Наконец, брат прекрасной Клодины заявил однажды утром несчастному Иннокентию XIII, что опубликует расписку и расскажет историю ее появления, если Дюбуа не получит искомого.

Перепугавшись до полусмерти, папа немедленно даровал кардинальскую шляпу бывшему воспитателю регента [104].

Мадам де Тансен добилась своего.

Архиепископ Камбре, узнав, что стал кардиналом, едва не сошел с ума от радости. Он побежал к любовнице и спросил, какой награды она желает. Эта дама, как рассказывают, «любила продвигать своих»: она пожелала — и это желание было немедленно удовлетворено, — чтобы аббата Тансена назначили «полномочным представителем французского королевства» [105].

Нечего и говорить, что весь Париж хохотал, когда разнеслась новость, что Дюбуа нужно теперь именовать Его преосвященством. Куплетисты воспели эти события в язвительных стихах, где святого отца иронически благодарили за то, что возвел в кардинальское достоинство сводника и развратника…

Взаимоотношения мадам де Парабер и Филиппа Орлеанского не были безоблачными, ибо регент, который, по выражению одного историка, «любил запрягать пару», имел вторую любовницу. Ее звали мадам де Сабран. Эта честолюбивая особа с очень красивой грудью периодически предпринимала попытки занять место нынешней фаворитки.

Впрочем, жизнь мадам де Сабран с регентом напоминала балет: Филипп приходил к ней, затем оставлял, возвращался, чтобы снова бросить, а потом опять взять и в очередной раз покинуть.

Все эти приходы и уходы продолжались столь долгое время, что маленькая маркиза вообразила, будто регент и в самом деле ее любит. Однако случались у них и размолвки, как доказывает любопытное письмо, где она несколько вольно обращалась к Филиппу:

«Сегодня утром я заходила к тебе, породистая тварь, но у меня перед носом захлопнули дверь; если. тебе вздумается прийти ко мне, тебя встретят так же; ни любить, ни писать ты не умеешь, зато умеешь читать.

Вот и читай. Сегодня утром к тебе явится мой подлец, сделай его камергером и прикажи своему рабу, хранителю печати, немедля изготовить указ»2.

Когда мадам де Сабран осознала, что ей не под силу свергнуть с трона мадам де Парабер, она решила заняться сводничеством. «Устав от жизни с человеком, меняющим любовниц, как перчатки, — говорит Лескюр, — она проявила изрядное хитроумие, решив, что будет сама подбирать себе преемниц — и подбирать таким образом, чтобы по-прежнему обладать властью над регентом»3.

Она предлагала ему в основном танцовщиц из Оперы, которые слетались в будуары Пале-Рояля, словно мухи на мед.

Увы! общаться с этими барышнями было делом отнюдь не безопасным. В скором времени Филиппу пришлось в этом убедиться, и мадам де Парабер, боясь подцепить дурную болезнь, стала запираться от регента в своих покоях.

В Париже новости разносятся быстро, и Матье Маре записал в дневнике: «Мадам де Парабер не желает иметь дела с регентом с тех пор, как он завел компанию с оперными танцовщицами, которых все считают испорченными. Однажды после ужина он был готов поколотить ее, поскольку она отказалась удовлетворить его желание. Он отправил ей послание с угрозами, а она ответила в том же духе. Теперь он рыщет на стороне, и находятся дамы, занимающие видное положение в обществе, которым не совестно занять освободившееся место. Их имена вот-вот будут названы».

Тогда мадам де Парабер удалилась в свой замок в Аньере.

Разрыв оказался непродолжительным. К великой радости Филиппа, любовница пошла на мировую, и Матье Маре, бывший в курсе всех сплетен, занес в дневник следующую запись: «Регенту полегчало. Эта любовь ему необходима как для здоровья, так и для душевного спокойствия. Даже государственные дела идут много лучше после завершения этой ссоры».

