Паршивая штука эта война.

Раненый, будто почуяв что-то, заметался.

— Мамочка, прости, я долго не писал…

— Именем Революции!

Два выстрела, чтоб наверняка. Патроны были.

— Да будьте вы прокляты, — сказал доктор Громеко.

— Я — да, проклята, — согласилась Саша. — Но ведь это ради всех. Чтоб нам не быть больше проклятыми.

Глава 26

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Ноябрь 1919 года

— С глузда съехала, Александра, — ярился Князев. — Ну куда тебе к казакам ехать. Комиссар, да еще баба. Им это как красная тряпка для быка, у них знаешь какие счеты к вашему брату... И с атаманом не сговоришься, и сама пропадешь ни за грош. Хана тогда нашему снабжению. Давай я поеду от РККА.

— Ты ведь сам мне объяснял, что атаман Топилин — не дурак, — оправдывалась Саша. — Потому и едем мы с Антоновым на переговоры. Нас Топилин не порешит, потому что ты, Федя, после такого стал бы… недоговороспособен. Разнес бы его в клочья, проще говоря. Потому ты надежнее нас защитишь, если останешься тут, при войске. Топилин тогда будет знать, что нашей гибели ты ему не спустишь.

— И правда, Сашка, — вступил Антонов. — За каким чертом тебе самой ехать? Гусей подразнить? Отправь из комиссаров своих кого-то, кто не так примелькался.

О том, чтоб Антонову ехать на переговоры от лица Объединенной народной армии одному, речи не шло. Трое людей, склонившихся над самодельной картой, стояли во главе восстания уже полгода и знали, что имеют дело со стихией. Друг другу они доверяли полностью — другого выхода у них не было. Но те, кого они вели за собой, непрерывно схлестывались.

Уже летом между участниками восстания хватало обид, как свежих, так и застарелых, тянущихся из глубины поколений. С тех пор почти ежедневно прибывали пополнения, и каждое знаменовало надежду, но и приносило новые проблемы. Беженцы, дезертиры всех мастей, доведенные до отчаяния рабочие и сельская беднота, ускользнувшие от первой волны репрессий большевики и левые эсеры и, вишенкой на торте, энтузиасты-добровольцы, искренне радеющие за дело революции. Последние доставляли больше всего хлопот — больно уж реальность восстания расходилась с их прекраснодушными фантазиями. Саша узнавала в них себя, какой была всего лишь два года назад. Тогда казалось, что до торжества свободы и братской любви рукой подать, надо только истребить совсем немного врагов.... Но борьба оказалась долгой. Саша привыкла. Они тоже привыкнут.

На прошлой неделе принимали беглецов из концентрационного лагеря под Тверью — там заключенные, которых неделю не кормили, пошли грудью на пулеметы и голыми руками разорвали охрану. Из пяти тысяч пленников до Тамбовщины добрались едва ли две сотни. Одного взгляда на них любому хватало, чтоб понять: сдаваться Новому порядку нельзя, лучше смерть. Но как же трудно было их всех разместить и прокормить… Хотя удалось захватить основные транспортные пути и почти весь урожай хлеба остался в губернии, еды уже все равно отчаянно не хватало.

Напряжение между местными и пришлыми росло. Если б не комиссары, присланные покойным Донченко, ситуация давно бы вышла из-под контроля. Комиссары сурово карали за любые попытки грабежа и насилия и так сохраняли какое-то подобие дисциплины.

Если бы командир Антонов — его не называли больше атаманом — поехал на переговоры с казаками один, это вызвало бы волну возмущения среди пришлых. Они и без того подозревали местных, которым еще было что терять, в намерении заключить сепаратный мир с противником, принеся временных союзников в жертву.

— Лучше мне поехать самой, — сказала Саша. — Любого из моих парней казаки могут с легкостью убить, потому что необратимых последствий это не вызовет. А меня не тронут — слишком велики ставки. Если же нас и порешат, невелика беда. Вместо Сашки будет Михаил Егорыч, — Антонов на этих ее словах согласно кивнул. — Вместо меня любой из моих комиссаров встанет. Вершинин побурчит, а потом согласится на другого посредника. Ко мне он уже привык, но к золоту привык сильнее. А вот без тебя, Федя, тут всему конец. Тамбова нам без тебя не взять.

