С удивительной синхронностью в географически разных точках мира социальных событий в это время начинают потрясать мир события с характерными признаками метрического разогрева. Основные из этих признаков были рассмотрены выше и были сведены в основном к деформации статистической картины мотивации наших поступков.
Действительно, интегральная картина социальных событий в конечном счете складывается из дифференциальных фактов наших индивидуальных поступков. А все частные поступки - это результат какой-то рациональной мотивации. Если согласиться, что, как об этом уже говорилось, нерациональной мотивации не существует, а существуют разные типы и уровни рациональности, то причинные корни наших поступков следует искать в актуальных для нас геометриях рациональностей.
В относительно "холодные" времена решение проблем, возникающих в нашей социальной жизни, мы загоняем на верхние уровни рациональностей, и они дают нам ответы в соответствии с эстетикой и ценностями этих уровней. Понятно, что как раз эти ответы задают наши поступки во времена сравнительно высокой геометрической стабильности. Статистическая картина наших мотиваций в периоды метрических переходов, то есть, в периоды тем большей геометрической нестабильности, чем больше величина этих переходов, отличается от картины "спокойных" времен прежде всего смещением выбора в сторону упрощенных способов решения возникающих проблем.
Ясно, что геометрия жизненного мира не выставляет оценок событиям, организованным ею. Поэтому такие экстремальные способы решения социальных проблем, как, например, большевизм или социал-национализм, есть реальности геометрически нейтральные. Но при этом всякие изменения в статистике спроса на них являются геометрически симптоматическими: они индексируют признаки, характерные для геометрии междуметрического перехода.
Любой экстремизм в конечном счете - это крайняя формы упрощенного решения проблем. Упрощение - само по себе вещь совершенно необходимая, и в аристотелевских дозах она работает (и даже очень продуктивно работает) и в самые благополучные и спокойные времена. Но только во времена Перемен упрощения воплощаются в самые экстремальные формы.
Впрочем, спектральные сдвиги в пространстве рациональностей в одну сторону непременно хоть как-то должны уравновешиваться сдвигами в другую сторону. А именно: вместе с повышением заселенности среды, устремившейся к максимально упрощенной рациональности, возникают геометрические центры сложности, своеобразные островки в океане сравнительно однообразной рациональной стихии. Эти островки не просто компенсируют общую тенденцию упрощения, но и открывают геометрические окна соответствия между старым и новым мирами. Так было с Эйнштейном, Пуанкаре, и Минковским, а также с Гуссерлем и Ортегою-и-Гассетом, открывшими свои окна в новый мир в период между 1905-м и 1919-м годами от РХ, как раз во время максимального иррационального разогрева мира. Так было с рождением, или лучше сказать, зачатием квантовомеханического формализма, тогда еще в самых недрах мышления юного Гейзенберга, в результате его довольно случайной встречи с платоновским "Тимеем" на крыше мюнхенской духовной семинарии, на Людвигштрассе, во время баварской пролетарской революции в 1919-м. Так было с Платоновым, на фоне убогих пролетарских эстетических упрощений открывшим эстетику маловероятной геометрической сложности.Так, похоже, обстоит дело с Пелевиным, первооткрывателем информационно-континуумальной беллетристики.
Ситуация с прорывами мысли в моменты междуметрических переходов служит хорошей картиной того, что происходит с геометрическими уровнями рациональностей в эти осевые (по Ясперсу) моменты истории. Когда разрушается тот самый слой, который в спокойное время служил залогом устойчивости, мы, недавние обитатели его, вынуждены столкнуться с дискомфортом, образованным этим разрушением. А к дискомфорту мы относимся по-разному. Те, кто привык относиться к появившимся вдруг в своей жизни неудобствам пассивно, остаются жить в заметно ухудшившихся условиях, ожидая ремонта, который, по их святой вере, не может же когда-нибудь не состояться. Другие, отличающиеся от первых прежде всего активным способом реагировать на изменения вокруг себя, переселяются в другие слои, более комфортные для жизни в это время. Причем каждый из них понимает комфортные условия по-своему, и в зависимости от этого выбирает свой путь: вниз или вверх.
