— Я понял, — произнес он, улыбаясь уголком рта. — Вы с Дартом сговорились лишить меня гардероба.

Ну, не то, чтобы всего гардероба, но мысль показалась мне интересной. И я подошла к нему близко и еще ближе, очертила пальцем ямку между его ключиц, а потом — пуговица за пуговицей — расстегнула рубашку, ловя легко пляшущие золотистые искры в его глазах. И, закончив, положила слегка прохладную влажную ладонь ему на грудь. Кожа под моими пальцами казалась даже не теплой — горячей. Экхарт прикрыл веки, дыхание его стало глубже, а потом он снова ожег меня взглядом, привлек к себе и поцеловал, пока еще осторожно, но как-то непреклонно, будто тяжелый камень только начал свой путь вниз с горы — еще совсем тихо, но ты уже понимаешь, что его не остановить.

Руки его скользили по моему телу, оглаживая, запоминая, и, вроде бы, неторопливо, но я оглянуться не успела, как верх моего белья был отброшен к остальным вещам. Его рубашка отправилась туда же лишь несколькими секундами позже. Он легко подхватил меня на руки и понес к берегу.

— Подожди… — залепетала я между поцелуями… Как же… там же песок… и… он не будет мешаться?

— Я обещал тебе показать, чему научился за триста лет? — усмехнулся он многозначительно. — Тогда смотри. Пункт первый: предусмотрительность — и он кивком указал вперед и чуть в сторону — там, прямо на песке лежало расстеленное белое с легчайшими голубыми узорами шелковое одеяло.

— Когда ты успел? — изумилась я. Но Эрх только улыбнулся еще шире.

— Не скажу, — хрипловато шепнул он мне на ухо и осторожно преклонил колени, опустив меня прямо в центр нежнейшего ложа.

— А еще, — спросила тихо, слегка волнуясь, проводя руками по его шее, плечам, груди… — еще чему? Я хочу знать все…

Его улыбка стала совсем коварной.

— Еще? Хмм, скажем так: самое главное, чему я научился за все эти годы… — это терпению, Ли. Терпению, — сказано это было столь многообещающе, что я вспыхнула до корней волос.

Он скользил по мне взглядом, таким, что я ощущала его кожей — по лицу, по каждому изгибу тела. Я бы сказала, что он раздевал меня им, но я и так была почти совсем раздета. Это заводило, опьяняло, возбуждало. Его ласки — тягучие как мед, сладкие, неторопливые — распаляли, но не давали забыться. Он приучал меня к себе, к своим прикосновениям, поцелуям, стирал всю скованность, все остатки моей неловкости. И очень скоро мне стало понятно, что его руки на моем теле — это самое правильное, что только может быть; что когда он касается и смотрит на меня так, я чувствую себя самой прекрасной женщиной на всем свете, и что терпеливый дракон — это мучительное наслаждение и восхитительнейшая из мук.

Он раз за разом распалял меня так, что я совершенно себя теряла. Разве это я какое-то время назад смущалась и стеснялась? Теперь я сама тянулась к нему и желала, и просила, и хныкала, и требовала его. Тогда улыбка его становилась опасной и предвкушающей, ласки — слегка успокаивающими, а взгляд тяжелел и полыхал пламенем, в нем мне виделся настоящий шторм, и я не знала, как он умудряется его в себе сдерживать. Тогда я снова обретала способность здраво мыслить — до следующей, еще более горячей волны. Он долго качал меня на этих качелях — целую вечность, время и пространство исчезло и весь мой мир стал — голубое небо, белый песок и невозможно прекрасный мужчина, умело играющий на моем теле фантастическую, до боли прекрасную симфонию… Все громче и громче…Крещендо, дамы и господа!

В какой-то момент я начала ощущать себя разгоряченным распаханным полем, изнывающим от томления и алчущим дождя, мне показалось, что я просто умру, если эта сладкая пытка не закончится — и я снова принялась его упрашивать или, может, угрожать — совершенно не помню, что я тогда говорила. Экхарт снова склонился надо мной, шепнул на ухо «А вот теперь полетаем» — и сошел на меня бурей, ураганом, пролился долгожданным теплым ливнем, заставляя раствориться в себе, принося невероятное облегчение и легкость, вознося вверх — к небесам прозрачно-голубого цвета с мерцающими золотыми искрами.

