с порядком поистершейся обивкой, сидел незнакомый художнику человек в черном. У него было гладко прилизанные, словно смазанные бриолином, черные волосы и длинное худое лицо с квадратным подбородком – несколько бледноватое, словно незнакомец недавно перенес тяжелую болезнь.

Особо впечатляли глаза; они казались металлическими пуговицами, впаянными в изрядно выветрившийся от времени мрамор. Глаза не меняли своего ледяного выражения, даже когда незнакомец улыбался; именно такое – улыбчивое – выражение лица незваного гостя и увидел Олег, когда проснулся.

– Кто… кгм!… Кто вы? Что вам угодно? – растерянно спросил художник, безуспешно пытаясь связать в голове мятущиеся обрывки хаотических мыслей.

Голос у него стал сиплым, будто Олег был простужен, и вопрос прозвучал не очень внятно. Тем не менее, незнакомец все понял и ответил, продолжая дружелюбно улыбаться:

– Зовут меня Карл Францевич. Мы договаривались с вами сегодня встретиться.

– Который час? – морщась от боли, которая перебралась из затылка в виски, тупо спросил Олег.

Незнакомец достал из кармана жилетки золотой брегет и ответил:

– Уже одиннадцать. А вы назначили мне встречу на десять.

– Простите… – буркнул художник и осмотрелся.

Оказывается, он уехал из ресторана не домой, а в свою мастерскую. Там царил все тот же беспорядок, что и раньше, к которому добавилось лишь несколько неприятных штрихов. Наверное, вчера он нетвердо держался на ногах, потому что у двери лежало перевернутое ведро и швабра, а палитра упала на пол согласно «правилу бутерброда» – рабочей частью с остатками свежей краски книзу.