Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

— А дальше, дальше, что было? — спросил он, всхлипывая.

— А дальше вот что было, — ответил Илья, ликом чернее тучи став, — пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел, да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает...» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжеские, прошел во гридни столовые, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по писанному, да кланялся и Владимиру, и Василисе-княжне, и боярам, и богатырям...

— Вот это я уже помню! — обрадовался Добрыня, — как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны-то виднее.

— Рассказ этот ноша мне тяжкая, — молвил Илья Муромец, — не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной. Наконец, он вновь нарушил ее:

— Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать...

— А это еще кто? — спросил Иван.

— Не знаешь? — удивился Боян, — ничего, узнаешь еще.

— Гапон — это Владимиров главный советник, — пояснил Добрыня. — Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп — прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.

— Как вошел я в княжескую гридню столовую, — продолжал Илья, — встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, — говорит, — к нам пожаловал, словно пес пешком, не на коне лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да убогие...» А рядом с князем попик сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел...

— Ой, погоди, Илья, — снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, — дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел, да дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там — голова соловьева. Потом прибегает стражник: «Князь, — кричит, — Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит.» Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит: «Видно спутал я Илью-богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его, да скажите, что приму его с великими почестями.» Тут мы с Алешей и вызвались. Ох, и погудели!

— Да-а, — протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, — пока все маковки золотые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял?

— А Алена-то как? — поинтересовался Иван, несколько обескураженный услышанным.

— А что Алена? — горестно тряхнул головой Илья, — похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и осталась. Говорят и свадьба скоро. Поймал я ее как-то в княжеских сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон — мужчина интеллигентный, грамотный...» Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир, пес, приказал бы ей, пошла б за меня.

— Ох, как прав ты! — воскликнул Алеша в сердцах, — пес поганый наш князь! Гапону-то в рот заглядывает, а нам, богатырям, уж третий месяц жалования не повышает!

— Не ему, собаке, мы служим, — внезапно зарыдав, поддержал друзей Добрыня, — а земле русской! — сказал и принялся ладонью размазывать по лицу слезы и сопли.

Иван беспокойно огляделся. Хоть опыт его жизненный и невелик был, а все же чувствовал он, что речи подобные добром не кончатся. Нужно было как-то сменить тему. И он заговорил про то, чем сейчас его головушка более всего занята была:

— Ну, Илья, твоя история — нетипичная. Не обязательно же так бывает! Вот у меня возлюбленная, она и лицом красна, и умом ясна. И никогда она мне поперечь не пойдет. — Тут хмель да желание покрасоваться пересилили Иванову правдивость, и хвастовство его перешло в откровенное вранье: — Да я ей только шепну: «В койку, Маша», она уж там, одно слово — искусница!

Богатыри довольно заржали, а Боян, ткнув Ивана в бок, зашипел ему в ухо:

— Ты че, дурак, обалдел? Здесь ведь муж ее — Черномор.

— Где?! — испугался Иван.

— Да прямо за тобой сидит.

Не удержавшись, Иван обернулся. Но место на скамье за соседним столом пустовало.

— Нету там никого, — сказал он с облегчением. Глянул и Боян.

— Только что тут был, а теперь и след простыл. Ну, жди Иван неприятностей...

Но не придал Иван словам этим особого значения, так как Добрыня и Алеша принялись тем временем рассказывать и свои увлекательные истории. Подумал только: небось Черномор давным-давно из кабака ушел. Подумал и успокоился.

А зря. Потому что на самом-то деле все слышал Черномор и теперь, сжигаемый ревностью, мчался он в палаты княжеские, лелея в душе нехитрый план мести.

Бежал Черномор дорогой не окольною, а прямиком через джунгли, пугая обезьян и попугаев. Вот и палаты.

Князя он застал в тронном зале за игрой в домино с Гапоном. Видно Владимиру в игре не везло, так как сидел он в одних кальсонах да в короне, а его сапоги, мантия и прочие одежды кучкой лежали возле Гапона.

— Не вели казнить, вели слово молвить! — вскричал Черномор, кланяясь.

— Ни минуты спокойной! — возмутился князь, не отрывая взгляда от стола. — Поиграть не дадут! Может все ж таки повелеть казнить, а не слово молвить, а? — но тут же, выговорившись, смягчился: — Ладно, давай, выкладывай. — И обернулся к Черномору.

Гапон, пользуясь тем, что Владимир не смотрит, принялся подменивать костяшки.

— Три твоих богатыря да дурак с ними сидят сейчас в кабаке да тебя, Красно Солнышко, хают принародно.

— Вот же мерзавцы! — возмутился князь. — И как они меня хают?

— «Не собаке князю мы служим, — говорят, — а служим земле русской».

— Про землю русскую — это хорошо, — заметил справедливый князь. — А вот про собаку — не хорошо. — Гапон, — повернулся он к попу, и тот мигом отдернул руки от фишек, — чего делать-то с безобразниками будем? Воспитывать?

— Поздно, — заявил Гапон злобно, — воспитывать надо было, когда они на лавку поперек ложились. Теперича только одно поможет: головы поотрубать.

— И то верно, — согласился князь, — мудрый ты у меня, — он ласково потрепал Гапона по щеке, — они мне и самому как бельмо на глазу. Только водку жрут да похваляются, а толку никакого. Но как их взять-то, ежели они втроем по силе всей моей дружины стоят. Только угроблю ее бестолку.

— Ну, это просто, — ухмыльнулся Гапон, — они как напьются, куда идут?

— Ко мне, — ответил князь, — явятся, на ногах чуть стоят, «хотим, — говорят, — подвиг совершить, прикажи, князь, чего-нибудь!»

— Ну вот, давай подождем. Как явятся, тут мы их тепленькими и покоцаем с дураком ихним вместе.

— Точно! — обрадовался князь, — а пока сыграем?

— Сыграем, сыграем, — закивал Гапон, — больно мне кальсоны твои глянутся. И корона.

— На корону не зарься, она казенная!

Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон повернулись к нему.

— Чего тебе еще? — спросил Владимир, — ступай.

— А может головы-то рубить не надо, а? — спросил Черномор слегка напуганный результатами своего навета. — Да и богатыри-то тут ни при чем, главное — Иван...

— Ступай, ступай, — повторил князь, — сами разберемся. — И вновь повернулся к домино. — Елки палки! Все что ли уже?!

— Все, — скромно подтвердил Гапон. Разоблачайся, княже.