Добрая женщина принялась за дело с большим рвением и однажды ночью, заслышав какие-то странные звуки, вошла в спальню Мари (которая всегда спала с открытым ртом) — ощупывая подушку, она нечаянно засунула палец между зубов девушки.

Проснувшись, словно от толчка. Мари сразу же поняла, что к ней прокралась шпионка, посланная дядюшкой, и изо всех сил укусила ее. Та неистово завопила, переполошив спавших на этом этаже. Наутро весь двор потешался над несчастной мадам де Венель, которая, впрочем, и без того была всеобщим посмешищем. Король, жаждавший избавиться от нее, подстраивал ей чисто мальчишеские пакости.

«Как-то раз, — рассказывает один из мемуаристов, — государь раздавал конфеты придворным дамам в красивых коробочках, перевязанных разноцветными лентами. Мадам де Венель, получив свою, открыла ее: и каков же был ее ужас, когда оттуда выскочило с полдюжины мышей, которых, как всем было известно, она смертельно боялась. Первым ее побуждением было бежать со всех ног. Но, вспомнив, что обещала королеве не терять из виду мадемуазель Манчнни, она опомнилась и вернулась назад. Король, который уже успел сесть на софу рядом с мадемуазель Манчини, поздравляя себя с успехом своего предприятия, весьма удивился и сказал:

— Как, мадам, неужели вы так быстро успокоились?

— Напротив, сир, — отвечала та, — я по-прежнему трепещу и потому пришла искать защиты у сына Марса».

В следующем месяце Пимантель, посланник испанского короля, прибыл в Париж, чтобы подготовить мирный договор, первым условием которого был брак между Людовиком XIV и инфантой. Бедная Мари, совершенно потеряв голову, стала прилагать все усилия, дабы сорвать переговоры. Каждый день она подолгу беседовала с королем, пуская в ход то слезы, то нежность, то упреки, и старалась убедить его, что нет ничего ужаснее женитьбы без любви.

— Вы будете несчастны! — говорила она. Он знал это, но страшился оскорбить испанского посла и нанести ущерб хитроумной политике Мазарнни.

Однажды разнеслась весть, что двор переезжает в Байонну, где мирные переговоры должны были завершиться. Мари, не помня себя от отчаяния, побежала к королю и упала перед ним на колени:

— Если вы любите меня, то не поедете! — воскликнула она.

И залилась слезами, повторяя только:

— Я люблю вас! люблю…

Король, очень бледный, поднял ее со словами:

— Я тоже люблю вас.

— В таком случае вы не должны покидать меня, — сказала Мари, — ни за что, никогда…

Король в необычайном волнении, обняв, прижал к себе девушку и долго не отпускал.

— Я вам это обещаю.

Затем он отправился к Мазарини и объявил без всяких предисловий, что хочет жениться на его племяннице.

— Не вяжу лучшего способа, — добавил Людовик XIV, — вознаградить вас за долгую безупречную службу! [30]

Мазарини был ошеломлен. На какое-то мгновение его ослепила мысль, что благодаря этому браку он станет дядей королевы Франции. Забыв свой долг и все политические расчеты, он пошел к королеве, которой и рассказал в нарочито небрежной манере, дабы скрыть смущение, о потрясающем предложении ее сына.

Анне Австрийской хватило нескольких слов, чтобы спустить его с небес на землю.

— Не думаю, господин кардинал, — промолвила она сухо, — что король способен на такую низость; но еслион вздумает сделать это, предупреждаю, что против вас восстанет вся Франция, что я сама встану во главе возмущенных подданных и поведу с собой моего младшего сына.

Мазарини осознал свой промах и удалился, не поднимая головы. Тогда королева призвала к себе сына и стала ему выговаривать. Король, разгорячившись, объявил, что никогда не откажется от своей любви и что испанская инфанта может искать себе другого мужа…

Тогда было решено отправить Марию Манчини в изгнание.

На следующий день Мазарини холодно предупредил племянницу, что она должна собирать вещи.

