Живет с начальником штаба пятьдесят первого полка. Оказывается, эта пылкая революционерка питает слабость к офицерам императорской армии, пусть даже и бывшим… Щербатов укорил себя за неуместные мысли. Имеет значение тут то, что семья не может быть средством давления, как и в случае с Антоновым.

Сашу было бы проще живой не брать. Казнь женщины плохо скажется на реноме Нового порядка. Да и если учесть их историю… ни к чему это. Саша больше не вызывала в нем ни нежности, ни желания ее спасти. Она была врагом — равной. Этого она хотела и это получила. Но проблема уже в другом. Вера говорила, что Саша нужна ей для ее работы. Прямо отказать сестре Щербатов не мог, однако подозревал, что общение с Сашей может оказаться опасно для Веры. Саша умела каким-то образом воздействовать на людей, и Вера, сама обладавшая подобными талантами, была к ним в то же время уязвима.

Щербатов взял с подставки вечное перо, занес его над досье и задумался. Если он сейчас поставит резолюцию “устранить оперативно”, Вера никогда об этом не узнает. Он мог бы солгать ей ради ее же блага. После он скажет, что артиллерийский снаряд или кавалерийская атака не разбирают, кто числился в каком списке.

Только вот это означало солгать самому близкому человеку. Единственному, кому он может доверять. Вздохнув, Щербатов обмакнул перо в чернильницу и написал поперек Сашиного досье: “Взять живой”. Слово “живой” подчеркнул дважды, на втором росчерке чуть поцарапав бумагу. Вера получит то, что она хочет.

Третье досье Щербатову тяжело было брать в руки. Навалилась усталость. Почему бы не поехать домой? Он ведь вовсе не планировал сегодня работать. Но завтра и в любой другой день ничуть не легче будет сделать то, что сделать необходимо.

Странно было читать о военной карьере Князева в досье — ведь почти вся она разворачивалась у Щербатова на глазах. Они два года сражались на Великой войне бок о бок. Эти подвиги, ранения, награды, производства в следующий чин — все их Щербатов помнил не хуже, чем свои собственные. Однако теперь изучал их внимательно, только бы еще на пару минут оттянуть чтение последней графы досье.

Семья.

Князев не видел своих детей несколько лет, но это не мешало ему быть сумасшедшим отцом. О жене он вспоминал только в связи с детьми, совсем по ней не тосковал и до женского пола был охоч. А вот о детях своих мог говорить часами. Каждое письмо от них было для него праздником. Сам он писал им раз в неделю, причем наособицу каждому из троих, даже младшей, не умеющей читать. Когда второй сын заболел корью, Князев поднял среди ночи полгоспиталя, чтоб ему рассказали, насколько опасна эта болезнь и какие существуют от нее лекарства. Расспрашивал Щербатова, какие книги будут интересны детям — в детстве самого Князева книг не было. Каждую копейку жалованья берег и отправлял в Кострому. Даже став офицером, курил махорку и пил только самый дешевый самогон — лишь бы его дети ели досыта.

В досье значился адрес в Костроме, по которому жила семья Князева, а вот имен детей не было, только “3 дет.”. Щербатов взял перо и, тщательно выводя каждую букву, вписал: “Иван — 11 лет, Федор — 8 лет, Анастасия — 6 лет”. Поставил резолюцию: “Разыскать, доставить в Московское отделение ОГП”. Не дожидаясь, пока высохнут чернила, вызвал дежурного секретаря и велел принять приказы к исполнению.

Если предводителей восстания едва ли удастся взять до разгрома самого восстания, то с семьей Князева все должно выйти довольно просто. Куда уж проще…

Щербатов облокотился на стол, опустил голову на руки. Хорошо, что в кабинете не было зеркала. Не хотелось бы ему видеть сейчас свое лицо.

Это все необходимые, неизбежные меры. Восстание растет и ширится, на Тамбовщину стекаются недовольные со всей европейской части страны. Теперь, когда и казаки вышли из подчинения, ситуация стала смертельно опасной. Чтоб обезглавить восстание, пока оно не переросло в новый виток гражданской войны, хороши все средства.