— Чушь не городи, комиссар, — сказал Князев, глядя исподлобья. — Не бывает так, чтоб на одном человеке все держалось. Есть у нас и не хуже меня командиры.

— Командовать-то, может, и есть кому, — ответила Саша. — А вот тех, чьи команды выполнять будут — ты один. Кто поперек тебя шел и своим умом пытался воевать, легли в сырую землю. Зато другим послужили наукой. Твой авторитет дорогой ценой оплачен, потому тобой мы рисковать не имеем права. Скажи мне лучше, что мы с казаков можем получить за проход.

— Дак добра-то всякого много у них, — Князев почесал в затылке. — Награбили будь здоров. И у крестьян здешних, и с военных складов. Но требовать у них назад добычу — это им оскорбление выйдет. Однако ж и вывезти все они не смогут, им теперь налегке на Дон уходить надо, покуда дороги не перекрыты. Есть у меня подозрение, что Топилин наложил руку на артиллерийские склады в Тамбове. Казаки — мужики хозяйственные, до всякого добра падкие. Кстати, мужиками не вздумайте их называть в лицо, за такое они бьют или что похуже. В общем, ежели верный тон возьмете, можно и поживиться от них. Коней не просите, конь для казака больше, чем имущество. Как они говорят: сам не пожри — коня покорми.

— Ну я тогда передаю с посыльным, что встречаемся на меже? Дюжина наших, дюжина ихних? — предложил Антонов.

— Не так, — сказала Саша. — Сообщи, мы с тобой сами приедем в Кулеватово. Пусть ждут. Возьмем пару человек для связи, и все. Покажем, что ничьи жизни здесь ничего не стоят — даже наши. Такая у нас будет переговорная позиция.

***

— Боязно, Сашка? — спросил Антонов.

Саша поежилась, но скорее от холода. День выдался морозный, сухой снег скрипел под лошадиными копытами, идущее к закату солнце совсем не грело. Давно пора прекращать форсить в городском пальто да замшевых перчатках, а надеть шинель и овчинные рукавицы. Но за осень Саша уже привыкла выглядеть эффектно и привлекать внимание. Женственность оказалась не только уязвимостью, но и оружием. Только красную косынку сменила на пуховый платок, подаренный Матроной в первый день на Тамбовщине.

— Сдается мне, я свое отбоялась, — Саша прижимала ладони к шее Робеспьера в попытке согреться. — Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Сам-то как?

— Вот так же. О Наташке товарищи позаботятся, коли я не вернусь. Она в тягости, весной ждем первенца. Если доживем до весны.

— Поздравляю, папаша будешь! Такой же, верно, сумасшедший, как Князев. Этот как начнет о своих детях говорить, так все, понеслась душа в рай. А до весны, если артиллерией сейчас разживемся, можем и дожить, почему нет.

Саша сама не успела проститься с мужем, он уже третий день был на другом участке фронта. Он бы, конечно, не запретил ей ехать на переговоры, он ничего не мог ей запретить. Но все равно она была рада, что он при этом решении не присутствовал. Не будет чувствовать себя виноватым, если она не вернется.

— Так что на попятный не идем, гнем свою линию, — подвел итог Антонов. — Хотят уйти мирно — пусть оставляют нам все казенное имущество, и точка. Вот разъезд, встречают нас, похоже.

Саша погладила Робеспьера по шее, пытаясь успокоить не столько его, сколько себя. Прищурилась, чтоб рассмотреть едущих навстречу всадников — ее зрение продолжало портиться.

— Алексан Степаныч, — обратился есаул к Антонову, демонстративно игнорируя Сашу. — Атаман Топилин вас ждет.

Въехали в Кулеватово. На первый взгляд село выглядело почти мирно, разве что свежий снег весь истоптан копытами да повсюду конский навоз. Прошли к колодцу две девки, громко разговаривая и смеясь в голос. Мальчик гонит палкой стало гусей. Пожарищ не видать — не в центре села, по крайней мере. Эта картина разительно отличалась от того, что казаки обыкновенно оставляли после себя. Видимо, они умели не пакостить там, где живут.