— Вместе со своими сестрами вы отправитесь в Бруаж, что находится недалеко от Ла-Рошели. Ваше присутствие здесь более невозможно, ибо вы стали причиной прискорбной смуты. Прошу вас известить об этом короля.

Мари, заливаясь слезами, побежала в комнату Людовика XIV и сообщила ему, что должна ехать в Вандею.

— Никто не разлучит вас со мной! — вскричал он громовым голосом.

Гвардейцы, приникшие к замочной скважине, отпрянули, услышав подлинно королевский рык.

Затем Людовик XIV обнял девушку, и осмелевшие гвардейцы смогли по очереди полюбоваться этой приятной сценой.

Однако и на этот раз «Мазаринетта», несмотря на охватившее ее волнение, нашла в себе силы устоять. Король был крайне раздосадован; неудовлетворенное желание было таким жгучим, что все помутилось у него не только в глазах, но и в голове. Он устремился в покои матери, упал на колени перед Анной Австрийской и Мазарини и стал умолять их позволить ему жениться на Мари.

Не в силах прогнать от себя образ вожделенной красавицы, он плакал, обнимая ноги матери и называя кардинала «папой» [31]…

— Я не могу без нее жить, — кричал он, — я обещал, что женюсь на ней, и я это сделаю. Разорвите договор с Испанией. Я никогда не вступлю в брак с инфантой. Я должен жениться на Мари!

Мазарини счел необходимым прекратить эту сцену. Суровым тоном он объявил, что «был избран покойным королем, отцом Людовика XIV, а затем и королевой-матерью, дабы помогать ему советом, и что, с нерушимой верностью исполняя свой долг до сего времени, не злоупотребит доверием и не уступит недостойной короля слабости; что он волен распоряжаться судьбой своей племянницы и что готов скорее собственноручно заколоть ее кинжалом, нежели допустить ее возвышение путем величайшей государственной измены» [32].

Этого оказалось достаточно.

Опомнившись, Людовик XIV поднялся с колен, вышел из комнаты без единого слова и поднялся к Мари, ожидавшей его с нетерпением. Она надеялась услышать, что отъезд в Бруаж отменяется, и была безутешна, когда король передал ей слова дяди.

— Вы любите меня, — говорила она, — вы король, но мне приходится уезжать!

В смятении Людовик XIV поклялся ей, что только она взойдет на французский трон, и они расстались в слезах.

Через несколько дней — 22 июня 1659 года — Мари в сопровождении мадам де Венель и сестер Гортензии и Марии-Анны села в карету, которой предстояло отвезти ее на Атлантическое побережье. Король стоял у дверцы. По лицу его текли слезы, и он даже не пытался скрыть своего отчаяния.

Мари, рыдая, целовала ему руки. Наконец был отдан приказ трогаться, и все услышали, как пронзительно вскрикнула девушка. Вне себя от скорби, она повернулась к сестрам со словами:

— Я брошена! [33]

Король долго смотрел вслед карете, уносившей самую большую и, может быть, единственную любовь его жизни. Когда на дороге уже ничего нельзя было разглядеть, он с покрасневшими, полными слез глазами поднялся в свою карету и, как говорит нам мадам де Мотвиль, бывшая свидетельницей этой поразительной сцены, «сразу же уехал в Шантийи, где собирался провести несколько дней, чтобы прийти в себя…».

Естественно, между королем и Мари тут же завязалась почти ежедневная переписка. Кардиналу, который находился тогда в Сен-Жан-де-Лю и был занят подготовкой мирного договора, сообщила об этом мадам де Венель. Необычайно встревожившись, он написал королеве:

«Не могу выразить вам, как меня огорчает поведение конфидента [34], который не только не пытается излечиться от своей страсти, но и делает все возможное, чтобы ее усилить».

И поскольку собственный его роман с Анной Австрийской все еще продолжался, закончил письмо выражением благодарности «за ваши нежные чувства, навсегда запечатленные в моем сердце, которое устремляется с любовью, сравнимой только с ангельской»…