— Да, государь.

— Хорошо. Тогда узнай также, что стыд мой только усугубился, когда легионы высадились на острове, и мое царство было возвращено мне на остриях римских мечей. Кто бы ни правил в Каллеве, я ли, другой ли, мы царствуем лишь по прихоти силы куда более могущественной, чем атребаты. Все, что мы можем, — это стараться любым способом уцелеть, а это значит отдаться на милость того, кто сильнее.

— Но царь, — возразил Катон, — ты союзник Рима, а не его подданный!

— Правда? А какая по большому счету разница? Спроси своего трибуна. Спроси, что будет с нами, когда Рим наконец разделается с Каратаком?

Катон перевел слова старца, мысленно молясь о том, чтобы трибун хорошенько обдумал ответ. Но Квинтилл ответил сразу и без намека на свою обычную любезность:

— Царь Верика, я думал, что ты испытываешь большую благодарность по отношению к нашему императору, ведь если бы не он, ты так и оставался бы изгнанником и одним из просителей, обивавших пороги наместника Рима в Лютеции. Ты всем обязан Риму, и, пока верен ему, тебе нечего нас опасаться.

— И вы позволите нам существовать? — уточнил Верика по-латыни. — Оставите нам возможность жить своим умом, по своим обычаям?

— Конечно! До тех пор, пока это целесообразно. — Квинтилл выпрямился. — Даю тебе в том свое слово!

— Твое слово?

Верика склонил голову набок, словно бы удивляясь, а потом повернулся к Тинкоммию:

— Видишь, Тинкоммий. Перед нами опять всего две перспективы: либо попасть под пяту Каратака, либо превратиться в провинцию Рима.

— Этого может никогда не произойти, — заметил Катон.

— Это уже происходит, центурион. Мне в полной мере известны полномочия прибывшего к нам трибуна, так же как, уверен, тебе и центуриону Макрону. Пришло время сказать о том и другим.

Катон заставил себя не смотреть на Артакса и бросил предостерегающий взгляд на Макрона, но беспокоился он напрасно. Старший центурион боролся с зевотой, сонно тараща сами собой закрывающиеся глаза.

— Трибун, — продолжил Верика, — почему бы тебе самому не сообщить о цели твоего визита в Каллеву? С какими инструкциями ты прибыл? Что обсуждал со мной два дня назад?

— Царь, но это строгий секрет.

— Сохранить его в тайне все равно невозможно. Может быть, тебе придется раскрыть себя уже через пару недель, и неизвестно, буду ли я тогда жив. Моим ближайшим родичам, Тинкоммию и Артаксу, необходимо знать правду заранее. Так что говори.

Трибун Квинтилл поджал губы, обдумывая лучший ответ, но под конец вообще пошел на попятный.

— Не могу. Мне было приказано передать это лично тебе и только тебе. А я солдат и не могу нарушить приказ.

— Очень достойно с твоей стороны, — язвительно произнес Верика. — Ну что ж, тогда обо всем скажу я. Командующий римскими силами Плавт опасается, как бы наш народ не нарушил договор, заключенный мной с Римом. Поэтому он, как бы это сказать… предлагает?.. да, он предлагает мне быть готовым распустить когорты по первому его слову.

Катон перевел, что сказал царь. Макрон резко выпрямился, широко раскрыв глаза; вид у него был удивленный и рассерженный. Тинкоммий с Артаксом явно были потрясены.

— Есть и худшая весть, гораздо более худшая, — продолжил Верика. — Помимо роспуска нашего войска командующий настаивает на том, чтобы все воины-атребаты сдали оружие и оно… было помещено туда, где им не смогут воспользоваться. Да, кажется, именно таково точное выражение его мысли.

— Нет! — взревел Артакс. — Нет, государь, это невозможно. Скажи, что это не так!

Такой яростный протест со стороны долго молчавшего Артакса ошеломил всех. Знатные бритты вскочили на ноги, Верика простер к старшему племяннику руку:

— Артакс, прошу тебя.

— Нет! Я не сдам оружия! И никто из нас не сдаст. Мы лучше умрем!

Катон перевел его слова римлянам.

— Уверен, все это подстроил наш миляга-трибун, — шепнул Макрон на ухо другу, в то время как Артакс на своем языке продолжал пылко изливать свои чувства. — Он рад разделаться с нашими когортами.

— Тише, пожалуйста, командир… — похлопал товарища по руке Катон.

