Во всяком случае, подобные организации никоим образом не определяли политической жизни в нашей стране. Лорд Дарлингтон, прошу вас понять, был из таких джентльменов, кто любит находиться в центре событий, и люди, которых он на протяжении тех лет объединил своими усилиями, невообразимо далеко отстояли от гнусных экстремистских группировок подобного толка. Это были не только в высшей степени достойные люди, но и по-настоящему влиятельные в британской жизни фигуры: политики, дипломаты, военные, духовенство. Более того, некоторые из них были евреями, что уже само по себе доказывает, насколько бессмысленны многие утверждения относительно его светлости.

Впрочем, я отвлекся. Рассуждал-то я о столовом серебре и о том, какое впечатление оно произвело на лорда Галифакса в тот вечер, когда он встретился в Дарлингтон-холле с герром Риббентропом. Позвольте со всей определенностью заявить, что я ни в малейшей степени не намекаю, будто вечер, который поначалу не обещал оправдать надежды его светлости, завершился столь успешно только из-за столового серебра. Но, с другой стороны, как я упоминал, лорд Дарлингтон сам высказался в том духе, что оно могло тогда сыграть свою скромную роль в перемене настроения гостя, так что, возможно, не столь уж нелепо вспоминать о таких случаях с чувством удовлетворения.

Отдельные представители нашей профессии считают в конечном итоге малосущественным, какому именно хозяину служить; по их мнению, распространенный в нашем поколении вид идеализма, то есть убеждение, что дворецкие должны стремиться служить тем великим людям, кто работает на благо человечества, – всего лишь высокопарная болтовня, далекая от реальной жизни. Примечательно, что лица, высказывающиеся в этом скептическом духе, неизменно оказываются самыми заурядными в профессиональном отношении; это те, кто понимает: им самим не дано дослужиться до видного положения, и поэтому стремится низвести других до своего уровня. Стало быть, едва ли возникнет желание принимать их взгляды всерьез. Однако же все равно приятно, когда можешь, опираясь на собственный опыт, привести примеры, ярко высвечивающие всю глубину их заблуждения. Разумеется, хозяину стремишься исправно служить все время, и ценность такой службы не может быть сведена к веренице конкретных случаев вроде имевшего место в связи с лордом Галифаксом. Но я хочу сказать, что именно подобные случаи со временем начинают неопровержимо свидетельствовать о том, что дворецкому выпала честь исполнять свои профессиональные обязанности там, где вершились великие дела. И тогда, как мне кажется, можно испытывать законное удовлетворение, недоступное тем, кто согласен служить заурядным хозяевам, – удовлетворение от того, что можешь с известным правом сказать: твои труды явились пусть весьма скромным, но все же вкладом в движение исторического процесса.

Впрочем, не нужно так часто предаваться воспоминаниям. В конце концов впереди еще многие годы службы. Мистер Фаррадей не только превосходный хозяин, он еще и американский джентльмен, в отношении которого, конечно же, у меня особая обязанность – продемонстрировать все лучшее, на что способен английский слуга. Поэтому так важно сосредоточиться на настоящем и не допускать никаких проявлений самодовольства по поводу достигнутых в прошлом успехов. Ибо приходится признать, что последние месяцы дела в Дарлингтон-холле шли не совсем так, как могли бы идти. Совсем недавно вскрылись кое-какие мелкие погрешности, включая инцидент с серебром в апреле месяце. К великому счастью, у мистера Фаррадея в тот раз никто не гостил, но мне все равно пришлось пережить несколько по-настоящему неприятных минут.

Случилось это как-то утром за завтраком, и мистер Фаррадей – то ли по доброте душевной, то ли потому, что, будучи американцем, не сумел осознать масштаб упущения, – ни единым словом не выразил своего недовольства. Усевшись за стол, он всего-навсего взял в руку вилку, повертел, посмотрел, потрогал пальцем зубья и снова уткнулся в утреннюю газету. Все это он проделал как-то рассеянно, но я, понятно, успел углядеть и был тут как тут, чтобы убрать злополучный предмет сервировки. Быть может, я, находясь в сильном волнении, подскочил к столу слишком поспешно, потому что мистер Фаррадей слегка вздрогнул и пробормотал:

– А, Стивенс.

