Засим и оставим их.

Много воды утекло с тех пор, как Ивана в богатыри посвятили... Хотя, не так уж и много, вообще-то. Всего три дня прошло. Думал наш герой, счастью его конца не будет: днем он на службу богатырскую ходит — в караул аль в патруль, вечером его Марья ласковая ждет — борщом кормит, пельменями, бататами да грибочками солеными.

А надобно отметить, что Марья ко дворцу княжескому близка была. С какого боку, Иван не ведал: от вопросов его уклонялась она искусно.

И вот, на третий вечер столь идиллического их существования таковы слова Марьюшка сказывала:

— Ваня. Дело к тебе есть секретное. Государственной, стало быть, важности.

— Да я завсегда, партизанка ты моя, — потянулся к ней Иван.

— Да не про то я, Ванечка, — отстранилась она ласково. — Я серьезно. Некое лицо высокопоставленное ночью нынешней встречи ждет с тобой.

— А зачем?

— Так ведь слава о тебе по всей Руси идет: нет в земле нашей воина доблестней.

Приосанился Иван:

— Когда идем-то?

Марья улыбнулась чуть заметно и ответила:

— Ровно в полночь туда и сведу тебя.

...Вот и время пришло. В тишине ночи перекликались кукушка и передразнивающий ее попугай. Иван да Марья крадучись добрались до палат княжеских.

Марья крикнула кряквой.

— Ты чего? — удивился Иван. Но тут же и сам сообразил, что крик ее — знак условный. Оттого, что из верхнего окошка терема выпала, разворачиваясь на лету, веревочная лестница.

— Ступай, Ванюша, — благословила его Марья, — я на стреме.

И Иван полез. Однако через несколько ступенек подумалось ему: «Ежели Марья там, внизу, маячить будет, только внимание чье-нибудь привлечет». Он обернулся и сказал тихонько:

— Вот что, Маша. Как лесенку наверх подниму, ступай домой. Поесть приготовь.

— Хорошо, — отозвалась она снизу.

«Искусница!» — подумал Иван с умилением. А затем, продолжая подниматься, вот о чем стал голову ломать: «Кто же это встретиться со мной желает? Может Несмеяна, все-таки, не Емелю а меня любит?.. Нет, к ней бы меня Маша не отправила. Князь? А чего ж тайком? Мог бы и так к себе вызвать... Али Забава Путятишна? Нет, Забава Добрыню призвала бы! Эх, что гадать, чему быть, того не миновать?»

Так решил Иван, добравшись до окна заветного. И тут же чуть было обратно на землю не свалился. Насилу удержался, увидев, кто его встречает. Василиса Премудрая! Она же — Прекрасная!

— Исполать тебе, богатырь! — приветствовала Ивана-дурака примадонна киевская, помогая ему затянуть лесенку наверх.

— Угу, — буркнул он в ответ, иных слов с испугу не найдя.

«Ужель полюбила меня Василиса?!» — пронеслось в головушке Ивановой. «Ох, беда, беда, коль узнает князь!.. Однако и радость немалая! Такую покровительницу иметь! Ну, Иван, вот он миг: хватай судьбу свою, пока сама в руки просится. Или пан, или пропал.»

И, не медля боле, чтобы не дать страху да сомнениям в душу закрасться, спрыгнул Иван с подоконника да и заключил Василису в объятья свои богатырские.

— Стра... — вскрикнула было Василиса, да сама себе рукой рот зажала.

— Правильно, Василисушка, зачем нам стража-то? — зашептал Иван горячо, нащупывая на спине ее шнурок от корсета.

И тут, продолжая одну руку к устам прижимать, другой, свободной, отвесила княжна герою нашему такую затрещину, какая и Илье Муромцу честь бы сделала.

«Баба-то с норовом», — подумал Иван и, потеряв сознание, рухнул на пол.

...Очнулся он уже на перине пуховой. На щеке — примочка медвяная. Василиса подле сидит — на пуфике. Увидев, что Иван глаза открыл, улыбнулась она озорно ему, приговаривая:

— Ай да богатырь! Ай да смельчак! Такой ни огня, ни пучины морской не убоится. Верна, видать, Марьина рекомендация!

От затрещины в голове Ивановой что-то перемкнулось.

— И не убоюсь! — вскричал он обиженно. — И тебя не убоюсь! Коль не люб я тебе — так и скажи: «Не люб!» А чего руки-то распускать?

