А там уж, когда меня оправдают — а меня оправдают — я пошлю его ко всем чертям за Силию и скажу все, что о нем думаю, чтоб от души отлегло. И, наконец, сосредоточусь на том, чтобы вернуться домой.

А сейчас бы поесть и попить. Губы потрескались от жажды.

Только в какую сторону идти?

Осмотрев внимательно деревья, решаю, что пойду на юг. Надеюсь, мох меня не подведет.

К счастью, обувь Силии удобная и даже не слетела, пока меня катали на коне попой кверху. Спасибо застежкам.

Не знаю, сколько я так иду, но сил становится значительно меньше. И это при том, что в прошлом я любила ходить по горам, в одном из таких походов с Гришей и познакомилась.

Черт! Сейчас завою. Потому что я здесь одна! Совсем одна!

Гоню мысли прочь. Сейчас нельзя быть слабой. Шагаю и шагаю. Когда-нибудь этот лес кончится, главное — мне не кончиться раньше.

— Хрусть! — раздается за спиной, и я подпрыгиваю.

Волк?!

Обернувшись и вовсе визжу потому что у страха глаза велики.

А вот у собачки, очень похожей на хаски, они сейчас испуганные. Это ведь собачка, а не волк?

Ага, она самая. Малыш, точнее. Скулит, смотрит на меня жалостливыми голубыми глазами и трясет головой.

— Ты что, заблудился?

Так он мне и ответил. Делает вокруг меня круг, а затем снова трясет головой с жалобным плачем. В одну и ту же сторону притом.

— Хочешь, чтобы я пошла с тобой? — догадываюсь я.

Песик кивает.

Ничего себе! Понимает человеческую речь?

Вот только стоит ли идти за ним? Вдруг к бандитам приведет? С меня брать нечего, но они-то пока этого не знают.

Нет. Эти глаза не могут обманывать.

— Ну веди, — решаю я, и он радостно гавкает.

Громкий шкодник. Аж уши закладывает.

Песель подпрыгивает и, виляя хвостом, указывает путь, не забывая оборачиваться и проверять, следую ли я за ним.

Часов у меня нет, но путь тут явно неблизкий. Уже ноги дрожат от усталости, а шкодник все гавкает да зовет за собой. Поглядывает на меня.

— Да никуда я не сбегу, малыш, — обещаю ему, а про себя добавляю: «Я тут скорее сейчас упаду».

— Гав! — снова лает он, а затем неожиданно кидается вперед, скрываясь за широким стволом дуба.

— Стой! Ты куда? — Я спешу за ним, но тут же замираю, едва завернув за тот самый дуб.

Вот, значит, к кому он меня вел!

Глава 8. Я вас не брошу

У подножия ствола высокого дерева сидит седовласая старушка, болезненно вздыхая и пытаясь дотянуться до ноги, с которой слетел башмак.

Вид у бабули такой измученный, что сердце сжимается в ком. Лицо худое и бледное. Ее тонкие губы пересохли и потрескались. Зеленый платок съехал с головы на плечи, волосы растрепаны, а в глазах блестит боль.

— Боже, как вы? Сильно болит?

Я, не успев даже подумать, бегу к ней и падаю возле нее на колени.

Ее нога в зоне щиколотки совсем распухла и покраснела. Надеюсь, это растяжение, а не перелом. В таком возрасте это опасно.

Моя бабушка сломала косточку в ступне, неудачно подвернув, и потом два года толком не могла ходить. Память о бабушке эхом боли прокатывается в сердце.

Она была для меня всем. Заменила отца и мать, но время безжалостно. Оно забрало ее у меня, оставив огромную дыру в сердце.

Боже, как же я по ней скучаю…

— Шевелить можете? — Я смахиваю накатившие слезы и спешу все разузнать, пока незнакомая старушка, прищурившись, разглядывает меня.

Наверное, девиц вроде меня нечасто встретишь в лесу. Платье хоть и потрепанное, но видно, что богатое. За крестьянку не примут.

— Ты что же, деточка, сама по себе тут? — вместо того чтобы ответить, спрашивает она.

— Так уж вышло, — шепчу ей, а в горле встает ком от обиды и несправедливости. Так, только не плакать. Речь сейчас не обо мне. — Что с вами произошло?

— Травы собирала, да вон на том поганом корне поскользнулась. Глаза уже не те. Да и ноги тоже, — вздыхает бабуля, а у меня сердце рвется.