Я столь же поспешно вышел из комнаты и, не мешкая, вернулся с приемлемой вилкой. Приблизившись к столу – а мистер Фаррадей, казалось, ушел с головой в газету, – я подумал, что можно было бы тихо и незаметно положить вилку на скатерть, дабы не отвлекать хозяина от чтения. Мне, однако, уже приходило в голову, что мистер Фаррадей только прикидывается безразличным, чтобы не смущать меня, а потому возвращение вилки украдкой может быть истолковано как попытка с моей стороны приуменьшить или, что еще хуже, покрыть упущение. Вот почему я счел уместным демонстративно положить новую вилку на стол, так что хозяин опять вздрогнул, поднял глаза от газеты и пробормотал:

– А, Стивенс.

Подобные упущения, случавшиеся на протяжении нескольких последних месяцев, болезненно били по самолюбию, что вполне естественно, однако нет никаких оснований считать их следствием чего-то более серьезного, чем нехватка прислуги. Нехватка прислуги – само по себе дело, конечно, нешуточное, но если бы мисс Кентон и в самом деле вернулась в Дарлингтон-холл, то такие мелкие погрешности, уверен, сразу бы отошли в прошлое. Разумеется, не следует забывать о том, что в письме мисс Кентон – я как раз перечитывал его вчера вечером у себя в номере перед сном – нет точных формулировок, которые бы недвусмысленно говорили о ее желании вернуться на старое место. Больше того, вполне вероятно, что при первом прочтении – возможно, по чисто профессиональной привычке принимать желаемое за действительное – я преувеличил намеки на такое желание с ее стороны, если они вообще содержались в письме. Вчера вечером, должен признаться, я был несколько обескуражен тем, что в ее письме фактически нигде впрямую не говорится о желании вернуться.

Но опять же вряд ли имеет смысл ломать голову над этой проблемой, когда знаешь, что через двое суток сможешь, по всей вероятности, лично поговорить с мисс Кентон. И все же, должен сказать, я снова и снова мысленно возвращался к соответствующим местам письма прошлой ночью, когда лежал в темноте, прислушиваясь, как хозяин с хозяйкой наводят внизу порядок перед отходом ко сну.

Стоит, пожалуй, на минутку вернуться к вопросу об отношении его светлости к лицам еврейской национальности, поскольку, как я понимаю, проблема антисемитизма приобрела в наши дни довольно острый характер. В частности, позволю себе разъяснить, как в действительности обстояло дело с будто бы существовавшим запретом нанимать евреев на службу в Дарлингтон-холл. Поскольку подобные домыслы имеют непосредственное отношение к сфере моей деятельности, я способен их опровергнуть с фактами в руках. На протяжении долгих лет службы у его светлости в моем подчинении перебывало много слуг еврейской национальности, причем, позвольте заметить, их никто никогда и никоим образом не третировал из-за расовой принадлежности. Невозможно понять, откуда взялись эти нелепые обвинения, разве что – смешно сказать – начало им положил тот короткий и совершенно несущественный период в начале тридцатых годов, когда его светлость несколько недель находился под необыкновенно сильным влиянием миссис Кэролин Барнет.

Миссис Барнет, вдове мистера Чарльза Барнета, было тогда за сорок; это была очень красивая, а по мнению многих, и пленительная дама. Она слыла жутко умной, и в те дни часто доводилось слышать о том, как за обедом она посрамила того или иного ученого джентльмена в споре на какую-нибудь важную современную тему. Летом 1932 года она постоянно гостила в Дарлингтон-холле и проводила долгие часы с его светлостью в беседах большей частью социально-политического характера. Помнится, именно она устраивала его светлости «инспекционные поездки» в беднейшие районы лондонского Ист-Энда, во время которых его светлость посещал дома, где множество семей влачило жалкое существование в страшных условиях тех лет. Другими словами, миссис Барнет, скорее всего, в известной мере способствовала усилению озабоченности лорда Дарлингтона отчаянным положением бедных в нашей стране, и с этой точки зрения ее влияние нельзя считать целиком отрицательным. Но, с другой стороны, она состояла в организации «чернорубашечников» сэра Освальда Мосли, и весьма непродолжительные контакты его светлости с сэром Освальдом имели место как раз в упомянутые несколько летних недель. Тогда же в Дарлингтон-холле случились и те в высшей степени нетипичные происшествия, каковые, видимо, и послужили шатким основанием для нелепых обвинений в антисемитизме.