Чуть позже, когда мы до конца пришли в себя и оделись, Эрх снова открыл портал — и я некоторое время растеряно разглядывала просторную светлую гостиную с большими окнами.

— Добро пожаловать, — легко поцеловал меня в макушку хозяин дома, — пока осматривайся, я принесу чего-нибудь перекусить.

Дом дагона Алирийского оказался очень похож на него самого. В нем было очень много стекла и воздуха, краски здесь царили светлые — белый, бежевый, голубой, персиковый — и неожиданно яркие — лимонные кресла, бирюзовый ковер… Он был очень красивым, просторным и … немного заброшенным, что ли. Витало в здешнем воздухе нечто, что говорило о том, что домом пользуются нечасто.

— Ты права, — подтвердил мою догадку Экхарт. — Я редко провожу здесь больше одного-двух дней. Больше люблю места, где что-то да происходит.

В его кабинете я обнаружила знакомый алый шарф, свисающий со спинки кресла, и целый альбом эскизов. Я открыла его с конца — и с учащенным сердцебиением разглядывала множество искусных набросков одной и той же девушки с короткими непослушными волосами и огромными темными глазами. На некоторых она улыбалась, на некоторых — смеялась, запрокинув голову, где-то хмурила бровки или смотрела задумчиво вдаль, она кружилась, раскинув руки в стороны или выражала негодование… но везде она была прекрасна… Значит, так он меня видит?

Глаза защипало, в носу захлюпало — и пришлось срочно вытирать щеки, чтобы горячие капли не испортили рисунки.

— Почему так не может быть всегда? — почти шепотом спросила я и почти не удивилась, когда сильные руки развернули меня и прижали к крепкой груди.

— Есть много вопросов, на которые мы не получим ответов, Огонек. Помнишь, ты спрашивала меня, о чем я мечтаю?

— Да — и ты не ответил, — я обхватила руками его сильно-сильно, желая навсегда слиться с ним в одно целое и никогда не отпускать.

— А о чем обычно мечтают люди? — его глубокий голос звучал почти спокойно.

— О богатстве, славе, о долгой жизни, о власти, о путешествиях… — перечисляла я,

— Все это у нас есть и так, — его пальцы стирали влажные дорожки с моих щек, а губы нежно осушали ресницы. — Наши мечты для вас выглядят странно, — от его печальной улыбки заныло сердце. — Любить кого-то — и не чувствовать за это вину. Знать, что за рождение детей их матерям не придется расплачиваться безумием. Воспитывать дочерей… Такие простые вещи — и совершенно не доступные нам. Я тоже тысячи раз спрашивал себя «Почему так?», но это не принесло ни ясности, ни смирения, Ли. Эти вопросы лишь травят душу, не мучай себя ими.

— Это несправедливо, нечестно, — поцелуи мешались со слезами, становясь солоноватыми на вкус.

— Не нам решать, — его губы спускались все ниже по шее, к самой кромке выреза. — Что мы точно можем сделать — не дать сожалению украсть у нас оставшееся время.

Поглаживания становились все настойчивей — и когда расстегнутое снова платье скользнуло по телу и упало к моим ногам, я лишь нетерпеливо переступила через него.

— Спальня — там, — очень тонко намекнул дракон. — Ммм, а вот это, нам, пожалуй, понадобится — он подхватил с кресла алый шарф и тот, послушный легкому воздушному потоку, обвил мое тело — тончайший прохладный шелк нежно касался разгоряченной кожи, струился по ней полупрозрачными волнами, обещая новое, еще неизведанное наслаждение — и разгорающееся пламя в голубых глазах шептало о том же.

Мне казалось, я не сомкну глаз этой ночью. Просто не смогу, не должна, не имею права… Но, уставшая, разомлевшая от его ласк, становящихся с каждым разом все более изощренными; от прохладных сладких напитков и вкусной еды, которой мы подкреплялись прямо в постели; от поцелуев и хрипловатого родного голоса, шепчущего мне на ухо разные успокоительные глупости, от его самых надежных на свете объятий, я и сама не заметила, как уснула.

Дракон всегда остается драконом.