На языке структуры пространства жизненного мира путь вниз означает спуск к слоям рациональностей, близким к рациональности животных инстинктов, то есть к рациональности упрощенных мотиваций, то есть, к метрически обедненному слою континуумальной реальности. Путь вверх, наоборот, означает прорыв мысли в метрически новую рациональность, открытие этой новой, необитаемой еще рациональности. Первый путь - широкий путь, он очевиден (очень хорошо виден) и энергетически очень прост и доступен. Поэтому по этому пути, готовому своей шириной вместить многих, и устремляются многие. Второй путь - малозаметен, узок и требует хорошего прыжка, а то даже и взлета (в крайнем случае - отчаянной альпинистской сноровки). В силу малозаметности, узости и явных энергетических неудобств второй способ переместиться из обжитого слоя рациональностей совершают в одиночку.
(Кроме прыжка и взлета, и отчаянности скалолаза для перемещения вверх в пространстве рациональностей необходимы, как и в пространстве физического мира, соответсвующие начальные энергетические (они же геометрические) условия. Это - геометрическое место в распределении рациональностей, то есть, вообще говоря, место маргинала. Потому что это место обеспечивает наменьшую связь с центрами притяжения рациональных уровней, то есть, максимальную гравитационную свбоду в пространстве рациональностей, и смелость, недоступную самым героическим и успешным полководцам и политикам смелость числиться в чудаках.)
Мудрецам, из чьих рук вышла Библия, видимо, были хорошо знакомы выступающие на поверхность феноменологического наблюдения характерные детали геометрического поведения мира во времена Перемен - по крайней мере то обстоятельство, что именно во времена переходов от одного миру к другому происходят прорывы к знанию, которое будет затем определять рациональные законы жизни в новом мире. Потому они послали Моисея на Синайскую гору за заповедями в самый напряженный момент Исхода, когда Масса склонна была искать неотложных рациональных упрощений в виде такого простого и доступного, с такой приятной и понятной золотой тяжестью Тельца.
Разрушительные упрощения, упирающиеся в социальный экстремизм, несомненно, имеют право на существование хотя бы потому, что они существуют, но при этом и логику, которая бы их оправдывала, долго искать не нужно. Может быть, сами того не желая, они, походя, просто в результате потрясения геометрии нашего мира (а значит, и нашей эстетики) разрушают и стирают множество глупостей, как мы время от времени уничтожаем наши старые файлы или исписанные листки бумаги, в один прекрасный момент поумнев и устыдившись той глупости, которая на них размещена.
Упрощения возникают в виде теорий (и часто вполне респектабельных), конечно, еще до того, как они получают интенсивный спрос и экстремальные формы. Марксовское упрощение картины социального мира до поля рождения, развития и столкновения социальных классов хотя и было сделано в вызывающей по отношению к буржуазному миру форме, но все же не переходило некоторых рациональных границ типично европейского инстинкта общественной безопасности до тех пор, пока не перекочевало в такой маргинальный этнос, как российский. Там оно, часто будучи перевираемо до неузнаваемости (как в практике священников всех религий принято перевирать священное писание, упрощая и подгоняя его под реальное соотояние мозгов своей паствы), получило благодатную почву и спрос, и самые экстремальные мутации. Только на этой почве и могла появиться такая экстремальная мутация марксовой классовой идеи, как большевизм.
Большевизм в геометрическом своем выражении оказался той экстремальной формой рационального упрощения витальных событий, которая идеально подошла конкретному этносу для обеспечения максимальных сдвигов в его интегральной картине дифференциальных мотиваций. Можно сказать, что большевизм оказался для России тем возбудителем физического резонанса, которого боятся все в мире строители как лучшего разрушителя того, что они построили. И именно этот резонанс, явление на уровне жизненного мира совершенно неизвестное, чтобы его остерегаться, принес России такие чувствительные разрушения, которых Европе, похоже, все же не принес даже чуть позже срезонировавший в ней экстремальный национализм.