Пора было ехать домой, но Щербатов знал, что заснуть не сможет. Глянул на часы: половина одиннадцатого. Поздно, конечно. Но Софи поймет. Она всегда его понимала.

Взял телефонную трубку, запросил соединение с домашним номером Софи. Дождался, пока горничная подзовет ее к телефону.

— Да, Андрей, я слушаю тебя, — сказала наконец Софи.

— Прости, что так поздно и неожиданно… Я понимаю, ты, должно быть, на балу устала. Но я бы хотел повидать тебя сегодня, сейчас. Мне… чрезвычайно нужно.

— Сегодня?

— Да. Я прошу тебя, позволь мне приехать к тебе.

Софи ответила после небольшой, заполненной тихим треском на линии паузы.

— Да, да, разумеется… Приезжай. Я буду ждать.

Что-то странное померещилось ему в ее интонациях, но, возможно, телефонный аппарат плохо передавал звук.

Сев в автомобиль и назвав шоферу адрес, Щербатов вспомнил, что в последнее время Софи не телефонировала ему и первой не предлагала встречи. Надо бы чем-то ее порадовать… он попросит Веру выбрать подарок. Сейчас одно имело значение: он сможет ненадолго забыть о тягостных служебных делах.

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Ноябрь 1919 года

Саша вернулась из Петрограда неделю назад. После вмешательства комиссара Реньо ОГП будто бы не имела больше вопросов к мещанке Сириной, даже слежку не установила. И все же встречаться с Тарновским лично Саша поостереглась, связалась с ним через газетные объявления. Несколько дней напряженного ожидания — и ответ был получен, отгрузка золота продолжилась по прежним каналам. По всей видимости, не все в петроградском подполье замыкалось на Донченко.

Объемы поставок росли. Неожиданно стало расти и качество: все больше прибывало совсем нового снаряжения иностранного производства. Но всего было мало, все поступало слишком поздно. А новобранцы прибывали каждый день. Вот и теперь, когда она приехала в Дельную Дуброву инспектировать госпиталь, ее ждал посланец из Иваново-Вознесенска.

— Так что же это, я первый из наших до вас добрался, товарищ комиссар? — спросил посланец, пожилой, но крепкий еще рабочий.

— Выходит, так, — ответила Саша, спешиваясь. Один из сопровождавших ее солдат взял Робеспьера под уздцы и увел. Саша знала, что животное расседлают, напоят и зададут ему корм. Комиссару армии можно было не беспокоиться о бытовых мелочах.

— Двоих передо мной посылали. Не доехали, видать… жаль, хорошие были товарищи. Но теперь без документов никуда, всюду ловят, и для рабочих свободы перемещения нет. Я по паспорту свояка покойного доехал, он приказчиком служил в магазине.

— Давай переговорим, сядем только, в ногах правды нет. Где тут посидеть можно? — обратилась Саша к другому своему солдату.

Солдат отвел их к грубо сколоченным скамейкам под развесистой ивой. На них расположились выздоравливающие раненые — выходили, видать, подышать воздухом. Саша глазами указала им на здание — они встали и пошли туда, опираясь на костыли и друг на друга.

Саша достала папиросы, протянула открытую пачку гостю, закурила сама.

— Ну, рассказывай, что там у вас. Допек вас Новый порядок совсем?

— Поперек горла встал! Хоть и то сказать, не сразу. По первости-то многих все устраивало. Знай себе норму у станка выполняй и по воскресеньям в церкву ходи. Жалованье небольшое, но голодать все же не доводилось, слава Богу, — рабочий опасливо глянул на Сашу, но она только улыбнулась ободряюще. — Школы даже новые пооткрывали для рабочих детей — правда, начальные только. Половина уроков — Закон Божий, ну грамота и счет еще. Но обещали же, что которые дети успехи в начальном обучении покажут, тех в гимназии примут, причем за казенный счет. Воспрял народ. Для рабочего ж человека главное — детей выучить да в люди вывести, чтоб не такая беспросветная жизнь у них была, как у нас. Ради деток, их будущего много стерпеть можно. При старом-то порядке пойди накопи еще те полсотни рублей на гимназию. Выбирать приходилось, кого из детей учить, и хотя бы одного снарядить не всякая семья сдюживала.