Ганиль глядел на эти два знака как зачарованный. Наконец он заговорил каким-то не своим, срывающимся голосом:

— Ведь это… одно из черных чисел?

— Да. Ты, Ганиль, пришел к черным числам сам, но как бы с заднего хода.

Ганиль, сидевший рядом, молчал.

— Сколько будет CXX, умноженное на МСС? — спросил Миид.

— Таблицы так далеко не идут.

— Тогда смотри.

И Миид написал на доске:

Опять долгое молчание.

— Три Ничто, умноженные на XII… — забормотал Ганиль. — Дай мне доску.

Слышались только монотонный стук падающих капель за окном и поскрипыванье мела. Потом:

— Каким черным числом обозначается VIII?

К концу этого холодного Дня Отдыха они ушли так далеко, как только Миид смог увести за собой Ганиля. Правильней даже было бы сказать, как Ганиль увел Миида, так как под конец тот уже едва за ним успевал.

— Тебе нужно познакомиться с Йином, — сказал Миид. — Он может научить тебя тому, что тебя интересует. Йин работает с углами, треугольниками, измерениями. Он своими треугольниками может измерить расстояние между любыми двумя точками, даже если до этих точек нельзя добраться. Он замечательный Догадчик. Числа — само сердце его знания, язык, на котором оно говорит.

— И мой тоже.

— Да, я это вижу. Но не мой. Я люблю числа не ради них самих. Мне они нужны как средство. Чтобы с их помощью объяснить… Вот если, например, ты бросаешь мяч, отчего он летит?

— Оттого, что ты его бросил, — и лицо у Ганиля расплылось в широкой улыбке.

Он был бледен, а в голове у него звенело, как в пустом бочонке, от шестнадцати (минус короткие перерывы для еды и сна) часов чистой математики; и он уже потерял весь свой страх, все смирение. Он улыбался, как властитель, вернувшийся в родные края после долгого изгнания.

— Прекрасно, — сказал Миид. — Но почему он летит и не падает?

— Потому что… его поддерживает воздух?

— Тогда почему потом он все же падает? Почему он движется по кривой? Что это за кривая? Понимаешь, зачем нужны мне твои числа.

Теперь на властителя походил Миид, но это был не довольный собой, а рассерженный властитель, владения которого столь огромны, что с трудом поддаются управлению.

— И в своих тесных мастерских за ставнями, — презрительно фыркнул он, — они еще могут говорить о Тайнах! Ну ладно, давай пообедаем — и к Йину!

Высокий старый дом, пристроенный вплотную к городской стене, сверху вниз глядел на двух молодых мастеров своими окнами в свинцовых переплетах. Над крутыми черепичными крышами, блестевшими от дождя, нависли зеленовато-желтые сумерки поздней осени.

— Йин был, как и мы, Мастером-Механиком, — сказал Миид, пока они ждали у обитой железными полосами двери. — Теперь он больше не работает, сам увидишь почему. К нему приходят люди из всех Лож — Аптекари, Ткачи, Каменщики. Ходят даже несколько ремесленников и Мясник — он разрезает и рассматривает мертвых кошек.

Последние слова Миид произнес добродушно, но без насмешки. Наконец дверь открылась, и слуга провел их наверх, в комнату, где в огромном камине пылали поленья; с дубового кресла с высокой спинкой навстречу им с приветствием поднялся человек.

Увидев его, Ганиль сразу вспомнил одного из Высших Мастеров Ложи — того, что кричал ему, когда он лежал в Могиле: “Встань!” Йин тоже был стар и высок, и на нем тоже был белый плащ Высшего Мастера. Только Йина отличала сутуловатость, и лицом, морщинистым и усталым, он походил на старую гончую. Здороваясь, Йин протянул Мииду и Ганилю левую руку — правой кисти у него не было, рука оканчивалась у запястья давно залеченной блестящей культей.

— Это Ганиль, — уже знакомил их Миид. — Вчера вечером он додумался до двенадцатеричной системы счисления. Добейтесь от него, Мастер Йин, чтобы он занялся для меня математикой кривых.

Йин засмеялся тихим и коротким старческим смехом.