Кто же отпустил ее одну? Неужели молодых не нашлось, чтобы в лес сходить?

— Нет у меня никого, — вздыхает она, будто мои мысли прочитав. — Брат был, а теперь все сама.

Песель лает, напоминая, что я не поболтать сюда приглашена, а помочь. Этим и спешу заняться. Бабуля совсем уставшая, ей нужно скорее в безопасное уютное место. Сколько часов она тут не ела, не пила?

Вода у старушки находится, и, пока она пьет, я спешу сделать тугую повязку на ее ноге из ее же платка. Мы даже пробуем встать, но идти у женщины не получается.

— Забирайтесь мне на спину, — говорю я ей, а сама чуть ли не падаю, едва сделав шаг. Слишком тяжело.

И как же нам быть?

— Ты, девочка, лучше в город пойди да помощь позови, — предлагает мне старушка, но согласиться с ней не могу.

В лесу адреса нет, чтобы сказать, где бабулю искать. Да и я могу сто раз заблудиться, пока этот город буду искать. Разве, что с песелем пойти.

Но вдруг на нее зверь тут нападет, пока мы ходим? Опасно!

— Я вас не оставлю тут одну! — наотрез отказываюсь я и принимаюсь осматриваться в поисках того, с помощью чего можно исправить ситуацию.

Веток целая тьма. Жаль, не еловые, но эти тоже вполне сойдут. Главное погуще наломать.

— Ты чего это удумала? — пугается бабуля, когда я собираю целую «перину».

— Это называется носилки-волокуши. Немного будет трясти, зато все вместе будем, — говорю ей, вытирая пот со лба.

Боги, как же горят пальцы, но жаловаться нельзя. Работать надо.

— Вот бы еще найти, чем их перевязать, — рассуждаю я вслух.

— Подойдет? — Старушка достает бечевку из узелка.

Я, обрадовавшись, тут же принимаюсь за дело. В спешке царапаю пальцы, но, стиснув зубы, работаю дальше. Надо торопиться, пока солнце не село.

— Ты, дружок, мне поможешь, — решаю я, глядя на пса, и зазываю его в самодельную упряжку. А саму бабулю на ветки определяю.

— Тяжело тебе будет, — вздыхает она.

— Ни капельки, — заверяю я, доводя до ума свое нехитрое изобретение, и уже спустя пять минут мы отправляемся в путь.

Веревка впивается в руки и плечи, ноги дрожат от усталости, но я стараюсь не подать вида, чтобы старушка не беспокоилась зря. Она говорила, что город в двадцати минутах ходьбы, а мы идем уже второй час.

Туфли натерла до мозолей, но я не сдаюсь. Даже присесть себе не позволяю. Уже смеркается, а ночью в лесу будет еще опаснее. Надо спешить.

Шаг, еще один шаг. Кажется, что я сейчас сама богу душу отдам, и тут песель радостно лает, а я чуть ли не со слезами радости смотрю на желтые огоньки в окнах далеких домов.

Пришли! Мы пришли!

От радости хочется броситься к людям, будто совсем одичала.

— Останови извозчика, — просит меня бабуля.

Моя радость тут же улетучивается, а сердце падает в пятки.

Вдруг меня здесь разыскивают как опасную беглую преступницу? Вдруг мои портреты уже по всему городу?

А я ведь решила, что если кому и сдамся, то тому гаду-жениху. А если поймают, то в любые гадкие руки могут меня передать, и тогда…

Даже думать об этом не хочу!

В панике делаю шаг назад, но застываю. Смотрю на бабулю, которой срочно нужен нормальный уход, и сердце рвется в клочья.

Смачиваю водой из фляжки землю, пачкаю в ней руки, а затем размазываю по лицу, чтобы не узнали.

— Ты чего это, доченька? — пугается бабуля.

— Я вам потом объясню, — шепчу ей и машу мимо проезжающей повозке.

Она останавливается, поскрипывая старыми колесами, а высоченный угрюмый кучер соизмеряет нас брезгливым взглядом.

— Только за двойную плату впущу! — выдает он.

— Постыдился бы, голубчик, видишь, же беда у нас! — выдает бабуля. А она, оказывается, не промах. — Коль людям добрым не помогать, боги от тебя отвернутся, милок. У меня медяк есть и светлая благодарность!

— Что б тебя, старуха! Забирайся. А ты, чумазая, псине своей лапы вытри. Куда везти-то?

— Я покажу, тут недалеко, — говорит бабуля, вот только взобраться сама не может.