Сейчас вопрос выходил на первый план. Где ее искать? Пожалуй, это та квартира, в которой он с Машей встречал девяносто первый год. Напротив метро. Расположена на четвертом или пятом этаже дома с высокими потолками. Скорей всего сталинской постройки. Ладно...

На сложенной вчетверо салфетке он аккуратно провел ровную линию. Линию своей жизни. Отметил основные этапы. Первая точка – тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год. Рождение. Вторая – шестьдесят девятый, появление в детдоме. Пятилетнего отрезка в памяти нет. Ни одного детского воспоминания, ни домашних запахов, ни лиц или рук родителей, ничего... Следующая отметка – семьдесят восьмой год, техникум. Потом восемьдесят первый – завод п/я 301. Восемьдесят второй – призыв в армию. И детдом, и техникум, и завод он помнит более-менее полно. С восемьдесят второго по восемьдесят пятый служба в армии. Воспоминания только о первых месяцах.

С восемьдесят пятого по девяносто первый – работа на зеленоградском заводе «Радиосвязь». Эти годы смазаны, туманны, помнит он их как-то странно. Девяносто первый – его почему-то опять занесло в Тиходонск, непонятная авария, не оставившая на теле никаких следов, Кузяевка, потом неврологический санаторий... Девяносто второй – снова тот же завод, только с новым названием – ПО «Электроника». Девяносто седьмой, когда началось раздвоение и в старой телесной оболочке обнаружился совершенно другой человек...

«Если верить книгам учета, то вы не появлялись на свет...» «Три года в комитетской школе, потом в Особом учебном центре. И в экспедиции работали вместе, сколько раз я тебя прикрывал!.. Это Куракин нас подставил в Гондурасе!»

Итак, первые пять лет жизни и еще девять – с восемьдесят второго по девяносто первый. Именно там скрыта загадка его личности, к которой приложил руку профессор Брониславский.

Ключи в импортном футлярчике, Бачурин Евгений Петрович с целой кучей телефонов, Куракин, Брониславский... Комитетская школа, Особый учебный центр, экспедиция... Исходного материала для первичной отработки набиралось достаточно. Макс хорошо знал, как ведется спирально расширяющийся розыск от одной точки. А сейчас точек было семь...

Постукивая на стыках рельсов, поезд несся в Москву.

18 апреля 1983 года, 19 часов 45 минут, Голицынский район Московской области, температура воздуха плюс четырнадцать градусов, дождь, шквальный ветер.

Антенная головка «волновой канал» имеет шестнадцать вибраторов, Лапин начал вкручивать блестящие стерженьки разной длины с одного конца, сержант Пономарев – с другого. Мокрые цилиндрики норовили выскользнуть из пальцев, но он держал цепко, с ходу попадал в резьбу и быстро закручивал.

– Наматывая мили на кардан, я еду параллельно проводам, – напевал он намертво привязавшийся мотив.

Он неплохо закрепил навык: встретились они с сержантом почти посередине.

– Молодец, шпан! – приблатненно цыкнул зубом Витек. – Довинчивай!

И, пружинисто распрямившись, повернулся к вбивающим колья Курочкину и Муслимову.

– Быстрей, шпанята, не уложимся – шкуру сдеру!

– Готово! – Вовка подергал металлический штырь с проушиной для троса и отшвырнул кувалду.

– Готово! – Лапин поднял длинную, ощетинившуюся вибраторами на все четыре стороны головку, поднес к подъемнику, Курина вовремя подскочил и приподнял трубу, так что Сергей с ходу вставил деревянное колено основания в верхнее кольцо, не потеряв ни секунды. Он отметил, что сегодня они работают слаженно и перекрывают норматив.

– Ставь подъемник! – заорал Витек, как будто кто-то этого не знал.

Курица с Сергеем подняли трубу стоймя, уперли понадежнее в землю, Вовка и Витек натянули две растяжки. Лапин, отпрыгнув, закрепил третью. Дождь сек лица и руки, тросики резали пальцы, бушлаты цвета хаки, несмотря на водоотталкивающую пропитку, набухли и потяжелели. Ветер раскручивал Г-образно торчащий «волновой канал», Сергей наступил на одну из волочащихся по земле фал, веревка натянулась, и вращение прекратилось.

