Однажды она сидела на церковной ограде и размышляла о том, почему люди продолжают ссориться друг с другом. Они произносили слова, которые причиняли другому боль, она видела это, иногда люди становились совершенно черными внутри, иногда красными, иногда совершенно пустыми и мертвыми. Она понимала, что и тот, кто произносил слова, и тот, кто слышал их, становились больными внутри. Она спросила папу, что это, и почему люди такие. Он ответил, что они враги. Эти "враги" стало ключевым словом в ее мире. Ирис размышляла над этим словом "враги": почему нужно быть врагами, из-за чего люди становятся врагами и что они делают друг с другом, когда они враги. Она обнаруживала врагов повсюду и удивлялась, что у большинства людей был кто-то, кто был им врагом, иногда все время, иногда изредка. Она не могла понять, как люди могут быть врагами, когда они знают, что умрут, перестанут быть, потеряют свой образ. И что пользы будет в том, что они были врагами, не разговаривали друг с другом, а если разговаривали, то говорили обидные слова?

Иногда вокруг кого-то атмосфера становилась черной, хотя для этого не было причин, и от этого становились врагами, но часто что-то было с самого начала, как будто кто-то хотел, чтобы человек стал врагом, именно это было для нее непостижимым.

Когда она сидела на своей церковной ограде, она думала, что гораздо проще быть "внутри-снаружи", чем мыслить, как все люди, она сидела и думала, что она может выбрать: остаться в своем "состоянии" и махнуть рукой на обычный мир, со всем его смертями и другими людьми, но в то же время она думала, что "если люди сейчас так глупы, что становятся врагами, ей нужно быть среди людей, чтобы сказать им, чтобы они перестали быть врагами, потому что они все равно умрут, и то, из-за чего они стали врагами, не будет иметь никакого значения".

Она сделала выбор остаться в этом сложном, тягостном, невыносимом человеческом состоянии, хотя, как она поняла гораздо позже, у нее не было выбора. Папа уже успел возбудить в ней интерес к коммуникации - отношениям - контакту с другими людьми, так что у нее появилась настоятельная потребность, нужда в контакте с другими людьми, и хотела она того или нет, она не могла перестать интересоваться внешним, повседневной реальностью, этой социализацией, которая для нее была сопряжена с такими трудностями и тяготами.

После этого ее сознание стало устремляться к социальной жизни, и она начала искать всякого возможного знания о человеческом. Она стала повторять все, что делали другие, чтобы возбудить чувства, или установить связь между мыслью, языком, чувством, поступком. Она стала принуждать себя к присутствию в реальной ситуации, и это получалось, только если она могла составить в своей голове некое представление. В ней по-настоящему проснулось осознание обычной реальности, и она решила больше не быть в мире "внутри-снаружи". Это было великое решение, которое означало, что она впервые в жизни задала себе направление, в котором нужно двигаться, и это изменило всю ее жизнь и все ее существо.

Очень трудно социализироваться, если ты не имеешь ни малейшего понятия, что это такое. Наблюдать и тренироваться, упражняться, упражняться, упражняться, делать так же, и, может быть, в лучшем случае добиться какого-то автоматизма. Самое сложное, что такие понятия как опыт, воля, мотивация и т.п. не воссоздаются внутри, они становятся массой пустот и иррациональностей, нужно заставлять себя все продумывать в голове и создавать структуры, которым потом следуешь. Иногда как будто пытаешься вспомнить то, чего не существует, можно вспомнить, что чего-то нет, но нельзя вспомнить, что представляет собой то, чего нет.

Ирис развила в себе суперстрасть к наблюдению. Она связывала все между небом и землей и делала из этого новые выводы. Она слушала, учила наизусть и повторяла раз за разом, пока не приходило понимание. Она начала видеть между строк, но редко, что написано в самих строках. Она понимала вещи не в каких-то рамках, но свободно, творчески, как художник, который создает свою собственную картину из впечатления, которое он получил.

Она не могла адаптироваться к обычному социуму, потому что в нем люди испытывают совершенно иные чувства, чем те, на которые она была способна, но она развила знания-чувства и могла относиться к другим, делать так же, как они, и, в глазах других, была почти нормальной. У нее ушло около десяти лет на то, чтобы достичь приемлемого уровня, и это потребовало огромного великодушия от человека, который был ее спутником и помогал ей, когда ее одолевали трудности.

Когда вы будете читать эти строки, забудьте все, что вы знаете о том, что обычно называют нормальным. Я нормальная, но у меня было множество переживаний, которые нельзя классифицировать с каузальной, естественнонаучной точки зрения. Пусть логика или то, что мои слова не подкреплены доказательствами, не мешает вам. Отправьтесь со мной в фантастическое, головокружительное путешествие в мир моего детства и испытайте внутри себя чувство узнавания. Я уверена, что нам всем доступно это измерение с самого начала, но рано, очень рано для окружающих нас взрослых становится важным, чтобы мы укоренились в той части реальности, которая не привлекает внимания, и так забываются знания о мире беспредельности, мире без времени и места.

Я не позволила себе закрепиться в этой реальности, я не понимала ее и не понимала, что я должна понять, поэтому моя родина была там, где я ощущала мир. Это состояние было светлым и ярким, я была внутри себя или снаружи, скорее я была везде, я уплывала туда, куда было направлено мое внимание и попадала внутрь этого. Мир моих мыслей простирался всюду.

Если я начну объяснять или отстаивать мои переживания, мой рассказ потеряет экзистенциальный смысл, который лежит вне мышления "правильно-неправильно", поэтому оставьте сомнения за обложкой книги и возвращайтесь к ним, когда прочтете последнюю страницу. То, что не затронет вас, отпадет, а если что-то затронет вас, это сдвинет рычаги вашей памяти, и вы почувствуете тот глубокий внутренний мир, который вы давно покинули.

Эти переживания подобны ветру: когда ветер дует, вы чувствуете это или видите его действие, когда на деревьях шелестит листва. Когда же он унимается, вы не чувствуете ни малейшего дуновения, но вы знаете, что ветер существует, что в любой момент может разразиться ураган.

Подобно тому как ветер не является истинным или ложным, так и то, что я пишу, не такой природы, то, что я пишу, как ветер: можно почувствовать дуновение, и каждый знает, что внутри нас, людей, существует внутренняя, невидимая глубина, которую трудно как следует понять, но все равно мы узнаём ее.

Этот внутренне-внешний мир, который я называла настоящим миром, отличался от обычного мира прежде всего тем, что в этом мире я понимала на уровне знания гораздо больше, чем обычно понимают люди. Моя проблема состояла в том, что у меня не было никакого канала, чтобы трансформировать это в культуру и социальность обычного мира, я вообще не понимала, что другие не входят в этот настоящий мир и, что я по-настоящему не вхожу в обычный мир, что мои "фантазии" непонятны другим и, что они пугают их. Мой папа научил меня, что нельзя рассказывать об этом мире где угодно и как угодно, что он должен быть внутри. Я говорила "снаружи" об этом мире, а он говорил: "Внутри", я знала, что это одно и то же, поэтому не имело значения, что они назывались по-разному. Я не понимала, когда и где я не должна говорить о нем, поэтому я болтала все время, но окружающие отмахивались от моих слов, как от фантазий, и никто не слушал меня.