«Как я провел летние каникулы» — сочинение Патрика Хокстеттера: «Я умер и провел лето в туннеле. Мои учебники обросли плесенью и безобразно разбухли».

Эдди открыл рот и хотел закричать, но в это мгновение корявые пальцы прокаженного вцепились ему в щеку, разодрали рот и влезли туда. Эдди резко откачнулся назад и проснулся. Оказалось, что он не в канализационной трубе, а в головном плацкартном вагоне поезда фирмы «Амтрэк», следующего через Род-Айленд в Дерри. Была глубокая ночь, в небе сияла полная луна.

Пассажир по другую сторону прохода долго не решался обратиться к нему, почти уже передумал, но потом все же спросил:

— Вам плохо, сэр?

— Нет, я здоров. Все в порядке, — отвечал Эдди. — Просто приснился кошмар. Да вот еще астма разыгралась.

— Понятно, — сказал пассажир и снова закрылся газетой. Эдди заметил, что он читает газету, которую мать иногда называла «Юдо-Йорк Таймс».

Эдди посмотрел в окно на сонный ночной пейзаж, освещенный, как в сказке, огромной луной. Мимо то и дело проносились дома, иногда скопление домов, погруженных во мрак, лишь кое-где светились огни. Но по сравнению с сиянием призрачной луны они казались жалкой насмешкой, жалким подобием света — до того они были крошечны.

Ему почудилось вдруг, будто луна что-то сказала. Генри Бауэрс! Вот был шизоид! Да, интересно, где теперь Генри Бауэрс? Что с ним сталось? Умер? В тюрьме? Кочует по степным просторам в Центральных штатах подобно неизлечимому вирусу и, может быть, убивает проезжих, имевших глупость остановиться и подсадить его, убивает, чтобы переложить какой-нибудь жалкий доллар из их бумажника в свой? Вполне возможно. А может, торчит где-нибудь в психушке. Смотрит сейчас на луну, что-то бормочет ей и слушает ответы, которые понятны только ему одному?

Это, пожалуй, всего вероятней, подумал Эдди. Он поежился от ночного холода. «Наконец вспоминаю детство, — подумал он. — Вспоминаю теперь, как я провел лето в том туманном, далеком, напрочь забытом 1958 году». Он поймал себя на мысли, что может точно восстановить почти любую сцену из того времени, какую угодно, но это ему меньше всего хотелось.

«О Боже, если бы только я мог снова забыть обо всем этом».

Он прислонился лбом к грязному стеклу окна, держа в руке аспиратор, точно культовый предмет древней цивилизации, и стал смотреть, как за окном расходится темнота.

«Еду на север, — подумал он, но тут же осекся. — Нет, не на север я еду. Ведь это не поезд, а машина времени. Не на север я еду, а вспять, в прошлое».

Ему почудилось, будто луна опять что-то пробормотала.

Эдди Каспбрак стиснул в руке аспиратор, голова у него пошла кругом, и он закрыл глаза.

Том уже засыпал, когда зазвонил телефон. Он привстал в постели и уже потянулся к трубке, но тут почувствовал, что к его плечу прижался сосок Беверли: она опередила его и первой взяла трубку. Том откинулся головой на подушку, тупо соображая, кто бы это мог звонить ему среди ночи по домашнему телефону, которого нет в справочнике. Он услышал, как Беверли сказала «Алло», и снова погрузился в дрему.

Затем до него донеслось резкое, вопросительное: «Что-что?», и он снова открыл глаза. Когда он попытался привстать, телефонный шнур задел его толстый мясистый затылок.

— Убери с меня эту фиговину, Беверли, — сказал Том.

Она быстро вскочила с постели и обошла кровать с другой стороны, держа шнур. Волосы у Беверли были темно-рыжего цвета, ниспадающие естественными локонами на ночную сорочку. Они доходили ей до талии. Волосы шлюхи. Она даже не раскрыла глаза, чтобы посмотреть, какое у него настроение, и Тому Роугану это не понравилось. Он встал — началась головная боль. Наверное, уже давно болит, но когда спишь, вроде не чувствуешь.

Он направился в ванную, в туалет, помочился, затем решил, что раз уж он встал, хорошо бы выпить еще пива, чтобы хоть немного опохмелиться.

