— Возможно и это. Возможны и провокации, — Сливин сел в кресло.

— Так вот, жду вашего совета. Сегодня мне подан проект водолаза-инструктора Костикова, предлагающего своими силами закончить ремонт.

— Об этом проекте положительно отозвались наши офицеры и командный состав ледокола, — сказал Андросов.

— Да вы уже в курсе дела? — Сливин даже улыбнулся от удовольствия. — Там есть очень остроумные мысли… Так не махнуть ли нам рукой на эти проклятые фирмы, не сыграть ли аврал? Общими усилиями обойдемся без помощи иностранцев… Ага, как будто вести из дому!

Только сейчас он увидел лежащий на столе развернутый листок радиограммы, жадно прочел.

— Из дому! Молодец, дочурка. Сдала экзамены в университет на «отлично». Мать так волновалась…

Андросов сочувственно слушал. Знал, как сам Сливин волновался за эти экзамены, только вчера послал запрос о домашних новостях жене.

— Стало быть, возражений против проекта Костикова нет? Я лично считаю его осуществимым вполне, — сказал начальник экспедиции, бережно пряча радиограмму.

— Очень дельный проект. Партийный и комсомольский актив возглавит борьбу за кратчайший срок его выполнения! — ответил Андросов.

Лейтенант Игнатьев пришел с берега в прекрасном настроении. Он был на увольнении в штатском костюме, купил в одном из бергенских магазинов широкополую шляпу, в другом — большие противосолнечные очки — дымчатые желтоватые стекла в голубой пластмассовой оправе.

Он торопливо прошел в каюту, бросил шляпу на койку, снял очки. Вытащил из-под подушки свою заветную тетрадь, написал две строчки, задумался, стал грызть карандаш, писал снова.

— Лейтенант, проверили таблицу светлого времени в районе плавания? — спросил Курнаков, входя в каюту,

— Проверил, товарищ капитан второго ранга.

— Так… — Курнаков смотрел не на Игнатьева, а на толстую тетрадь на столе. — Сомневаюсь я, что с вашими поэтическими упражнениями мы сможем благополучно закончить поход. Опять стишки писали?

— Да вот, пришло в голову во время прогулки…

Игнатьев перебирал страницы тетради. Еще весь был во власти только что написанного. Хорошо получилось! Вспомнил разговор с Андросовым, застенчиво улыбнулся:

— Может быть, хотите прочесть?

Курнаков молча сел на койку, взял раскрытую тетрадь.

Игнатьев присел рядом с Курнаковым, нетерпеливо ждал оценки. Начальник штаба молчал.

— Это я в нашу стенгазету хочу… — упавшим голосом сказал Игнатьев. — Капитан третьего ранга говорит — нужно давать стихи в стенгазету…

Он расстроенно оборвал, откинул волосы, упавшие на брови.

— Пусть тогда капитан третьего ранга и занимается штурманским обеспечением похода! — Курнаков решительно захлопнул тетрадь. — Нечего говорить — стихи неплохие. Но еще раз предупреждаю, лейтенант, — или поэзия или штурманская точность.

— Но ведь поэзия это и есть точность! — с отчаянием сказал Игнатьев, придвигая к себе тетрадь. — А наше штурманское дело — это же сама поэзия! Сколько было штурманов — хороших поэтов. Знаете стихи балтийца Лебедева, который на подлодке служил? Превосходный был штурман, а его стихи теперь в хрестоматиях печатают. А североморский штурман Ивашенко, гвардеец! Смотрите, как он писал, товарищ капитан второго ранга.

Игнатьев продекламировал нараспев:

— Во всяком случае, сомневаюсь, чтобы эти офицеры писали свои стихи в походах, — сказал Курнаков, вставая. — На море рельс нет. Если во время вахты стишки сочинять…

Он негодующе замолчал.

— Разрешите доложить, товарищ капитан второго ранга, — тоже встал Игнатьев, — во время вахты я стихов никогда не пишу.

Восхищаясь втайне Курнаковым, он невольно перенимал его холодно-корректный тон.

— Имеете замечание о моих упущениях в штурманской службе? — спросил Игнатьев.

— Нет, пока не имею. Пока работаете неплохо.

Курнаков глядел на Игнатьева, на его вскинутое смелое лицо под хаосом белокурых волос. «Неплохой, талантливый штурман, но вот заболел стихами, что тут будешь делать!»

— Скоро уходим в море, лейтенант. Переодевайтесь и приходите в рубку — поработаем с лоциями, — сказал Курнаков почти мягко.

Над палубами «Прончищева» и дока прокатились звонки аврала.

На стапель-палубу дока выстраивались матросы… Агеев, уже в рабочей одежде, распоряжался около бревен… И водолазы в своих поношенных комбинезонах прошли по палубе тяжелой точной походкой, готовили оборудование для электросварки.

На их лицах зачернели стеклянные грани защитных очков. Вспыхнуло ослепительно-лиловое искристое пламя автогена.

Андросов, одетый в бумажные брюки и синий рабочий китель, переходил от одного участка работы к другому, когда возле него остановился запыхавшийся рассыльный.

— Товарищ капитан третьего ранга! Только что с берега доставлен в санитарной карете тяжело раненный сигнальщик Фролов. Начальник экспедиции приказал вам срочно явиться на ледокол.

Андросов стоял на крыле мостика, задумчиво смотрел на остающиеся сзади по правому борту черные скалы Бью-фиорда.

Атлантический океан. Вот он плещется вокруг — спокойный, вздымающийся мягко, чуть заметно. Безбрежная, подернутая неподвижными бликами и разводами синева.

Караван лег на новый курс, снова шел на норд. По правому борту медленно проплывал берег материка — за первой линией гор из коричневого складчатого камня поднималась вторая линия, смутные, расплывчатые, словно сотканные из холодного дыма громады. Узкими лоскутами белеют на откосах прибрежных гор стеклянно-матовые срезы — это спускаются к морю ледники. А над океаном стоит жара, солнце сверкает на тяжелой спокойной воде. И по левому борту протянулась цепь островков — то крутых, зазубренных, то плоских, еле заметно чернеющих в синеве.

— Теперь пойдем Инреледом до самого Баренцева моря, — сказал капитан Потапов, с обычным меланхолическим видом вглядываясь в океанский простор.

— Инреледом? — переспросил Андросов.

— Так точно, Инреледом, рекомендованным фарватером. Видите — идем как будто открытым морем, а на самом деле это Инрелед — узкий проход вдоль берега среди опасностей — надводных и подводных шхер. «Шергорд» — «сад шхер», называют эти места норвежцы.

— Поэтично, — заметил Андросов.

— Поменьше бы такой поэзии! — откликнулся капитан «Прончищева». — Собьешься с фарватера — и посадишь корабль на банку. Знаете, одних только островков у берегов Норвегии насчитывается до полутораста тысяч.

— Так, может быть, целесообразнее идти дальше от берегов?

— То есть открытым морем? — иронически усмехнулся Потапов. — Здесь под нами глубины небольшие, много якорных мест. Подводный рельеф Инреледа — как широкий порог, по которому проходит теплое течение Гольфстрим. А податься мористее — выйдем в огромную впадину Атлантики с ветрами и длинной океанской волной.

— Нет, товарищ капитан третьего ранга, — помолчав, сказал Потапов с таким негодованием, точно обвинял Андросова в том, что именно он создал все неприятности норвежского побережья. — С вашего позволения пойдем Инреледом, как ходят, огибая Скандинавию, мореплаватели всех стран.