– Да все, кто меня любит.

– И кого они стремятся увидеть?

– Девушку, которая умерла.

Во вторник на пятом уроке у мисс Макаллистер мы продолжаем изучение курса поэзии. Тему, что рассматривается на этом уроке, я уже проходила и теперь просто слушаю, стараясь не слишком часто смотреть на прекрасного, замечательного парня на задней парте, чье сердце я безжалостно растоптала. Даже не помню, долго ли мы с ним беседовали в ночь на субботу. Знаю только, что ни к каким решениям не пришли. Да и нечего оказалось решать. Все, что было между нами, мы пропустили через шредер; больше ничего не осталось.

Я иду по проходам между партами, раздаю список вопросов для обсуждения стихотворения Эдны Сент-Винсент Миллей «Возрождение». Когда прохожу мимо парты Итана Холла, он снова смотрит на мое лицо. Мне удалось неплохо замаскировать следы от побоев, но синяк еще можно различить.

– Так ты теперь бьешь своих подружек? – Он обращается к Дрю. На лице его появляется гримаса самоуверенной удовлетворенности – камень в мой огород: отвергла меня, вот и получила по заслугам. Может, я действительно получила по заслугам, но уж никак не из-за него.

– Ну что ты, это твое хобби, – отзывается Дрю, абсолютно невозмутимо.

– Это от кикбоксинга.

Повернувшись, вижу Тьерни Лоуэлл – она гневно смотрит на Итана. Кроме Дрю, Джоша и меня, только она знает о происшествии с Кевином. Я не удивляюсь, что она подала голос. Она защищает Дрю, хотя ни за что не признается в этом. Я едва заметно благодарно киваю ей; если он ее не поблагодарит, так хоть я.

Когда я подхожу к парте Кевина Леонарда, он пытается взять меня за руку и что-то сказать. Он очень смущен, но прежде чем успевает дотронуться до меня или открыть рот, Джош бьет ногой по спинке его стула. Со всей силы. Кевин опускает руку, утыкается взглядом в лист бумаги на парте, еле слышно бормочет «прости», и мне кажется, свое извинение он адресует Джошу, а не мне.

Джош пододвигает к себе вопросник, что я положила, но не благодарит меня даже жестом. Меня не существует. А я готова еще раз пожертвовать своей рукой, чтобы отменить все свои поступки и снова услышать из его уст «Солнышко».

– Кто скажет, о чем это стихотворение? – спрашивает мисс Макаллистер. Оставшиеся листочки с вопросами она кладет на красивую трибуну из дуба, которая появилась в этом классе неделю назад. Откуда взялась, непонятно.

– О деревьях, – бросает кто-то с места.

– Деревья там упоминаются. Но стихотворение не о них, – отвечает она.

– Но ведь стихи должны быть короткими, – говорит Тревор Мейсон. – А здесь страниц сто.

– Это гипербола, мистер Мейсон, – замечает мисс Макаллистер.

– Гипер-что?

– Преувеличение, дубина, – бросает Тьерни, поднимает глаза к потолку, затем испускает обреченный вздох. – Из-за тебя наказание заработала.

Мисс Макаллистер подходит к ее парте и выписывает уведомление о штрафных санкциях.

– Ну и кто же оказался дубиной? – произносит Дрю, с усмешкой глядя на Тьерни. Он поднимает голову, видит гневный взгляд мисс Макаллистер, которая по-прежнему стоит у ее парты с бланками уведомлений в руке. Снова переводит взгляд на Тьерни. – Да, знаю. Давайте и мне.

– Итак, кто ответит на поставленный вопрос? – Мисс Макаллистер вручает уведомления и возвращается к своему столу.

Даже если бы я не смотрела на класс, я услышала бы, как все головы одновременно повернулись в сторону Джоша, когда он поднял руку. Даже мисс Макаллистер в недоумении.

– Джош? – неуверенно произносит она.

Какое-то время он молчит, в лице – боль, будто он уже жалеет, что привлек к себе внимание.

– Это стихотворение о неодолимом желании исправить прошлое, – наконец отвечает он, не поднимая глаз от листа бумаги на парте. Я чувствую, что, произнося слова своего деда, Джош обращается ко мне, хоть и не смотрит на меня. – Автор не ценит красоту жизни и окружающего мира, и этот мир втаптывает ее в землю; умирая, она сознает, что при жизни все принимала как должное, не замечала всей этой красоты. Она умоляет дать ей еще один шанс пожить и насладиться красотой.