— Ну хватит уже, Иван, — с легким раздражением в голосе сказала Василиса. — Пора, видно, объясниться нам. Ты, сдается, втемяшил себе в голову, что в полюбовники я тебя призвала?

— Ан нет? — спросил Иван насмешливо.

Василиса чуть от него отодвинулась.

— Вот что, богатырь. Ежели еще хоть пальцем меня коснешься — пеняй на себя.

Тут в голове Ивана перемкнуло в обратную сторону, и он, с полной ясностью, осознал свое положение. «Так», — подумал он. «Ежели голову отсюда на плечах унесу — Богородице свечку поставлю. Большую.»

— Ай, прости меня дурака, Василисушка! Не имел я оскорбить тебя помысла! — воскликнул он, приподнимаясь на локтях.

— Любовью оскорбить нельзя, — произнесла княжна наставительно и положила свою руку ему на плечо. — Лежи уж. И слушай. Служба мне твоя нужна. Коль сумеешь сослужить ее — прощу тебя. Не сумеешь...

— Да я!.. — вновь попытался Иван подняться.

— Лежать! — рявкнула Василиса. Иван перепуганно вытянулся на перине. — Вот так-то лучше. Итак, приступим к инструктажу. Через три дня дочь моя, Несмеяна, под венец с Емелею идет. Слыхал о том?

— Слыхал, как же! Но на Емелю я руки не подниму, не проси даже! Брат он мне названный!

— Да Емеля-то мне по нраву пришелся, — успокоила его Василиса. — Загвоздка в том, что на свадьбе той Владимир меня в серьгах, им подаренных, видеть желает. А их нет у меня.

— Где ж они?

— У Кащея.

— У Кащея?! — вскричал Иван горестно. — У Бессмертного?! Да как они попали к нем? Выкрадены?

— Я их сама Кащею отдала.

— Сама? — завопил Иван, отбросил в сердцах примочку медвяную, сел на кровати, и обхватив руками голову запричитал: — Ах ты бедная земля русская, как же тебе ждать благоденствия, коль сама Василиса Премудрая полюбовные подарки Кащею делает?!

— Дурак ты, Иван...

— На себя-то посмотри, распутница!

— Да не всегда Кащей злодеем был! Прежде слыл он алхимиком талантливым. Вместе с ним я премудрости училась. Так, студентами, и познакомились. Молода я была да неопытна, только-только пошла за Владимира. Однокашник — Кащеев фамилией, в гости прибыл в отсутствие князево. Как увидел он серьги в ушах моих, князем давеча мне презентованные, стал просить одолжить их на времечко. Для физических, якобы, опытов. Минерал в них какой-то особенный... Посуди, как откажешь сокурснику?

Не все слова из речи Василисы понял Иван, оно и понятно — премудрая она. Однако общий смысл уловил. И поинтересовался:

— А почему Владимир захотел тебя в этих сережках видеть? Уж так ли это важно?

— Гапон, проклятый, нашептал ему. А князь-то ревнивый у меня. И в молодости к Кащееву ревновал, теперь — к Кащею, выходит. Завидовал Владимир ему очень: большие успехи тот в науках делал. А Владимир мой — все больше по административной линии.

— И тут, стало быть, Гапон успел напакостить, — покачал Иван головой понимающе. — Но теперь-то князь не должен прохиндею верить...

— Говорю же, ревнует он. Сердцу, Ваня, не прикажешь.

— И то верно, — согласился тот, вздохнув. — Беда.

— Беда, Иванушка, — и слезы покатились по щекам премудрой княжны. — Но не наказания я боюсь боле всего, а того что князь верить мне перестанет, к советам моим прислушиваться. Таких он тогда дров на Руси наломает!.. Ну так как, богатырь, возьмешься ли задание мое выполнить, сережки от Кащея доставить?

— А где его искать-то, Кащея?

— На острове Буяне, это все знают.

— Это-то и я знаю. Да ведь срок очень маленький. Где остров тот? Где на нем замок Кащеев? Найти-то успею?

— Не бывала я в царстве Кащеином. Что могу я тебе посоветовать? — она замолчала. Потом спросила: — А не знаком ли ты с кавказцем по имени Кубатай?

— Нет, — помотал Иван головой. — А что?

— Ходит слух, что мудрец он великий, все на свете знает. Может пособит Кащея найти?

— А Кубатая-кавказца где искать?