Проходя в белых боксерских трусах, свисающих под толстым животом точно паруса, Том через спальню двинулся на лестницу. Он больше походил на громилу, чем на президента и главного управляющего компании «Модели Беверли».

— Если это стерва Лесли, скажи, чтобы шла к черту и дала нам поспать спокойно, — обернувшись, прокричал он сердито.

Беверли вскинула на мужа глаза и помотала головой, давая понять, что это не Лесли, затем снова уткнулась в трубку. Том почувствовал, как у него напряглись на затылке мускулы. Его попросту отфутболили! И кто! Миледи, сучка. Похоже, назревает конфликт. Надо устроить ей краткосрочные курсы усовершенствования — показать, кто здесь хозяин. Иногда Беверли надо вправлять мозги. Она никогда не понимает с первого раза.

Том спустился на первый этаж и прошел по коридору на кухню. По рассеянности он сел на стул одной половинкой зада, чуть не упал, наконец открыл холодильник, пошарил в нем. Но ничего алкогольного не оказалось, если не считать остатков коктейля с водкой «Романофф». Все пиво было выпито. Даже заначка — канистра, которую он хранил в глубине холодильника (точно так же, как всегда держал на всякий пожарный случай двадцатидолларовую банкноту в водительских правах), и та как будто сквозь землю провалилась. Игра сегодня тоже не клеилась — четырнадцать подач и все без толку. «Белые носки» проиграли. Паршивый год.

Том перевел взгляд на бутылки спиртного, что стояли в застекленном шкафчике под кухонным баром. На мгновение он представил, как наливает виски на кубик льда. Подумал-подумал и, поежившись, направился вниз по лестнице: он знал, что если принять еще дозу, то голова не выдержит. Он взглянул на старинные часы с маятником, стоявшие внизу у лестницы. Было уже за полночь.

Это ничуть не улучшило его настроение, которое даже в хорошие времена было весьма неровным.

Сознательно замедляя шаги, он поднялся по лестнице; он знал, как тяжело стучит у него сердце: ка-бум, ка-бум, ка-бум. Том обычно начинал сильно нервничать, когда удары сердца отдавали в ушах и в груди. Иногда, когда это случалось, Тому чудилось, что сердце не сжимается, а подобно большому компасу в левой стороне груди, причем стрелка его все время клонится к красной черте. Ему это совсем не нравилось, чего-чего, а этого не надо. Что ему надо, так это хорошенько выспаться.

Но его жена, тупая баба, все еще болтала по телефону.

— Я понимаю, Майк… Да… да… знаю, но…

Долгая пауза.

— Билл Денбро? — воскликнула она, и у Тома снова кольнуло в ухе. Точно ледяная игла вонзилась.

Он постоял за порогом спальни, пока у него не успокоилось дыхание. Теперь сердце заколотилось мелким трепетом, тяжелые толчки прошли. Он мельком представил себе стрелку компаса, отклонившуюся от красной черты, и усилием воли стер этот образ в сознании. В конце концов, слава Богу, он настоящий мужчина, а не тряпка. Покуда он еще в хорошей форме. Точно из стали вылит. И если Беверли надо снова вправить мозги, он с удовольствием ей вправит.

Том резко вошел в комнату, но тут передумал и остановился на полпути, слушая, как жена говорит по телефону. Его особенно не волновало, с кем и о чем она говорит, он прислушивался только к ее интонации, повышающимся и понижающимся тонам. И чувствовал, как и прежде, ярость, тупую, слепую ярость.

Они познакомились в баре в центре Чикаго четыре года назад. Разговорились легко и непринужденно: оба работали в одном здании и у них было много общих знакомых. Том состоял в рекламной компании и получал сорок две тысячи. Беверли Марш — такова была ее девичья фамилия — работала помощником дизайнера в фирме «Делия Фэшнс» и получала двенадцать тысяч. Эта фирма, которая впоследствии пробилась на Средний Запад, потрафляла вкусам молодежи: юбки, блузки, брюки от «Делия Фэшнс» хорошо продавались в так называемых магазинах молодежной моды, которые Том называл дерьмовыми. Том Роуган сразу отметил про себя две вещи: Беверли очень соблазнительна, очевидно, очень сексуальна, и при этом очень ранима. Не прошло и месяца после их знакомства, как он осознал и другое: она талантлива, удивительно талантлива. В ее рисунках платьев и блузок для повседневного пользования он усмотрел неиссякаемый источник дохода.