Нет у меня сверхъестественных способностей. Знаю точно, потому что частенько жалею об этом. Вернее, у меня есть просто бешеный потенциал ожесточенности и беспричинного гнева, но, думаю, это не в счет. Я чувствую себя немного обманутой. За последние два года я перечитала кучу книг и пересмотрела кучу фильмов, и в каждой книге, в каждом фильме, если герой или героиня умирают, а потом возвращаются к жизни, после свидания со смертью у них обязательно появляются сверхъестественные способности. Прости, что тебе не удалось выиграть большой приз и обрести вечный покой, но, по крайней мере, с пустыми руками ты не остался! Пусть ты вернулся сломленным, исковерканным, но тебе хотя бы достался грандиозный утешительный приз, как, например, способность читать чужие мысли, общаться с мертвыми или ощущать запах лжи. Что-то очень крутое. А я даже не могу управлять стихиями.

Конечно, если верить книгам, «детка» – излюбленное обращение парней к девчонкам, потому что это – скорый поезд к завязыванию романтических отношений. Минуту назад он был говнюком, но потом назвал тебя «деткой», и дело в шляпе. Ты падаешь в обморок от счастья, забываешь про самоуважение. О-о-о-о-о, он назвал меня деткой. У меня уже мокро в трусах, как же я его лю-ю-ю-юблю. Неужели и в жизни парни называют девчонок «детками»? Не знаю. У меня в этой области опыта мало. Одно могу сказать: если бы меня какой-то парень назвал «деткой», я, наверно, рассмеялась бы ему в рожу. Или придушила бы его.

Джош паркуется на стоянке, ждет, когда я выберусь из машины, и мы вместе входим – он впереди, я следом – через автоматические двери в магазин. Я плетусь за ним по проходам между полками. Здесь он в своей стихии, почти как в своем гараже. Будто некая невидимая нить ведет его именно к тем товарам, которые он ищет. Он двигается на автопилоте, даже не думая, куда идет. В этом магазине он, должно быть, полжизни провел.

– Доски куплю в следующий раз, – говорит он. – Сейчас с ними возиться неохота. К тому же, думаю, за тем, что мне нужно, нам все равно придется ехать на лесной двор. – Слово «нам» оседает в голове.

– Что ты мастеришь? – спрашиваю я, глянув вдоль прохода прежде, чем открыть рот.

– У меня есть заказ от одного учителя. Ну и еще я должен сделать два деревянных кресла-лежака.

– Ты продаешь свои изделия?

– Какие-то просто так отдаю, какие-то продаю. Так я зарабатываю на древесину и инструменты.

– Поэтому и в университет поступать не хочешь?

– Что? – переспрашивает он, ставя в тележку еще две банки лака.

– Я слышала ваш разговор с миссис Лейтон. Ты еще не подавал заявление. Не хочешь поступать?

– Науки – не мое, никогда ими особо не увлекался.

– А родители твои хотели, чтобы ты учился в вузе?

– Не знаю. Так далеко мы не загадывали.

– И чем ты будешь заниматься?

– Наверно, тем же, чем сейчас. Только в бо?льших объемах.

Я его понимаю. Раньше сама так думала, но он имеет возможность заниматься любимым делом.

– Ты можешь себе это позволить? – спрашиваю я. Мы стоим перед ящичками с гвоздями, шурупами, винтиками, болтами всех вообразимых и невообразимых размеров, и он, не глядя, выдвигает их один за другим.

– Я могу позволить себе все, за что готов заплатить. – Я не совсем понимаю, что он имеет в виду, но в голосе его слышится горечь, и если есть что-то, что ожесточает его, я не хочу это обсуждать.

Мы подходим к кассе самообслуживания. Я достаю из тележки покупки, подаю ему по одной, он пропускает каждую через сканер. Прямо семейная сцена. Он мог бы поехать один, все равно помощи от меня никакой. А я бы это время посвятила бегу, что, собственно, мне и следовало сделать. Я так бы и поступила, если б не застала его дома. Бежала бы и бежала, пока не выбилась из сил. В одном он прав. Интересно, сам он это понимает? Поэтому дождался меня? Если бы, придя к его дому, я увидела запертый гараж, то почувствовала бы себя брошенной, отвергнутой и, возможно, больше у него никогда бы не появилась.

