«Опека — не наша прерогатива. Пускай этим занимаются юристы», — с важностью заявил идиот Рейдмахер в своем последнем интервью, опубликованном в пятницу в деррийской газете «Ньюс».

Хорошо, оставим Лори. Но Торрио, как быть с ним? Дома все обстояло благополучно, никаких скандалов. Играл в футбол за «Тигров Дерри». Летом 1984 года с отличием окончил привилегированную школу. Наркотиками не увлекался. Встречался с девушкой, был по уши в нее влюблен. Ему-то ради чего пускаться в бега? У него была цель в жизни, и не одна. Во всяком случае, года два вполне мог бы пожить в родном городе.

И тем не менее исчез, сгинул.

Что с ним случилось? Тоже потянуло бродяжничать? Пьяный наезд? Неужели водитель, скрывая следы преступления, зарыл свою жертву на пустыре? А может, Торрио до сих пор в Дерри, где-нибудь в мрачном подземелье и его постигла та же участь, что и Бетти Рипсом, Патрика Хокстеттера и Эдди Коркорана. А может…

(позже)

Мне не дает покоя эта мысль. Вновь и вновь обращаюсь к фактам, но не нахожу ничего убедительного, только терзаю себя страхами и бредовыми домыслами. Вздрагиваю от малейшего скрипа стеллажей, пугаюсь теней. Или предаюсь навязчивым мыслям: я подкатываю к стеллажам тележку с книгами, собираюсь расставить их, а между шкафов ко мне тянется чья-то рука.

Сегодня утром вновь испытал непреодолимое желание обзвонить всех старых друзей. Нашел телефон Стэна Уриса и уже набрал 404 — код Атланты, приложил трубку к уху, и тут мной овладели сомнения: а уверен ли я на все сто процентов, что непременно надо звонить, или же мной просто движет страх одиночества и необходимо найти собеседника, который знал бы, а возможно, догадывался, отчего я напуган?

На мгновение мне почудился голос Ричи, столь явственно, что, казалось, он стоит где-то рядом. «Партией, вес вместе, сеньор? — произнес он, подражая Панчо Ванилле. — Упаси Бог! Не нужны нам никакие партии». После этого я положил трубку. Если очень хочешь кого-то видеть, нельзя руководствоваться только личными мотивами. Самая изощренная ложь — ложь самому себе. Да, в том-то и дело, что я до сих пор не уверен на все сто процентов. Вот найдут очередной труп, тогда позвоню, а пока нельзя не считаться с тем, что этот надутый осел Рейдмахер, возможно, прав. Лори Энн могла узнать отца: дома, вероятно, были его фотографии. И уговорить девочку сесть в машину, видимо, не составило труда, любой взрослый может заманить ребенка, прояви он только настойчивость. Никакие предостережения и наставления тут не помогут.

Тревожит еще одно обстоятельство. Рейдмахер счел меня сумасшедшим. Я отнюдь не думаю, что повредился в уме, но если я позвоню ребятам, кто знает, не примут ли и они меня за ненормального. Майк Хэнлон? Какой еще Майк Хэнлон? Не знаю никакого Хэнлона. Вы, собственно, кто? Какая еще клятва?!

Я чувствую, еще не настало время звонить, но это время непременно наступит, и тогда уже не будет никаких неясностей и сомнений. Я нарушу спокойное течение их жизни, и она, словно электрический контур, разомкнется. Два огромных вращающихся колеса соприкоснутся: одно — это Дерри и я, другое — мои друзья детства.

Придет время, когда они услышат голос Черепахи.

Так что пока подожду со звонками, позвоню, когда выясню все наверняка. Звонить или нет — не в этом дело.

Весь вопрос, когда позвонить.

20 февраля 1985 года

Пожар на «Черном пятне».

«Вот увидите, как они переврут этот случай. И в угоду кой-кому перепишут историю, — хриплым голосом объявил бы старик Альберт Карсон. — Будьте уверены, они не упустят такой возможности и, наверно, нагородят горы лжи, но старожилы-то помнят, как действительно развивались события. Всегда находятся люди, которые помнят, как было дело. Вы только расспросите их деликатно, и они вам расскажут».

