Иван поморгал и наполнил кружки заново.

— Она... — продолжал говорить загадками Емеля. — И в Киев она меня отправили. Женись, говорит, на царевне. А я ехать не хотел, ленивый я очень. К тому же и родным помогать надо. Папка старый... ик!.. мамка старый... Как они дрова из леса возить будут?..

Емеля встал и побрел к двери. Иван продолжал пить. Когда Емеля вернулся, будущий богатырь уже заказал новую четверть вина.

— Печку я домой отправил! — падая на стул, сообщил Емеля. — Пускай она мамке дрова возит! Наливай!

От дальнейшего вечера у Ивана сохранились самые смутные воспоминания. Помнилось, что ходили они с Емелей по трактиру и спрашивали у бражников, не печенеги ли они. Но печенегов не нашлось. Потом пили медовуху. Потом опять зелено вино. Иван кричал, что Емеля ему теперь — брат родной, а Несмеяна — золовка ненаглядная. И объяснял, что Емеля непременно будет богатырем. Пили. Требовали у трактирщика закуску, но и пряники и каштаны кончились. Емеля клялся, что для Ивана ему ничего не жалко. И что закусь он враз организует...

Потом опять искали печенегов. И, кажется, одного нашли.

...Солнышко ласково било в глаза Ивану-дураку. Будущий богатырь разлепил очи ясные, проморгался и огляделся. Трактир был пуст. Емеля исчез. Стол был уставлен пустыми четвертями, между которыми валялись огрызки пряников и куча рыбьих костей. Видать, организовал-таки Емеля закуску.

— Ай да мы, — прошептал Иван. — Богатыри, не мы... Трактирщик!

Из-под стойки выполз трактирщик.

— Где печенег? — спросил Иван строго.

— Не было такого, — признался трактирщик.

— А кого ж мы лупили за Русь-матушку?

— Мойшу-портного.

— Да?

Иван погрузился в раздумье. Потом сказал:

— Врешь. Печенег это был... А дружок мой где?

— Ушел с печенегом обновку шить богатырскую, — покорно сказал трактирщик.

«Решился-таки в богатыри», — подумал Иван. Помолчал. Потом взял со стола недогрызенный рыбий хвост и стал им обмахиваться.

— Душно мне... Тяжко... Поправиться бы, а?

— Вмиг! — ожил трактирщик, — Только что завоз был.

Вскоре на столе появилась немудреная богатырская снедь: крынка огуречного рассола, коврига хлеба, пара бананов и спелый ананас. Иван вяло выпил рассол, закусил бананами, потом размазал ананас по ковриге и проглотил.

Полегчало...

— Сколько с меня, добрый человек? — поинтересовался он.

— Рупь с полтиной, да два гроша на чай, — сообщил трактирщик.

Иван, не споря, заплатил и, почти не пошатываясь, вышел в конюшню. Оседлал Гнедка и медленно поехал в направлении богатырских казарм. По дороге неторопливо проверял пожитки — не уперли ли ночью чего лихие молодчики. Деньги целы. Булава на месте. Конь... Конь на месте. Грамотка отцовская к Микуле... Грамотка!

Грамотки не было. С минуту Иван-дурак обшаривал карманы, и вдруг шальная мысль забрела ему в голову. Емеля! Он грамотку спер! Предатель! Негодяй! Ах, Емеля, Емеля, браток названный...

Богатырские казармы были украшением стольного града Киева. Окруженные цветущими каштанами и питейными заведениями, казармы сии издавна стали местом отдыха горожан. Сюда приходили детушки малые — на богатырей-заступничков посмотреть, старцы седобровые — о жизни погутарить, девки веселые — род богатырский множить. Иван с восторгом оглядывал праздную публику, и ему хотелось громко и радостно крикнуть: «Я — Иван-дурак, будущий богатырь!»

Но он сдерживался.

Уже шагов за сто от казармы Иван заслышал задорный посвист сабелек и глухое уханье булав. То богатыри забавлялись играми молодецкими.

Гнедок прянул ушами и подозрительно посмотрел на Ивана: туда ли мы едем.

— Что ты, сыть, травяной мешок, спотыкаешься! — гаркнул Иван. Открыл было рот снова, но забыл, что полагается говорить дальше, и закрыл его.

