Абдыкадыр улыбнулся Бисезе.

— Чего еще ждать от мнимого христианина, да еще и плута вдобавок?

— А ты — задавала-моджахед, — проворчал в ответ Кейси.

Похоже, выражение лица Бисезы встревожило Абдыкадыра.

— О, не переживайте. Я и в самом деле моджахед — вернее, был моджахедом, а он и вправду завзятый плут. И если честно, мы — закадычные друзья. Мы оба экуменисты. Только никому не говорите…

Неожиданно машина попала в зону турбулентности. Впечатление было такое, будто вертолет просто-таки провалился в воздушную яму глубиной в несколько метров. Пилоты перевели все внимание на приборы и замолчали.

Нося такое же звание, как Кейси, Абдыкадыр, гражданин Афганистана, по национальности был пуштуном, местным уроженцем. За то короткое время, что Бисеза провела на базе, она успела с ним немного познакомиться. Сильное, открытое лицо, гордый нос, который можно было бы назвать римским, узкая бородка. Удивительно, но глаза у Абдыкадыра были голубые, а волосы — светлые, чуть рыжеватые. Он говорил, что цвет волос и глаз унаследовал от воинов Александра Македонского, в древности побывавших в этих краях. Человек по натуре мягкий, контактный, цивилизованный, он смиренно принимал свое место в здешней иерархии: несмотря на то что его высоко ценили как одного из немногих пуштунов, перешедших на сторону ООН, он, будучи афганцем, был вынужден уступать американцам и большую часть времени проводил в роли не первого, а второго пилота. Некоторые британцы называли его «Джинджер».[1]

Полет продолжался. Большим удобством он не отличался. «Пташка» была старушкой: в кабине пахло машинным маслом и гидравлической жидкостью, все металлические поверхности истерлись от долгого употребления, а потрескавшаяся обивка довольно корявого сиденья Бисезы была кое-как подлатана с помощью изоленты. Над головой оглушительно шумели винты, и от их грохота у Бисезы болели барабанные перепонки, хоть она и была в прочном шлеме с толстым слоем звукоизоляции.

Моаллим знал, что нужно делать, когда слышишь шум вертолета.

Большинство взрослых жителей деревни разбежались, чтобы понадежнее спрятать свои запасы оружия и гашиша. Но у Моаллима были другие намерения. Он подхватил оружие и опрометью помчался к яме, которую вырыл несколько недель назад в ожидании такого дня.

Через несколько секунд он уже лежал, прижавшись спиной к стенке ямы и держа на плече трубу ручного ракетного гранатомета. Этот окоп он копал несколько часов — ведь яма должна была быть достаточно глубокой и просторной для того, чтобы компенсировать отдачу после выстрела. Кроме того, внутри окопа Моаллим устроил небольшое возвышение, на которое нужно было встать, стреляя из гранатомета. Забравшись в окоп, он обмазался грязью и набросал на себя листьев и травы для маскировки. Гранатомет был страшно древний — трофей времен советского вторжения в Афганистан в восьмидесятых годах двадцатого века, но за счет хорошего ухода и смазки он по-прежнему неплохо стрелял — то есть стрелял на убой. Лишь бы только вертолет пролетел поблизости от окопа Моаллима — а уж он не промахнется.

Моаллиму исполнилось пятнадцать лет.

А когда он впервые увидел вертолеты, прилетающие с запада, ему было всего четыре года. Тогда они прилетели ночью, несколько машин. Летели очень низко, черные на фоне черного ночного неба, похожие на злобных ворон. От грохота моторов чуть не лопались барабанные перепонки, а винты поднимали такой ветер, что он кусался и рвал на тебе одежду, переворачивал прилавки на рынке. Коровы и козы пугались, с домов срывало жестяные кровли. Моаллим слышал, хотя сам не видел, что у одной женщины из рук вырвало ребенка и завертело в воздухе, и что малыш даже не упал на землю, а куда подевался — неведомо.

А потом началась стрельба.