В начале десятого мы у его дома. Я помогаю ему занести пакеты в гараж, наблюдаю, как он разбирает покупки. Джош – сама грациозность и плавность, ни одного лишнего движения. Все, что он делает, имеет определенную цель. Я не испытываю неловкости, наблюдая за ним. Он тоже за мной наблюдает. У нас с ним негласная договоренность. Я позволяю ему наблюдать за мной. Он разрешает мне наблюдать за ним. Мы на этот счет друг друга никогда не одергиваем. Это наш взаимный дар друг другу. Никаких тебе условий, ожиданий, чтения между строк. Каждый из нас для другого – тайна. Может быть, если мне удастся разгадать его, а ему – меня, мы сумеем объяснить, что каждый из нас собой представляет. Может быть, как раз это мне и нужно. Чтобы кто-то объяснил, какая я.

Когда все убрано, Джош запирает гараж и идет в дом. У двери останавливается, ждет, когда я войду следом, потом закрывает ее.

Спрашивает:

– Ты ела?

– Да, перед приходом сюда. А ты?

– Да. Подогрел бы тебе что-нибудь, если бы ты была голодна… То есть сегодня ты что-то готовила на ужин? – Джош скептически смотрит на меня.

Я хмыкаю. Потому что в хмыканье есть своя прелесть.

– Нет.

– Что ты ела на ужин?

– Печенье на основе арахисового масла.

– Ты серьезно? Впрочем, это пустой вопрос. Не понимаю, как при таком питании тебе удается выдерживать огромные физические нагрузки.

– Арахисовое масло богато белком, – говорю я с притворным негодованием в голосе. – К тому же я внесла изменения в рецепт, и мне пришлось съесть их целую кучу, чтобы понять, правильно ли я все рассчитала.

– Ну и как? Правильно? – спрашивает Джош, доставая из холодильника бутылку воды. Он ее залпом ополовинил, потом дал мне.

– Не знаю. Принесу тебе попробовать. Сам решишь.

– Ладно, я съем твое печенье, а ты позволишь накормить тебя настоящей едой.

– Ты собираешься для меня готовить? – Я чуть не поперхнулась водой. Вернула ему бутылку.

– Мне так и так готовить. На одного человека или на двоих – разницы никакой.

– Не парься.

– Не буду. – Он улыбается. Я обхожу стол, беру МР3-плеер, лежащий рядом с телефоном.

– Что слушаешь? – любопытствую я, включая его.

– Ничего. Для тебя выложил. Он просто лежит здесь. Подумал, может, ты захочешь с ним бегать.

Уф. Я, не глядя, выключаю плеер. Кладу его на место.

– Мне и без плеера нормально. Он мне не нужен. Но за заботу спасибо.

– Как так? По-моему, только ты одна бегаешь без музыки в ушах. Не скучно? – спрашивает Джош. Резонный вопрос. Нет, мне не скучно. Вокруг всегда столько всяких звуков – не заскучаешь. И уж конечно, я не намерена вставлять в уши всякую дрянь. Это все равно что на лбу написать: нападайте на меня, я к вашим услугам. Я пожимаю плечами, еще дальше отодвигаю от себя плеер и отворачиваюсь.

– Ничуть. Я слышала, ты с моей тетей имел милую беседу, – говорю я язвительно, перебираясь на диван. Скидываю обувь, подбираю под себя ноги.

– А я все думал, скажет она тебе или нет.

– А сам почему не сказал?

Джош пожимает плечами. В общении друг с другом мы постоянно то пожимаем, то передергиваем плечами. Наверно, потому я в конце концов и решила заговорить с ним. Просто плечи устали.

– И что она сказала? – интересуется Джош, плюхаясь на диван рядом со мной.

– Чтоб я не держала ее за дуру.

– То есть тебе нельзя сюда приходить?

– Вовсе нет. Она не запретила. Просто требует, чтобы я сообщала ей о своем местонахождении. Пока я пишу ей эсэмэски, она шуметь не станет.

Истинная правда. Марго усадила меня, прочитала лекцию, отругав за то, что я ее ни во что не ставлю. Втолковала, что, если со мной что-нибудь случится, на нее падет гнев моей мамы – миниатюрной женщины ростом пять футов три дюйма[12], которая способна нагнать страху и на неустрашимого воина. Но Марго, да хранит ее Господь, не имела ни малейшего намерения загонять меня в угол правилами и ультиматумами и поступила мудро, ведь я все равно не стала бы им подчиняться. Не в знак протеста и не потому, что я не хочу жить по чужой указке. Просто я не могу лишить себя возможности бывать в этом гараже.