— Добро пожаловать, Ганиль. Можешь приходить сюда, когда захочешь. Мы все здесь чернокнижники, все занимаемся ведовством — или пытаемся заниматься… Приходи, когда захочешь, в любое время — днем, ночью. И уходи, когда захочешь. Если нас предадут, так тому и быть. Мы должны доверять друг другу. Любой человек имеет право знать все; мы не храним Тайну, а ее отыскиваем. Понятно тебе, о чем я говорю?

Ганиль кивнул. Находить нужные слова ему всегда было нелегко; вот с числами обстояло совсем иначе. Слова Йина его очень тронули, и от этого он смутился еще больше. И ведь никого здесь не посвящали торжественно, никаких клятв не требовали — просто говорил спокойно и негромко незнакомый старик.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Йин, как будто кивка Ганиля было вполне достаточно. — Немножко вина, молодые Мастера, или пива? Темное пиво удалось мне в этом году на славу. Так, значит, Ганиль, ты любишь числа?

Была ранняя весна, и Ганиль стоял в Мастерской и следил за тем, как ученик Уонно снимает своей Палкой для Измерений размеры с Образца двигателя самодвижущейся повозки. Лицо у Ганиля было мрачным. Он изменился за эти месяцы, выглядел теперь старше, жестче, решительней. Да и немудрено — четыре часа сна в сутки и изобретение алгебры не прошли бы ни для кого бесследно.

— Мастер Ганиль… — робко сказал нежный голосок у него за спиной.

— Измерь снова, — приказал он ученику и удивленно повернулся к девушке.

Лани тоже стала другой. Лицо у нее было напряженным, глаза тоскливыми, и говорила она теперь с Ганилем как-то испуганно. Он совершил второй шаг в ухаживании — нанес три вечерних визита и на этом вдруг остановился. Такое произошло с Лани впервые. До сих пор никто еще не смотрел на нее невидящим взглядом — так, как сейчас смотрел Ганиль. Что же такое, интересно, видит его невидящий взгляд? Если бы только она могла узнать его тайну! Каким-то непонятным ему самому образом Ганиль чувствовал, что происходит в душе у Лани, и он испытывал к ней жалость, к которой примешивался некоторый страх.

Она наблюдала за Уонно.

— Меняют ли… меняете вы хоть иногда эти размеры? — спросила она, чтобы как-то завязать разговор.

— Изменить Образец — значит впасть в Ересь Изобретательства.

На это Лани сказать было нечего.

— Отец просил передать вам всем, что завтра Мастерская будет закрыта.

— Закрыта? Почему?

— Коллегия объявила, что подул западный ветер, и, может быть, завтра мы увидим Солнце.

— Хорошо! Хорошее начало для весны, правда? Спасибо, — сказал Ганиль.

И он снова повернулся к Образцу.

Священнослужители Коллегии на этот раз не ошиблись. Вообще предсказание погоды, которому они отдавали почти все свое время, было делом неблагодарным, но хоть в одном случае из десяти они предсказывали правильно, и именно сегодняшний день оказался для них удачным. К полудню дождь кончился, и теперь облачный покров бледнел — казалось, он кипит и медленно стекает к востоку. Во второй половине дня все жители города были уже на улицах; одни взобрались на дымовые трубы, другие на деревья, третьи на городскую стену, и даже на полях, по ту сторону стены, стояли и смотрели, задрав головы, люди. На огромном внешнем дворе Коллегии ряды священнослужителей, начавших свой ритуальный танец, сходились и расходились с поклонами, сплетались и расплетались. Уже и в каждом храме священнослужитель готов был в любой момент, потянув за цепь, раздвинуть крышу, чтобы лучи Солнца могли упасть на камни алтаря. И наконец уже перед самым вечером небо открылось. Желто-серая пелена разорвалась, и между клубящимися краями разрыва показалась полоска голубизны. И с улиц, площадей, окон, крыш, стен города — единый вздох, а потом глухой гул:

— Небеса, Небеса…

Разрыв в небе расширялся. На город посыпались капли, свежий ветер сносил их в сторону, и они падали не отвесно, а наискось; и вдруг капли засверкали, словно при свете факелов ночью — но только свет, который они отражали теперь, был светом Солнца. Ослепительное, оно стояло в Небесах, и ничего, кроме него, там не было.