Позже вертолеты прилетали еще не раз, с них разбрасывали листовки, в которых разъяснялась «цель» рейдов: в данной местности, дескать, сильно распространилась торговля контрабандным оружием, имелись подозрения насчет того, что через эту деревню осуществляется переправка урана, и так далее. Нанесенный удар носил «хирургический» характер, была применена «минимальная сила». Листовки рвали на куски и подтирались ими. Все возненавидели вертолеты за то, что они были такие наглые и летали так высоко. В четыре года Моаллим просто не знал таких слов, какими можно было бы описать его чувства.

А вертолеты продолжали прилетать. В последнее время они прилетали с базы ООН, и вроде как эта база здесь находилась для поддержания мира, но все отлично знали, что этот мир — для кого-то другого, что на этих «наблюдательных» машинах — горы оружия.

Избавиться от всех этих заморочек можно было единственным способом — так говорили Моаллиму.

Старшие научили Моаллима стрелять из гранатомета. Попасть по движущейся цели было непросто. Поэтому детонаторы заменили устройствами-таймерами, чтобы снаряды взрывались в воздухе. И если ты стрелял с близкого расстояния, для того чтобы сбить летательный аппарат, даже не обязательно было в него попадать — особенно это касалось вертолета, если ты целился в хвостовой винт, самую уязвимую деталь конструкции.

Гранатометы РПГ были большими, громоздкими и заметными. С ними было трудно обращаться, неудобно их поднимать и прицеливаться, и если бы ты забрался с этим оружием на крышу, тут бы тебе и конец. Поэтому надо было прятаться и ждать, что вертолет пролетит прямо над тобой. Если они пролетят тут, то члены экипажа машины, обученные тому, что в первую очередь надо избегать строений как потенциально опасных объектов, не увидят ничего особенного, кроме куска трубы, торчащего из земли. Может быть, решат, что это обломок водопроводной трубы — свидетельство провала одного из множества «гуманитарных» проектов, навязываемых жителям этих краев на протяжении многих десятков лет. Они подумают, что летать над открытой местностью безопасно. Моаллим усмехнулся.

Небо впереди показалось Бисезе странным. Ниоткуда возникали густые черные тучи, складывались в плотную полосу над горизонтом и закрывали горы. Даже небо стало каким-то обесцвеченным.

Бисеза осторожно вынула из кармана летного комбинезона мобильный телефон, поднесла к губам и прошептала:

— Не припомню, чтобы в прогнозе погоды было что-то насчет надвигающегося грозового фронта.

— Я тоже не припомню, — отозвался ее телефон. Он был настроен на гражданскую вещательную сеть.

И вот теперь на маленьком экранчике началось сканирование сотен каналов, невидимо прорабатывавших этот кусочек планеты в поисках уточненного метеопрогноза. Было восьмое июня две тысячи тридцать седьмого года. По крайней мере, так полагала Бисеза. Вертолет продолжал полет.

Джош Уайт догадался о том, что происходит нечто странное, когда его грубо разбудили. Кто-то бесцеремонно тряс его, схватив за плечо и крича. Открыв глаза, он увидел над собой широкоскулое лицо.

— Джош, просыпайся! Да просыпайся же ты! Ты не поверишь — тут такие дела… Если это не русские, я готов твоими портянками закусить…

Это, конечно же, был Редди. Рубашка у молодого журналиста была расстегнута, куртки на нем не было. Короче, выглядел он так, будто и сам только что вскочил с койки. Но его круглая физиономия покрылась капельками пота — особенно массивный лоб. А его глаза, казавшиеся маленькими под очками с толстенными стеклами, сверкали.

Джош, моргая спросонья, сел на койке. Через открытое окно в комнату лился солнечный свет. Миновал полдень. Значит, он проспал всего час.

— Проклятье! Чего такого могло случиться важного, что ты мне глаз толком сомкнуть не дал? И это после прошлой ночи… Дай мне хоть умыться!

Редди выпрямился и отошел от кровати.

— Ладно. Даю тебе десять минут, Джош, но не больше! Ты не простишь себя, если этого не увидишь. Десять минут!

И он выбежал из комнаты.

Джош, смирившись с неизбежным, встал с постели и сонно побрел по комнате.