Затем мы с Фрэнни пошли по тропинке, по которой игроки обычно возвращались с футбольного поля. Это была узкая тропинка, вся в отметинах их бутс. Мы слегка беспокоились о том, где сейчас Де Мео, но я подошел к краю футбольного поля и «постоял на стреме», пока Фрэнни стянула трусики и присела на тропинке; потом она постояла на стреме для меня. Мы оба прикрыли наши неприглядные следы небольшими кучками листьев. Затем мы вернулись в папоротники, чтобы подождать, пока закончится тренировка, но там, в папоротниках, уже была Лилли.

— Иди домой, — сказала ей Фрэнни.

Лилли было семь лет. Как правило, она была слишком маленькой для меня и Фрэнни, но дома мы с ней обращались хорошо; друзей у нее не было, и она, похоже, была очарована Фрэнком, который любил с ней нянчиться.

— Незачем мне идти домой, — заявила Лилли.

— Лучше иди, — сказала Фрэнни.

— А почему у тебя такое красное лицо? — спросила меня Лилли.

— Де Мео налил на него яду, — сказала Фрэнни, — и он ищет, кому бы еще натереть.

— Если я пойду домой, то он меня увидит, — серьезно сказала Лилли.

— Если пойдешь прямо сейчас, то не увидит, — сказал я.

— Мы посмотрим для тебя, — сказала Фрэнни и высунулась из папоротников. — Все чисто, — прошептала она.

Лилли убежала домой.

— У меня действительно красное лицо? — спросил я у Фрэнни.

Она подтащила мое лицо поближе к своему и лизнула меня раз по щеке, раз по лбу, раз по носу, раз по губам.

— Я больше ничего не чувствую, — сказала она. — Я все стерла.

Мы вместе залегли в папоротниках, это было не скучно, но пришлось подождать, пока закончится урок и первый футболист появится на тропинке. Первый проскочил, и второй проскочил, а вляпался третий — хафбек 5 из Бостона, который учился в школе Дейри дополнительный год после своего выпуска — главным образом, чтобы чуть повзрослеть, прежде чем он сможет играть в футбол в команде колледжа. Он поскользнулся, но сохранил равновесие, затем увидел этот ужас на своих бутсах.

— Пойндекстер! — завопил он.

Пойндекстер — бегуном он был плохим — трусил в самом конце цепочки игроков, бегущих в душ.

— Пойндекстер! — заорал нападающий из Бостона. — Твое дерьмо, Пойндекстер!

— Что я такого сделал? — спросил Пойндекстер, вечно задыхающийся, толстый («генетически толстый», скажет потом Фрэнни, когда узнает, что такое гены).

— Это ты наделал там, на тропинке, засранец? — спросил Пойндекстера нападающий из Бостона.

— Это не я, — запротестовал Пойндекстер.

— Ну-ка очищай мои бутсы, гаденыш, — велел нападающий.

В такой школе, как Дейри, лайменами всегда становились слабаки помладше и потолще, зачастую приносимые в жертву ради нескольких хороших спортсменов, — тренер Боб доверял вести мяч хорошим.

Несколько крепких игроков Айовы Боба окружили Пойндекстера на дорожке.

— Девчонок здесь пока что нет, Пойндекстер, — сказал нападающий из Бостона, — так что вытирать дерьмо с моих ботинок, кроме тебя, некому.

Пойндекстер сделал то, что ему сказали, — по крайней мере эта работа была для него знакома.

Мы с Фрэнни пошли домой, мимо символических коров в полуобвалившемся школьном сарае, мимо заднего крыльца дома тренера Боба, где для вытирания ног на ступеньке была прибита решетка от «Индианы» 1937 года выпуска. Мотоциклетная решетка — это все, что снаружи напоминало об Эрле.

— Когда наступит время нам идти в школу Дейри, — сказал я Фрэнни, — надеюсь, мы будем жить где-нибудь в другом месте.

— Я-то не буду никому вытирать дерьмо с башмаков, — сказала Фрэнни. — Ни в коем случае.

Тренер Боб, который ужинал с нами, стенал над своей ужасной командой.

— Вот клянусь вам, это последний год, — говорил старик, но он это говорил всегда. — Сегодня Пойндекстер во время тренировки взял и навалил прямо на тропинку.

— Я видела Фрэнни и Джона без одежды, — сообщила Лилли.

— Не видела, — сказала Фрэнни.

— На тропинке, — настаивала Лилли.