Верика поднялся со своего места, подошел к Артаксу и положил ему руки на плечи:

— Думай о том, что ты говоришь, Артакс! Как следует думай! Таков приказ римского командующего. Если я воспротивлюсь ему, с нами будет покончено. Нас раздавят, как яичную скорлупу. Мы должны будем разоружить наших людей. Мы распустим когорты. Да, это бесчестье. Но бесчестье лучше, чем смерть.

— Не для воинов! — выкрикнул Артакс.

— Речь идет не о воинах. Речь идет о нашем народе. Или ты думаешь, легионеры будут разбираться, кого они убивают, воинов или нет? Как ты себе это представляешь? — Верика встряхнул родича. — Ну?

— Нет, разбирать они точно не будут, — признал Артакс.

— Тогда у нас нет выбора… верней, у тебя.

— У меня? — Артакс воззрился на Верику: — Что ты имеешь в виду, государь?

— По той ли причине, по иной ли, но довольно скоро я умру. И мне угодно, чтобы ты стал царем. Призываю всех присутствующих стать свидетелями моего волеизъявления. Теперь тебе ясно, почему именно ты будешь обязан исполнить приказ генерала?

Все в изумлении уставились на царя. Катон обвел взглядом собравшихся и увидел, что Тинкоммий впал в шок, хотя и пытается скрыть свое потрясение. Трибун Квинтилл, поначалу весьма удивленный, потом удовлетворенно заулыбался. Верика выглядел как человек, сбросивший с плеч тяжкое бремя. А вот Макрон, судя по его хмурой физиономии, был страшно зол.

— Я? — растерянно покачал головой Артакс. — Почему я?

— Да, — тихо промолвил Тинкоммий, — почему он, дядя? Почему не я? Сына у тебя нет, а я сын твоего родного брата. Так почему же не я?

— Тинкоммий, с тех пор как ты лишился отца, я относился к тебе как к сыну. Любимому сыну. Но ты слишком молод, слишком неопытен и, боюсь, способен поддаться влиянию тех, кто и во сне ищет способы разорвать союз с Римом. Будь ты постарше, наверное, тебе было бы легче противостоять таким людям. Кроме того, ты, как и я, совсем недавно вернулся из изгнания, и многие соплеменники, чье мнение имеет вес в нашем царстве, тебя просто не знают. Артакса знают и уважают все. В том числе и те, что боятся или ненавидят римлян. Он человек чести, и у меня нет сомнений в его преданности интересам народа. Прости, племянник, но я сделал выбор, и больше тут не о чем говорить. — Лицо Тинкоммия исказила гримаса горечи и разочарования, тогда как царь снова повернулся к Артаксу: — Разумеется, мое решение еще предстоит обсудить на совете, но сомневаюсь, чтобы там не согласились со мной. Когда станешь царем, Артакс, ты тоже научишься видеть все ясно, насквозь, как и я. И сам будешь знать, что следует делать.

Артакс медленно кивнул. Вокруг костра воцарилось длительное молчание. Затем внимательно наблюдавший за Артаксом Катон заметил, как в уголках рта того появилась улыбка.

— Разумеется, государь. Твое предпочтение для меня высокая честь, и думаю, я уже вижу, что нужно делать.

На следующее утро погода переменилась. Еще перед рассветом зарядил моросящий дождик, и царским рабам пришлось повозиться, чтобы разжечь сырые дрова и приготовить завтрак. Верика и его свита собрались вокруг костра, где немолчно шипели падающие сверху капли. Вместо обычного оранжевого свечения, предвосхищавшего появление солнца, над восточной линией горизонта прорезалась бледная, грязновато-желтая полоса, и, по мере того как она ширилась, небо все плотнее затягивали серые облака.

— Чудный денек, ничего не скажешь, — проворчал Макрон, затягивая кожаные ремни.

Катон прищурился, глядя на морось.

— Может, потом прояснеет?

— Ага, когда у свиней вырастут крылья.

— Ну, этого, я надеюсь, не произойдет, — улыбнулся Катон. — По мне, и бескрылые кабаны способны нагнать на всех страху.

Молодой центурион, уже одетый для вылазки в лес, стоял, опираясь на длинное охотничье копье. В отличие от солдатских метательных копий оно имело широкий зазубренный наконечник, при обратном рывке выдиравший из раны изрядные клочья плоти. Это копье, правда, тоже можно было метать, но из-за тяжести лишь на короткое расстояние. Слишком короткое, на взгляд Катона.