Невольный страх овладел девочкой, хотя она еще не замечала женщины, собиравшейся нанести ей смертельный удар. Нада отложила цветы, нагнулась над водой, и там увидела отражение кровожадного лица детоубийцы.

Сумасшедшая подползла к ней сверху. Всклокоченные волосы закрывали ее лицо до бровей, глаза сверкали, как у тигрицы. Пронзительно вскрикнув, Нада вскочила и бросилась по тропинке, по которой ушел Умелопогас. Безумная дикими прыжками пустилась вслед за нею.

Умелопогас услышал крик Нады, обернулся, бросился назад под гору и — о, ужас! — увидел безумную.

Она уже схватила Наду за волосы и занесла копье, чтобы пронзить ее. Умелопогас не имел оружия, кроме короткой палки. С этой палкой он бросился на сумасшедшую и так сильно ударил ее по руке, что она выпустила девочку и с диким воплем бросилась на Умелопогаса, подняв копье.

Мальчик отскочил в сторону. Опять она замахнулась на него, но он высоко подпрыгнул, и копье пролетело под его ногами. В третий раз женщина занесла копье, и хотя он бросился на землю, стараясь избежать удара, копье все же вонзилось ему в плечо.

Женщина обернулась и бросилась на Наду, чтобы задушить ее. Умелопогас, стиснув зубы, вырвал копье из раны и ударил им сумасшедшую. Она же подняла большой камень и швырнула в мальчика с такой силой, что камень, ударившись о другой, разлетелся вдребезги. Мальчик же снова ударил женщину и на этот раз так ловко, что копье пронзило ее насквозь, и она замертво упала на землю. Нада перевязала глубокую рану на плече Умелопогаса. С большим трудом дети добрались до крааля, где рассказали мне эту историю.

Однако дело на этом не кончилось. Некоторые из наших соплеменников стали роптать и требовать смерти мальчика за то, что он убил женщину, одержимую духом. Но я сказал, что никто не тронет его. Он убил безумную, защищая свою жизнь и жизнь сестры, а всякий имеет право защищаться. Если женщина и была одержима духом, — говорил я, — то злым. Добрый дух не станет требовать жизни детей, тем более, что у нас не принято приносить Аматонге человеческие жертвы даже во время войны — это делают только собаки племени базуто.

Однако ропот не прекратился. Колдуны особенно настаивали на смерти мальчика, они предсказывали всевозможные несчастья в наказание за смерть безумной, одержимой духом, если убийца ее останется в живых. В конце концов дело дошло до самого царя.

Чака призвал меня, Умелопогаса и колдунов. Сначала колдуны изложили свою жалобу, испрашивая смерти мальчика. Чака спросил, что случится, если мальчик не будет убит. Они ответили, что дух убитой женщины внушит ему чинить зло царскому дому.

Чака поинтересовался, внушит ли дух причинить зло лично ему, царю. Колдуны спросили у духов и ответили, что опасность грозит не ему, а одному из членов царской семьи после него. На это Чака ответил, что ему нет дела до счастья или несчастья тех, кто будет после него.

— Мальчик, — обратился он к Умелопогасу, отважно смотревшему ему прямо в глаза, как равный смотрит на равного, — что ты можешь сказать, чтобы не быть убитым, как того требуют эти люди?

— А то, великий царь, — ответил он, — что я убил безумную, защищая свою собственную жизнь!

— А если бы я, царь, приказал убить тебя, осмелился бы ты лишить жизни меня или моего посланного? Итонго, поселившийся в той женщине, несомненно, царственный дух, который приказал убить тебя, и ты должен был подчиниться его воле. Что ты можешь еще сказать в свою защиту?

— А вот что, Слон, — ответил Умелопогас, — если бы я не убил женщину, то она убила бы мою сестру, которую я люблю больше своей жизни!

— Это еще ничего не значит, — сказал Чака, — если бы я приказал убить тебя за что-нибудь, то были бы убиты все твои. Не мог ли поступить так же и царственный дух? Если ты не знаешь, что еще сказать, то ты должен умереть!

Признаюсь, мне стало страшно. Я боялся, что Чака в угоду колдунам убьет того, кого называли моим сыном.