— И что они делали? — спросила мать.

— То, что сказал дед Боб, — объявила всем Лилли.

Фрэнк с возмущением фыркнул, а отец изгнал нас с Фрэнни в наши комнаты.

— Видел? — прошептала уже наверху мне Фрэнни. — Только нас с тобой. Ни Лилли. Ни Фрэнка.

— Ни Эгга, — добавил я.

— Дурачок, Эгг еще никто, — сказала Фрэнни. — Эгг еще не человек.

Эггу было только три года.

— Теперь эти двое ходят за нами следом, — сказала Фрэнни. — Лилли и Фрэнк.

— Не забывай еще Де Мео, — сказал я.

— Что мне его помнить, — сказала Фрэнни. — У меня будет куча таких Де Мео, когда я вырасту.

Эта мысль встревожила меня, и я замолчал.

— Не беспокойся, — прошептала Фрэнни, но я ничего не ответил.

Она прокралась по холлу в мою комнату и забралась в мою кровать. Мы оставили дверь открытой, чтобы можно было подслушать, о чем говорят за обеденным столом.

— Она для моих детей не подходит, эта школа, — сказал отец. — Точно говорю.

— Ну, — сказала мать, — все твои разговоры только их самих в этом и убедят, и, когда придет время, они побоятся туда идти.

— Когда придет время, — сказал отец, — мы пошлем их куда-нибудь в хорошую школу.

— Мне наплевать на хорошую школу, — сказал Фрэнк, и я и Фрэнни в этом были с ним заодно: хотя нас воротило от одной только мысли о том, чтобы пойти в Дейри, нам еще меньше улыбалось ехать «куда-нибудь».

— Куда-нибудь — это куда? — спросил Фрэнк.

— А кто куда-то едет? — спросила Лилли.

— Цыц, — сказала мать, — никто никуда не поедет. Мы не можем себе этого позволить. Если и есть польза от твоей работы в школе Дейри, так это то, что можно бесплатно определить детей хоть куда-то.

— Хоть куда-то — это не очень хорошо, — сказал отец.

— Лучше, чем рядовая школа, — сказала мать.

— Слушай, — сказал отец. — Мы заработаем деньги.

Это было для нас новостью; мы с Фрэнни притихли.

Фрэнк, должно быть, тоже занервничал от такой перспективы.

— Не понял, — сказал он.

— Конечно, дорогой, — ответила мать. — А как мы собираемся заработать деньги? — спросила мать отца.

— Ради бога, расскажи мне, — сказал тренер Боб. — Кто-кто, а я в отставку собрался.

— Слушайте, — сказал отец. И мы стали слушать. — Эта школа, может быть, и пустое место, но она будет расширяться; она будет принимать девочек, не забыли? И даже если она не будет расширяться, она не закроется. Она здесь уже слишком давно, чтобы закрыться; у нее единственный инстинкт — выжить, и она выживет. Она никогда не будет хорошей школой; она пройдет через множество этапов, так что со временем мы ее и не узнаем, но работать она будет, уж на это можно рассчитывать.

— Ну и что? — сказал Айова Боб.

— То, что здесь будет школа, — сказал отец. — Частная школа будет по-прежнему здесь работать, в этом убогом городишке, — сказал он, — а вот Томпсоновской семинарии для девиц здесь больше не будет, потому что городские девочки пойдут в Дейри.

— Все об этом знают, — сказала мать.

— Ничего не понимаю, — сказала Лилли.

— Да-да, — сказал отец. — Слушайте, — сказал он матери и Бобу, — вы что, не видите? — Мы с Фрэнни ничего не видели, кроме Фрэнка, крадущегося наверх в холл. — А что станет с этим большим зданием, в котором находится Томпсоновская семинария для девиц? — спросил отец.

Вот тогда мать и предложила ее сжечь. Тренер Боб предложил превратить ее в местную тюрьму.

— Она достаточно большая, — сказал он. Кто-то еще предложил превратить ее в Городское собрание.

— Никому не нужна здесь тюрьма, — сказал отец, — по крайней мере, не в центре города.

— Она уже выглядит как тюрьма, — сказала мать.

— Надо только прибавить еще решеток, — сказал Айова Боб.

— Слушайте, — с нетерпением сказал отец. Мы с Фрэнни так оба и замерли; Фрэнк прокрался мимо моей двери, Лилли насвистывала где-то поблизости. — Слушайте, слушайте, — сказал отец. — Что этому городу нужно, так это отель.