Первым делом она заметила кобуру у него на поясе.

— Очень медленно, — сказала Саша, — расстегните ремень и бросьте его вперед, мне под ноги.

— Вы ведь понимаете, что имей я намерение вас застрелить, здороваться я не стал бы? — уточнил Вершинин, однако приказ ее выполнил. — У меня еще нож в кармане галифе. И кортик во френче, в потайной петле. Вам как удобнее, чтоб я сейчас их отдал или позже?

Ситуация становилась нелепой, но снова ставить маузер на предохранитель Саша не спешила.

— Позже, — процедила она сквозь зубы. — Как вы меня нашли?

— Вы ведь сами видели, как деньги открывают не хуже ключа любые двери. Так вот, распутать лесные тропы они помогают точно так же. Что ж вы так пистолет сжимаете, еще выстрелите куда-нибудь… Вам не нужно меня бояться, Александра. Я пришел как друг.

— Друг? — вскинулась Саша. — Ну, знаете. Я как-то иначе себе представляю дружбу. По вашему приказу меня пытали до полусмерти. А потом вы меня продали.

— Зачем вы рассказываете эту историю вот так, — поморщился Вершинин. — Можно же представить вещи в ином свете. Я сохранил вас живой и существенно более целой, чем должен был. А потом, рискуя собственной драгоценной шкурой, спас от участи, худшей чем смерть, и доставил в место, оказавшееся для вас совершенно безопасным в конечном итоге.

— Вон оно как, — усмехнулась Саша. — Ладно, черт с ним, с нашим общим не особо-то героическим прошлым. Сейчас вам чего надо? Вы здесь как представитель контрразведки?

— Я более не служу в контрразведке. Я ведь многим рискнул в той нашей маленькой афере — и просчитался. Уверен был, что ваш полковник просто решил от вас отделаться. Не понимал только, отчего таким жестоким способом. Жалел вас, грешным делом. А жалеть-то мне следовало себя! ОГП вцепилась в историю вашего исчезновения, как бульдог. Полетели головушки. Сам я едва успел смотать удочки и понес значительный ущерб. Но это мои проблемы, не ваши. Для вас имеет значение, что я действительно здесь как друг. Потому что другом вам сейчас будет всякий, кто поможет вам решить проблемы со снабжением. Я знаю два слова, которые заставят биться быстрее ваше революционное сердечко: русский трехлинейный.

— Да, нам пригодились бы винтовочные патроны, — сказала Саша насколько могла небрежно. Вершинин попал в яблочко, пустые патронные ящики уже снились ей. — Но вы-то с чего вдруг воспылали желанием помочь делу революции?

— Тут дело в специфических особенностях военной логистики… Александра, мне всегда приятно вас видеть, но непременно ли мы должны беседовать вот так, на ногах? Вам обязательно держать меня под прицелом?

— Именно так.

— Как вам будет угодно. Желание дамы — закон. Смотрите, я держу руки на виду — только б вы не волновались. Но, право же, я не представляю для вас никакой опасности. Проделать весь этот путь, только чтоб вас убить… не обижайтесь, но за вашу смерть никто не заплатит суммы, которая окупила бы такие затраты.

— Не заговаривайте мне зубы. Что там с логистикой?

— С военных складов относительно несложно списать массу полезных вещей, — объяснил Вершинин. — Особенно пока идут боевые действия. Ну, вы знаете, все горит, взрывается, постоянно переходит из рук в руки. Подходящая обстановка для того, чтоб списывать любого рода ресурсы и перемещать на, скажем так, неофициальное хранение. Сложности начинаются на стадии сбыта. Спрос, разумеется, есть. Пока живы такие люди, как вы, спрос на боеприпасы и снаряжение будет стабильным. Вот только, к глубокому моему сожалению, не весь этот спрос платежеспособен. А у вас есть связи. Потому, что бы ни происходило между нами в прошлом, теперь мы нужны друг другу.

Саша постаралась припомнить, о чем они с Вершининым говорили в Рязани. В тот момент, конечно, ее больше интересовало, как избавиться от его общества, чем как извлечь из него выгоду. Что она тогда поняла — Вершинин сильнее, быстрее и, самое опасное, умнее ее. Саша понадежнее перехватила маузер.

