— Он хочет сказать, что ты и так нянчишься со всеми, — ласково сказала Фрэнни. — Он хочет сказать, что тебе эта роль нравится. Ты будешь отличным отцом.

— Или матерью, — добавил Младший.

— А когда рядом с вами будет ребенок, может, Сюзи и одумается, — сказала Фрэнни.

— Может быть, ей тоже захочется попробовать, — сказал Младший Джонс, и Фрэнни завыла в свою трубку. Они, судя по всему, давно готовились к этому звонку.

— Эй! — сказала Фрэнни. — Ты что там, язык проглотил? Ты слушаешь? Алло, алло!

— Слушай, мужик, — сказал Младший Джонс. — Ты там вырубился, или что?

— Тебя там что, медведь за яйца держит, что ли? — спросила Фрэнни. — Я тебя спрашиваю, ты хочешь моего ребенка или нет?

— Это не пустой вопрос, парень, — сказал Младший Джонс.

— Да или нет, мальчик? — сказала мне Фрэнни. — Ты же знаешь, я тебя люблю, — добавила она. — Я бы не стала заводить ребенка для кого попало.

Но я был слишком счастлив, чтобы что-то говорить.

— Черт побери, я предлагаю тебе девять месяцев моей жизни. Я предлагаю тебе девять месяцев моего прекрасного тела, мальчик! — дразнила меня Фрэнни. — Не хочешь — не надо.

— Мужик! — воскликнул Младший Джонс. — Твоя сестра, чьего тела вожделеют миллионы, предлагает изменить формы специально для тебя. Парень, она готова даже выглядеть как паршивая бутылка «колы», только чтобы подарить тебе ребенка. Не знаю еще, как я все это устрою, но мы оба тебя любим. Так что скажешь? Не хочешь — не надо, упрашивать не станем.

— Я люблю тебя, — взволнованно добавила Фрэнни. — Я стараюсь дать тебе то, что тебе нужно, Джон, — сказала она мне.

Но тут трубку взяла медведица Сюзи.

— Ради всего святого, — сказала она Фрэнни и Младшему, — вы подняли нас ни свет ни заря, я думала, это опять кого-нибудь изнасиловали, а теперь он сидит тут весь красный и как воды в рот набрал. Что, черт бы вас всех подрал, стряслось?

— Если у нас с Младшим будет ребенок, — спросила ее Фрэнни, — вы с Джоном о нем позаботитесь?

— Да тут и к бабке не ходи, милочка, — сказала моя добрая медведица Сюзи.

Итак, вопрос был решен. И мы до сих пор ждем. Фрэнни — уникум, ей и времени нужно больше, чем кому бы то ни было.

— Я тоже уникум, — говорит Младший Джонс. — Ребенок будет такой огромный, что ему нужно потомиться в духовке немного подольше.

Наверное, он прав, так как Фрэнни носит моего ребенка уже почти десять месяцев.

— Она такая огромная, что ее могут взять играть в «Кливленд браунс», — жаловался мне Младший Джонс; я звонил ему каждый вечер, чтобы узнать новости.

— Господи Иисусе, — говорит мне Фрэнни. — Я целыми днями валяюсь в постели и жду, когда меня разорвет. Скука смертная! Вот что мне приходится терпеть ради тебя, любовь моя, — говорит она, и мы от души смеемся, только мы вдвоем.

Сюзи ходит по дому, распевая «Со дня на день» 35, а отец поднимает все больше и больше тяжестей; тяжелая атлетика превратилась у него в манию. Убежденный, что ребенок родится тяжелоатлетом, он говорит, что ему надо быть в форме, дабы потом с ним заниматься. И никто из наших телефонных барышень не ругал меня, когда я бросался на каждый телефонный звонок (к любому телефону).

— Это просто горячая линия, — говорили они. — Успокойся!

— Это, скорее всего, просто очередное изнасилование, милый, — успокаивает меня Сюзи, — а не твой ребенок. Расслабься.

Меня совершенно не волнует, кто родится, мальчик или девочка. В данном случае я согласен с Фрэнком. Это не играет роли. В наши дни, когда рожениц обследуют вдоль и поперек, особенно во Фрэннином возрасте, пол ребенка должен быть известен заранее; по крайней мере, кто-то его уже знает. Но только не Фрэнни: она этого знать не хотела. Да и зачем, собственно? Неужели не ясно, что половина удовольствия — в неожиданности?

— Кто бы это ни был, он обречен на скуку, — говорит Фрэнк.

— На скуку, Фрэнк?! — вскипает Фрэнни. — Как ты смеешь говорить, что мой ребенок обречен на скуку?