– Мертво! – доложил Курица, попытавшись пошатать подъемник.

– Поднимаем!

Начиналось самое сложное.

Высота антенны четырнадцать метров – десять дюралюминиевых секций по метр сорок. Каждую нужно просунуть в кольца подъемника, последующая поднимает предыдущую, намертво соединяясь с ней конусообразными сопряжениями. Есть еще два яруса растяжек – на восьми и тринадцати метрах. Даже при нормальной погоде установка ее требует изрядной сноровки и большой ловкости. А в сильный ветер...

Раз! – резким движением Витек сунул снизу вверх первую секцию, головка поднялась на метр с лишним. Два! Головка выдвинулась еще выше. Три!

Когда в дождь поднимаешь что-то вверх, вода заливает глаза, попадает в рукава и за воротник, течет по телу, всасывая с кожи тепло и оставляя взамен пупырчатый озноб.

– Сейчас бы самогоночки засадить, – оскалился Курица то ли в усмешке, то ли в страдальческой гримасе.

– Цепляй, салабон! – раздраженно крикнул сержант. – Тебе еще до самогоночки надо двести рыбьих хвостов схавать!

Каждый день на завтрак для разнообразия стола солдату полагался разносол. В качестве такового с удручающим постоянством выступала маленькая ржавая селедка. Поэтому срок службы измерялся в хвостах или погонных метрах сельди. До дембеля каждому предстояло обглодать семьсот хвостов или съесть сто сорок метров пряно-соленой рыбешки.

Иногда меню разнообразили бурые соленые помидоры или кислая квашеная капуста, но овощи поедались старослужащими, начиная с ранга «черпака», поэтому без двухсот хвостов не обходился никто. Самогонка и прочие вольности так же дозволялись после сорока метров селедки.

Курица подпрыгнул, по-обезьяньи ловко вскарабкался на подъемник, вставил в паз хомут, надел перемычку, принял от Вовки с Сергеем концы тросиков и защелкнул карабины.

– Готово! – Он тяжело плюхнулся на землю, попав в лужу и взметнув облако брызг, на которые никто не обратил внимания, потому что они не могли ничего изменить.

– Держать! – Витек погнал секции дальше, хотя теперь это было труднее – приходилось преодолевать сопротивление трех человек, растягивающих тросы каждый в свою сторону.

Темное небо расколол ослепительно белый зигзаг, ударил раскат грома.

Курица втянул голову в плечи и ослабил растяжку, металлический штырь сразу прогнулся, заваливаясь в сторону.

– Дай ему по жопе, Кардан! – рявкнул сержант, но Петька сам выправил положение.

– Чего очкуешь, если не повезет – и пернуть не успеешь! – перекрывая шум ветра, крикнул Муслим. – Сгоришь в кочерыжку, а грома не услышишь...

Так что не дергайся!

Из пелены дождя материализовался Трофимов. Он был в дождевике с накинутым остроконечным капюшоном. Лапин подумал, что лейтенант совсем не вымок, и еще раз ощутил, какая бездна существует между солдатом и офицером. В армии неравенство людей проявляется наглядней, чем где-либо. Исключая, пожалуй, тюрьму.

– Быстрей, ребята! – даже не приказал, а попросил начальник узла связи. Его призвали после института, и, как все двухгодичники, он был человеком больше штатским, чем военным. – Проверяющий копытом землю роет, сказал, не уложимся в норматив – со всех погоны снимет...

– Вам-то чего бояться, – с трудом загоняя очередное колено, выдохнул Витек. – Вернетесь на гражданку, плохо, что ли...

– Разговорчики! – заорал вынырнувший словно из-под земли Усков. Он тоже был в плащ-накидке, но длинный, вечно вынюхивающий недостатки нос не умещался под капюшоном и был покрыт дождевыми каплями. – Пока вы возюкаетесь, враг вас десять раз накроет!

– Как раз наоборот, – Витек устало распрямился, сделал знак, и Курица полез цеплять средний ярус. – Пока мы молчим, бояться нечего. А только выйдем в эфир, тут и начнут накрывать – и снарядами, и бомбами, и ракетами...

– Так ты к чему призываешь?! – изумился прапор. – К саботажу? Может, еще дезертировать хочешь?