Многие прожили в Дерри больше двадцати лет, а не знают, что раньше в городе стояли особые казармы для унтер-офицеров; эти бараки находились в полумиле от военно-воздушной базы. В середине февраля, когда температура опускается до нуля, по взлетно-посадочному полю проносится с завыванием ветер со скоростью двадцать четыре мили в час, ветер такой силы, что сбивает с ног. В такую погоду трудно поверить, что от аэродрома до казарм всего полмили: пока доберешься, продрогнешь до костей.

В семи бараках было центральное отопление; на окнах — двойные рамы. Эти казармы довольно уютны. В «особом» бараке, где размещалось двадцать семь человек из роты «Е», тепло поддерживала старая печь, топившаяся дровами. А с дровами было очень туго. Продуваемый насквозь барак для тепла обкладывался снаружи еловыми и сосновыми ветками. Однажды один из обитателей «особой» казармы вставил в окна двойные рамы, законопатил щели, но в тот день роту «Е» отправили на бангорскую базу на технические работы, а когда вечером солдаты, уставшие и продрогшие, возвратились в казарму, все окна были разбиты. Ни одного стекла.

Это было в 1930 году, когда на вооружении все еще состояли бипланы. В Вашингтоне в ту пору прошло громкое дело Билли Митчела, ратовавшего за модернизацию авиации. Военный трибунал разжаловал его из летчиков в писари за «вредные разговоры», раздражавшие начальство. Вскоре Митчел вышел в отставку.

Несмотря на три взлетно-посадочные полосы (причем одна была бетонированная), полетов в Дерри практически не было. В основном занимались муштрой и техническими работами.

В роте «Е» служил мой отец. В 1937 году он демобилизовался унтер-офицером, а впоследствии рассказал мне следующее:

— Как-то весной 1930 года, за шесть месяцев до пожара на «Черном пятне», я вернулся с четырьмя приятелями из трехдневного увольнения, которое мы провели в Бостоне.

Когда мы проходили в ворота, то заметили в дверях КПП одного «деда», сержанта откуда-то с юга, здоровенного малого. Он стоял, опершись на лопату, и отряхивал брюки сзади. Морковного цвета волосы, гнилые зубы, весь в прыщах. Этакая обезьяна, разве что не волосатая. Во времена Депрессии таких типов в армии было полно.

И вот мы входим, четверо молодых ребят, только что из увольнения, довольные, отдохнувшие, а по глазам этого типа видно, что он только и ждет, к чему бы придраться. Мы отдали ему честь, точно он был не сержант, а, по меньшей мере, сам генерал Першинг. Все было бы ничего, но то ли апрельский день на меня так подействовал, я возьми да и брякни:

— Добрый день, сержант Уилсон.

Тот прямиком ко мне.

— Ты чего вякаешь? Я тебе разрешил?

— Никак нет, сэр.

Уилсон посмотрел на моих товарищей — Тревора Доусона, Карла Руна и Генри Уитсана, который впоследствии погиб во время пожара на «Черном пятне».

— Я гляжу, этот черномазый больно умный. Я беру его с собой. Давненько он у меня не пахал. А вы, долб…бы, если не хотите лопатить землю, а ну ноги в руки и по казармам. И чтобы не слезать с коек! Приказ ясен?

Делать нечего, ребята повиновались, а Уилсон кричит им вслед:

— А ну бегом марш, пи…болы!

Мои товарищи припустились бегом. Уилсон повел меня к каптерке, вынес оттуда лопату, затем мы отправились в поле, где теперь стоит терминал авиакомпании «Нортист Эйрлайнз Эйрбас». Пришли. Сержант смотрит на меня с ухмылкой, показывает пальцем на землю и говорит:

— Видишь окоп, черный?

Никакого окопа там не было, но я рассудил за благо не противоречить, поэтому ответил: «Так точно, сэр». Уилсон врезал мне по носу, я упал, хлынула кровь и забрызгала всю форму.

— Ни черта ты не видишь. Я приказал одному губастому долбо…у засыпать его, — взорвался Уилсон, и на щеках у него выступили красные пятна. Тем не менее он улыбался; видно было, что отводит душу.

— Слушай мое задание, долбо…б: этот окоп отрыть и поживей. Раз-два, раз-два…

Я копал часа два, а то и больше, так что под конец оказался по шею в земле. Последние два фута шла сплошная глина, по щиколотку натекло воды, и я перепачкался с ног до головы. Уилсон поднялся, подошел к краю окопа и показал пальцем на дно.