Подъехали к воротам, отлитым из пудовых подков, износившихся под лошадьми богатырскими. «Первое испытание», — понял Иван и распахнул ворота. Очам его открылась чудная картина.

На широкой дубовой лестнице, перемежая дело импровизированными присказками, фехтовались на булавах богатыри. Одеты они были в кольчуги булатные, рубахи шелковые да сапоги кирзовые. Особенно понравился Ивану толстый и потный богатырь лет пятидесяти, который, обломав булаву о головы настырных сотоварищей, схватил за ноги другого богатыря — с тонким интеллигентным лицом, и стал лупить противников им. Интеллигентный богатырь при этом не терялся и в момент удара пытался укусить сотоварищей за незащищенные части тела. Лестница тряслась от богатырского хохота.

— Как пройти к Микуле Селяниновичу? — спросил Иван у проходящего мимо богатыря, слезая с перепуганного Гнедка.

— К Микуле? Да по лестнице дубовой, в палаты каменные, — с тщательно скрываемым почтением ответил богатырь.

Иван вдохнул побольше воздуха и, поминутно извиняясь, стал протискиваться мимо резвящихся. Пару раз его огрели булавой, разок укусили за ногу, но через каких-то полчаса Иван вошел таки в палаты каменные.

Микула Селянинович сидел на лавке и задумчиво перебирал руками землю сырую, насыпанную в большую дубовую кадку. Он тосковал по простому пахарскому труду, но как мог боролся с этим чувством.

— Исполать тебе, Микула Селянинович, — нараспев обратился Иван и в пояс поклонился. — Привет тебе от старого друга, Ивана-Черная Рука, Гроза морей. А я сынок его беспутный, Иван-дурак. Пришел к тебе знатную службу сослужить, постоять за землю Русскую, лечь костьми за дело правое.

— Сядь пока, — гулко произнес воевода и, убедившись, что его трогательная тоска по прошлому замечена, отставил кадку в угол. — А сколько ж тебе лет, дитя мое?

— О, очень много, сударь, восемнадцать! — с восторгом ответил Иван.

— Рука твоя тверда?

— Тверда!

— Нога твоя тверда?

— О да!

— Ну и белиберда, — тоскливо простонал Микула, но все же продолжил: — Вот верная черта...

— Всегда! — не к месту, но в рифму встрял Иван.

— ...дурацкого, испытанного стиля. — Продолжил Микула Селянинович, не обратив на него внимания. — О Боже!.. И я таким же юным был, когда мы печенегов в первый раз побили...

Наступило тягостное молчание. Первым нарушил его Микула:

— Чего это мы, а?

— К слову пришлось, — вежливо ответил Иван-дурак. — Так я, значит, в богатыри записаться хочу.

Микула помолчал, потом задумчиво произнес:

— В богатыри... Так ведь богатырю надобно иметь не только сердце доброе, а ноги твердые, не только булаву тяжелую, а голову крепкую, надобно еще...

Но Иван так и не узнал, что еще надобно настоящему богатырю. Микула Селянинович медленно поднялся и переспросил:

— Так ты говоришь, что сын дружка моего старого, Ивана-Черная Рука, Грозы морей? А где грамотка твоя рекомендательная?

— Нету, — со стыдом признался Иван. — Выкрадена ночью татем лихим.

— Выкрадена, говоришь. Может быть. На отца ты и вправду похож, только рожа еще глупее. Но вот какая незадача: являлся уже утром один добрый молодец с грамоткой, где сказано, что он — Иван-дурак!

— То тать ночной! — возопил Иван.

— Возможно, возможно... Но в богатыри он уже зачислен, и дать делу обратный ход я не в праве. Посуди сам, добрый молодец: обстановка в Киеве сложная. Владимир Красно Солнышко заботами затуманен, Василиса Премудрая в сторону Кащеева Царства поглядывает... Поп Гапон воду мутит, интригует. Бояны песенки крамольные по кабакам поют... И тут такой скандал: богатырь-самозванец! Как же после этого народ станет на защитников своих поглядывать? Нет, Иван. То есть, не Иван, а незнакомый мне молодец. Не могу я тебя в богатыри принять!

— А что же мне делать! — испуганно вскочил дурак. — Деньги как вода меж пальцев текут, в городе жить лишь три дня разрешили!.. Не могу я к батьке с позором воротиться! Хворостиной до смерти запорет!