Но мальчик Умелопогас поднял голову и храбро ответил, не как человек, просящий сохранить ему жизнь, а как человек, защищающий свое право.

— Победитель врагов! Если этого не достаточно, то не будем больше говорить — вели меня умертвить. Ты, царь, не раз приказывал убить эту женщину. Те, кому ты приказывал, щадили ее, считая одержимой духом. Я же в точности исполнил приказание царя и убил ее. Я заслужил не смерти, а награды!

— Хорошо сказано, Умелопогас! — ответил Чака. — Пусть дадут десять голов скота этому мальчику с сердцем взрослого человека, его отец будет стеречь их за него. Ты теперь доволен, Умелопогас?

— Я беру должное и благодарю царя, потому что он платить не обязан, а дает по своей доброй воле! — ответил мальчик.

Чака на мгновение замолчал, он начинал сердиться, но вдруг громко расхохотался.

— Да, да, этот теленок похож на того, что был занесен много лет тому назад в крааль Сензангакона! Каким я был, таков и этот малый. Мальчик, иди своей дорогой, может быть, в конце ее найдешь тех, кто будет тебя встречать царским приветствием «Баете!». Но смотри! Не попадайся на моем пути — нам вместе тесно будет! А теперь ступай!

Мы ушли, но я заметил, как колдуны продолжали ворчать про себя. Они были недовольны и предвещали всякого рода несчастья. Дело в том, что они завидовали мне и хотели поразить в самое сердце, погубив того, кого считали моим сыном.

До конца Праздника плодов было тихо, спокойно, хотя немало людей погибло во время Великого Ингомбоко — травли колдунов. Многих заподозрили в колдовстве против царя.

В то время вся страна зулусов трепетала перед чародеями. Никто не мог спать спокойно, уверенный, что утром не тронут его жезлом Изангузи сыщики колдунов и не приговорят к смерти.

Чака молчал довольный, пока Изангузи выслеживали тех, от кого он сам хотел отделаться, но они в своих интересах подвергли смерти и его любимцев. Царь стал гневаться. Обычай страны требовал немедленной смерти тех, на кого указали колдуны. Это был приговор, от которого сам царь редко мог спасти даже тех, кого любил.

Однажды ночью меня позвали к царю: он был нездоров. Именно в этот день происходило Ингомбоко, и пятерых храбрейших военачальников заподозрили вместе со многими другими. Всех их умертвили, а также их жен и детей. Чака, очень рассерженный этими убийствами, обратился ко мне:

— Мопо, сын Македама, теперь в стране зулусов правят колдуны, а не я! Чем же это кончится? Чего доброго, они меня самого заподозрят и убьют! Эти Изангузи одолевают меня, они покрывают страну, как черные тени. Научи меня, как отделаться от них.

— Тот, кто идет по мосту из копий, о царь, падает в бездну небытия! — ответил я мрачно; — Сами колдуны не могут удержаться на этом мосту. Разве у колдунов не такое же сердце, как у других людей? Разве кровь их нельзя пролить?

Чака как-то странно взглянул на меня.

— Ты, однако, храбрый человек, Мопо, что осмеливаешься говорить такие слова мне, — сказал он, — разве ты не знаешь, что тронуть Изангузи — кощунство?

— Я говорю то, что сам царь думает, — отвечал я. — Это правда, что тронуть настоящего Изангузи — кощунство. А если Изангузи — лжец? А что, если он обрекает на смерть напрасно и лишает жизни неповинных людей? Разве кощунство — подвергнуть его той же участи, которую он готовит другим? Скажи-ка, царь!

— Это ты хорошо сказал, Мопо, — ответил Чака. — А теперь скажи мне, сын Македама, как можно доказать это?

Я нагнулся и шепотом сказал царю несколько слов на ухо. Чака уныло склонил голову. Я, отец мой, видел зло, причиняемое Изангузи. Я ведь знал все их тайны и бояться за собственную жизнь и жизнь дорогих моему сердцу людей имел основание. Все колдуны и Изангузи ненавидели меня — человека, знакомого с их колдовством, имеющего проницательный взор и тонкий слух.

Однажды утром после разговора с царем в краале произошло небывалое. Царь выскочил утром из своего шалаша, громко созвал народ, чтобы показать зло, содеянное ему неизвестным колдуном.