На несколько месяцев Филипп Орлеанский попал в полную зависимость от мадам де Парабер, и та сочла что ей отныне позволено все. Она отдавала распоряжения, вникала в самые ничтожные дела и вела себя в Пале-Рояле не как любовница регента, но как хозяйка дома. Эта мания вмешиваться во все стала причиной довольно любопытного происшествия, о котором нам, естественно, сообщает Матье Маре: «В Пале-Рояле скандал: выяснение отношений между регентом и регентшей. Принцесса жалуется, что мадам де Парабер, явившись без приглашения в ее садик, жестоко раскритиковала клумбы. Регентша рыдает и заявляет, что удалится в монмартрское аббатство».

Надо признать, что регентша проявила чрезмерную обидчивость…

Впрочем, она недолго пробыла в монастыре, поскольку мадам де Парабер и Филипп снова разошлись на сей раз окончательно.

Их последнее свидание было замечательным. Регент, узнав, что она бесстыдно обманывает его с Беренгемом, усадил ее рядом с собой на канапе и, поглаживая ей волосы, спросил, знает ли она, что сказал Магомет II своей любимой жене.

— Нет, — ответила мадам де Парабер.

— Не знаете? Так вот, он сказал ей однажды: «Какая прелестная головка! Захочу, прикажу отрубить!»

Это остроумное высказывание очень не понравилось фаворитке. Она встала, вышла, хлопнув дверью, и немедленно уехала в свое имение Боран, возле Бомона.

Тогда мадам де Сабран, желая угодить регенту, стала подыскивать новую любовницу для Филиппа, и взор ее упал на восхитительную молодую женщину — мадам Феран д'Аверн. Она была женой лейтенанта королевской гвардии.

Сводня тут же затеяла ночной сеанс с показом волшебного фонаря, где и представила красотку герцогу Орлеанскому, который тут же в нее влюбился.

На следующий день он предложил ей сто тысяч ливров и чин капитана для мужа, не уточняя, что желает получить взамен, однако красавица, будучи женщиной неглупой, все поняла и отказалась…

Впервые женщина отвергла притязания регента. Он был изумлен — и весь Париж вместе с ним. В течение нескольких дней столица только об этом и толковала. «Ходит много разговоров о мадам д'Аверн, жене гвардейского офицера, — пишет Матье Маре. — Она очень красива, и регент пожелал ее. Статьи договора предложены, но еще не приняты: сто тысяч экю для нее, рота — для мужа. Действия пока не возымело, и она уезжает на лето в Аверн».

Это путешествие было хорошо рассчитанной уловкой. Регент, не на шутку встревожившись, отправил второе послание «с предложением дополнительных пятидесяти тысяч ливров».

Мадам д'Аверн по-прежнему разыгрывала из себя недотрогу, однако в Париж вернулась незамедлительно.

Филипп обдумывал план нового наступления, когда: нему явился муж и предложил заключить договор, согласно которому он уступал свою жену за определенную сумму денег и некоторые льготы. Регент слегка удивился.

— А что об этом думает ваша супруга? — спросил он.

— Она согласна, Монсеньор. У нее золотое сердце, она желает счастья и вам и мне.

Филипп принял все условия предложенного договора, и г-н д'Аверн, так удачно пристроивший свою дражайшую половину, с легким сердцем возвратился домой.

Это была настоящая торговая сделка. «В контракте есть только один примечательный пункт, — записал Бюва, — который гласит, что союз может быть расторгнут по желанию сторон».

На следующий день Филипп послал г-ну д'Аверну требуемую сумму и шкатулку с драгоценностями. Когда все формальности были улажены, «жених и невеста» встретились в доме некоего г-на Дюнуайе, чтобы провести там первую брачную ночь.

Это произошло 12 июня 1721 года. Когда утром 13-го новая фаворитка вернулась домой, муж встретил ее доброй улыбкой. Он получил деньги, шкатулку и капитанский чин — чего еще было желать?

Через некоторое время ему были пожалованы губернаторство Наваррана в Беарне и орденская лента.