Но Фрэнк просто высказывает типичное мнение ньюйоркца о воспитании в штате Мэн.

— Если ребенок будет расти в Мэне, то он обречен на скуку.

А я отвечаю Фрэнку, что в отеле «Нью-Гэмпшир» никогда не было скучно. Ни в легкомысленном первом отеле «Нью-Гэмпшир», ни во втором отеле, этом средоточии темных грез, ни в нашем третьем отеле «Нью-Гэмпшир», в том отличном отеле, которым мы сейчас стали, — никто не скучал. И Фрэнк в конце концов соглашается; он частый и желанный гость в нашем отеле. Он пользуется нашей библиотекой на втором этаже так же, как Младший Джонс, навещая нас, пользуется штангами в танцевальном зале, а красота Фрэнни облагораживает каждую нашу комнату; чистый мэнский воздух и холодное мэнское море — Фрэнни облагораживает все. Хотелось бы надеяться, что она передаст это свое умение ребенку.

Чтобы успокоить Фрэнни, я попытался прочесть ей по телефону стихотворение Дональда Джастиса под названием «Десятимесячному ребенку».

Пришел с запозданьем, но

Никто его не упрекнет

В слишком долгих сомненьях.

Кто, потянувшись к звонку

У двери, настолько странной,

Не отдернет руку на миг?

— Хватит, — прервала меня Фрэнни. — Давай обойдемся без этого сраного Дональда Джастиса. Я уже наслушалась его столько, что могла бы от него забеременеть, меня уже тошнит при одном его упоминании.

Но Дональд Джастис, как всегда, прав. Кто не усомнится на входе в этот мир? Кто не захочет отложить эту сказку в долгий ящик? Так что ребенок Фрэнни заранее демонстрировал незаурядную интуицию, редкую чувствительность.

А вчера пошел снег; в Мэне мы научились относиться к погоде с уважением. Сюзи выехала в Бат, откуда поступил сигнал о предполагаемом изнасиловании официантки, и я беспокоился, как она доберется домой, но она вернулась целая и невредимая еще засветло, и мы оба заметили, как этот снег напоминает нам о том прошлогоднем снегопаде, когда Фрэнни позвонила и сообщила нам о своем предстоящем подарке.

Отец валяется в снегу, как ребенок.

— Для слепых снег удивительная штука, — заявил он не далее как вчера, появляясь на кухне весь покрытый снегом; он только что вылез из сугроба, куда закопался вместе с собакой-поводырем номер четыре.

Мела сильная метель; к половине четвертого мы вынуждены были везде включить свет. Я разжег огонь в двух печках. Птица, ослепленная снегом, разбила оконное стекло в танцевальном зале и сломала себе шею. Четверка нашла ее под штангами и таскала по всему дому, пока Сюзи наконец ее не отобрала. Снег, налипший на ботинки отца, растаял, и пол в кухне стал скользким. Отец поскользнулся в этой луже и заехал мне под ребра своим «луисвильским слаггером», которым начинал дико размахивать всякий раз, когда терял равновесие. Мы немного повздорили по этому поводу; отец вел себя как ребенок, не желая сбивать снег со своих сапог прежде, чем входил в дом.

— Я не могу видеть снега! — по-детски жаловался он. — Как, скажите мне на милость, я буду его стряхивать, если я его не вижу?

— Замолчите, оба! — велела нам медведица Сюзи. — Когда в доме появится ребенок, вы у меня поорете!..

При помощи хитрой машины, которую Фрэнк привез из Нью-Йорка, я сделал немного макарон; машина раскатывала тесто в блины, а потом нарезала макароны любой формы, какую только захочешь. Если живешь в Мэне, очень важно иметь подобную игрушку. Сюзи сделала к макаронам соус из мидий, а отец почистил лук: глаза у него совершенно не слезились. Услышав, как залаяла Четверка, мы подумали, что она нашла еще одну птичку, но увидели микроавтобус «фольксваген», который пытался пробиться по нашей дороге сквозь метель; «фольксваген» скользил, его сильно заносило. Либо водитель очень волновался («Еще одно изнасилование, черт бы их всех побрал», — инстинктивно проворчала Сюзи), либо он был из другого штата. Мэнским водителям, подумал я, снегопад не должен быть в диковинку, но ведь и туристический сезон в отеле «Нью-Гэмпшир», кажется, еще не начался. Микроавтобус так и не смог пробиться к стоянке, но подъехал достаточно близко, чтобы я разглядел на нем аризонские номера.