— После взятия Петрограда мы не досчитались некоторых из хранившихся в казне ценностей, — напомнил Вершинин. — Расследование показало, что многие из них были изъяты по распоряжению ПетроЧК. Добраться до этих вещей ни ОГП, ни контрразведке не удалось до сих пор.

— И вы полагаете, я сделаю то, чего не смогла вся королевская конница и вся королевская рать?

— У меня есть одна большевистская явка, — сказал Вершинин. — Надеюсь, ваши бывшие коллеги до сих пор не считают ее проваленной. Она грамотно устроена, это весьма людное общественное место. Если там засветится человек, которого узнают в лицо — с ним могут попытаться выйти на контакт. Для этого вы мне и нужны.

Саша кивнула. В его словах был резон. Вот только даже если большевики и располагали царским золотом, она-то теперь вряд ли могла считаться большевичкой. Восстание хоть и объявлено общим, по существу оставалось крестьянским, то есть анархистским и эсеровским. Присоединившиеся к восстанию части РККА с точки зрения большевиков скорее всего стали перебежчиками. И то, что у РККА больше не было командования, сути вопроса не меняло.

Однако стоять дальше вот так, держа Вершинина под прицелом, было как-то уже совсем глупо.

— Мне надо обдумать это, — сказала Саша. — Подождете в штабе. Там есть превосходный подвал, меня тоже в нем первое время держали. Место намоленное.

— Хозяйка — барыня, — улыбнулся Вершинин. — Я прибыл верхом. Мой конь привязан вот в той роще. Его зовут Робеспьер, я надеюсь въехать в свое персональное лучшее будущее, оседлав Робеспьера. Овес для него в седельной сумке — я знал, куда еду. Там же вы найдете пачку папирос — это лично вам, подарок. Эх, надеюсь, ваши люди не сожрут благородное животное прежде, чем вы разрешите наш вопрос.

— Ты что же это, веришь контрразведчику на слово, комиссар? — спросил Антонов, прищурившись.

— Ему не верю ни на грош, — вздохнула Саша. — А вот в его любовь к золоту верю вполне. Лично видела, как он ради денег из кожи вон лезет.

— Дак это золото и впрямь есть у твоих большевиков? — хмыкнул Князев. — И они вот так за здорово живешь его отдадут?

— Оставшись здесь, мы этого не узнаем, — ответила Саша.

Они, как часто в последние дни, совещались втроем в маленькой, зимней части штабной избы. Стало смеркаться. Саша зажгла две свечи в чугунном подсвечнике и снова села на лавку по левую руку от Князева.

— А ежели этот контрразведчик без затей сдаст тебя в ОГП? — спросил Князев. — Это куда как более простой способ получить золото.

— Да, но нет. Кажется, у ОГП нет причин платить за меня столько, чтоб это оправдало затраты и риски Вершинина. Ну, что я им расскажу? Что мы тут с хлеба на квас перебиваемся? Тоже мне, военная тайна. А Вершинин же кому-то заплатил, чтоб меня разыскать, узнать про мои передвижения и так эффектно передо мной появиться. Как черт из табакерки. И с каким удовольствием его здесь порешат, ему известно. Значит, он полагает, что игра стоит свеч.

— Только вот мы не знаем, что там у них за игра, — не унимался Князев. — Смотри, Александра, как бы тебе заместо игрока не сделаться ставкой. Вдруг полковник твой довольно заплатил, чтоб тебя вернуть?

— Нет, — ответила Саша. — Этого нет.

— Да почем ты знаешь?

— Чуйка у меня на него. Не нужна я ему больше.

Он такой же твой полковник, как и мой, хотела сказать Саша, но сдержалась. Она-то с Щербатовым всего лишь переспала, а Князев воевал с ним бок о бок полтора года. И вот что началось — “твой полковник”.

— Какой еще полковник? — встрял Антонов. Саша и Князев переглянулись.

— Дело прошлое, — ответил Князев за обоих. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Но не нравится это мне.

У Саши оставалось две папиросы из привезенной Вершининым пачки — прочее она успела раздать. По крайней мере насчет папирос он не обманул — первый сорт с фильтром, пачка плотного цветного картона, она и до войны-то нечасто могла такие себе позволить. Одну папиросу закурила сама, другую отдала Князеву, ему давно уже нечем было набивать свою трубку.