Я перевожу взгляд с Джоша на мисс Макаллистер. Она смотрит на него с гордостью и умилением; примерно так же на него смотрела и миссис Лейтон. Но, по-моему, мисс Макаллистер восхищена даже не столько ответом Джоша, сколько тем, что он вообще решил дать ответ.

– И что – получает автор еще один шанс? – спрашивает мисс Макаллистер у Джоша, а я в панике упираюсь взглядом в плакат с литературными терминами в ожидании отпущения грехов. Его слова я едва расслышала.

– Да, получает.

Только в среду я снова увидел ее вне школы, да и то она на меня почти не смотрит. В принципе ничего не изменилось, разве что до прошлых выходных я чувствовал себя жертвой сложившихся обстоятельств, а теперь – в меньшей степени.

Уже одиннадцать часов. Я давно торчу в гараже, но занимаюсь всякими мелочами. Два раза переложил инструменты в ящике, сейчас подметаю опилки. Я как-то не настроен заниматься чем-то серьезным, но у меня есть перечень того, что нужно сделать, и этот список растет, и надо бы приступить к делам. За последние полтора месяца у меня было больше времени для работы, чем за многие предыдущие, вместе взятые, но я почти ничего не сделал.

Иду в дом, варю себе чашку кофе, возвращаюсь с ней в гараж, решив начать работу над приставным столиком, который я обещал сделать миссис Лейтон. Должно быть, я устал сильнее, чем думал: открыв дверь, сразу вижу ее незагорелые ноги в ботинках с металлическими носками; она болтает ими, сидя на верстаке.

– Ты кофеман. От кофеина трудно отвыкнуть.

– Тогда не буду и пытаться.

Она кивает. Я хочу спросить ее, зачем она пришла, но я рад ее появлению, и на несколько минут мне хочется сделать вид, что все по-прежнему. Может, и она этого хочет.

– Вообще-то кофеин замедляет рост.

– Не знал, что тебя это волнует.

– Только в отношении некоторых органов, – отвечает она с усмешкой.

Я улыбаюсь в ответ, но улыбка получается слабенькая, я понимаю, что не хочу обмениваться с ней шутками. Особенно такими. Мне это напоминает обо всем, что случилось в ту ночь, и о том, что с того момента все пошло наперекосяк, и хотя мне очень хочется притвориться, что все стало как прежде, я недостаточно искусный актер.

– Кофе помогает мне не заснуть, – отвечаю я, не обращая внимания на ее намёк.

– А ты ляг и спи.

– Я плохо сплю в последнее время, – честно отвечаю я.

– Может, из-за кофеина. Замкнутый круг.

– Ну вот ты кофе не пьешь. А спишь нормально?

– Согласна, – тихо говорит она.

– И на том спасибо. – Какой вежливый разговор, и какой дурацкий.

Она спрыгивает с верстака, подходит ко мне. Синяк почти прошел, но сейчас он не замазан кремом, как в школе, и его видно. Я борюсь с желанием осторожно потрогать его, а потом побежать домой к Кевину Леонарду и поставить ему еще четыре таких же фингала.

– Дай-ка. Попробую еще раз. – Она протягивает руку к чашке, которую я держу.

– Если хочешь попробовать, положи туда немного дерьма.

– Как заманчиво.

– Я пью черный. Ты не станешь. Твои вкусовые рецепторы не принимают несладкое.

– Дай сюда, козел. – Я отдаю ей чашку, она набирает полный рот кофе и кривится от горечи. – Ну и дрянь.

– Привыкнуть надо, – говорю я, пожимая плечами, и забираю у нее чашку. Она отдает ее мне и содрогается, как бы пытаясь избавиться от вкуса во рту. Я силюсь сдержать улыбку.

– Не хочу. – Она чешет нос, снова садится на верстак. Тут же начинает болтать ногами, и я понимаю, как легко просто сидеть здесь, забыв обо всем, что случилось. Но каждый раз нам придется возвращаться на наш последний рубеж, ведь никакие проблемы мы не решили, и ответов на вопросы у меня нет. Может, хотя бы раз не идти у нее на поводу, не позволять ей диктовать свои условия просто из-за страха ее потерять. Я не могу забыть, как она себя вела, не жду, что она простит меня, и как быть дальше, не знаю.