Но Огилви не проделал еще одной операции. Взяв ведро с теплой водой и тряпку, он тщательно протер поврежденную решетку радиатора и часть крыла. Когда стал выжимать тряпку, вода в ведре побурела. Внимательно оглядев свою работу, Огилви удовлетворенно хрюкнул. Теперь, что бы ни случилось, на машине, по крайней мере, нет пятен засохшей крови.

Через десять минут, устав, обливаясь потом, Огилви уже снова был в главном здании отеля. Он прошел прямо в свой кабинет, чтобы часом отдохнуть перед долгим путешествием в Чикаго.

Прежде чем лечь, он посмотрел на часы. Было четверть двенадцатого.

— Я ведь мог бы быть вам более полезным, — не без обиды заметил Ройял Эдвардс, — если бы кто-нибудь из вас ввел меня в курс дела.

Этот вопрос был обращен к двум мужчинам, сидевшим напротив ревизора за длинным столом в бухгалтерии. Кабинет, обычно погруженный поздно вечером во тьму, был залит ярким светом, а на столе лежали раскрытые бухгалтерские книги и папки. Эдвардс включил здесь свет час назад, когда привел этих посетителей прямо из апартаментов Уоррена Трента на пятнадцатом этаже.

Инструкции хозяина были предельно ясны: «Эти джентльмены хотят посмотреть наши бухгалтерские книги. Вероятно, они будут работать до завтрашнего утра. Я просил бы вас побыть с ними. Предоставьте им все, что они попросят. Ничего не утаивайте».

Ройял Эвардс отметил про себя, что, когда босс отдавал эти распоряжения, выглядел Он веселее обычного. Однако приподнятое настроение Уоррена Трента не передалось ревизору, который был немало раздражен тем, что его вызвали из дому, где он сидел над своей коллекцией марок, да к тому же не посвятили в суть происходящего. Возмущало его и то, что придется работать в ночное время, так как он был из тех, кто работает строго от девяти до пяти.

Разумеется, Эдвардс знал о том, что срок закладной истекает в пятницу, как и о том, что в отеле находится Кэртис О'Киф со всеми вытекающими отсюда последствиями. По-видимому, визит ночных посетителей был связан с этими двумя обстоятельствами, но каким образом — непонятно. Возможно, ключом и отгадке могли служить бирки на их чемоданах, говорившие о том, что они прилетели в Новый Орлеан из Вашингтона. Однако Эдвардс чутьем определил, что оба бухгалтера — а в их профессии сомневаться не приходилось — не были сотрудниками правительственного учреждения. Ну что же, со временем он, вероятно, получит ответы на все эти вопросы. А пока — до чего же неприятно, когда с тобой обращаются точно с младшим клерком.

Поскольку на его замечание о том, что он сможет принести больше пользы, если будет посвящен в курс дела, реакции не последовало, Эдвардс повторил свою фразу.

Один из приезжих, тот, что был постарше, плотный мужчина среднего возраста с невыразительным лицом, взял стоявшую рядом чашку кофе и одним глотком осушил ее.

— Я всегда говорю, мистер Эдвардс, нет ничего лучше чашечки крепкого кофе. А возьмите нынешние отели — в них вам хорошего кофе никогда не подадут. Здесь же кофе хороший. Потому я и считаю, что в отеле, где варят такой кофе, дела не могут идти очень уж плохо. Что ты на это скажешь, Фрэнк?

— По-моему, надо меньше болтать языком, если мы хотим управиться к утру, — пробормотал его напарник, не отрывая глаз от приходарасходной ведомости, которую он в это время тщательно изучал.

— Видите, как оно, мистер Эдвардс? — и собеседник Эдвардса примирительно развел руками. — Думаю, что Франк прав — с ним это часто бывает. Потому, хоть мне и очень хотелось бы растолковать вам суть дела, пожалуй, лучше нам продолжать работу, чтобы побыстрей с ней управиться.

— Хорошо, согласен, — поджав губы, ответил Эдвардс: он прекрасно понимал, что получил от ворот поворот.

— Спасибо, мистер Эдвардс. А теперь мне бы хотелось познакомиться с вашей системой учета: закупки, проверка кредитных карточек, имеющиеся в наличии запасы, последний чек об оплате поставок и так далее. Да, а кофеек-то был хорош, но весь вышел. Нельзя нам еще по чашечке?

— Я позвоню вниз, — сказал ревизор. Он совсем пал духом, увидев, что время близится к полуночи. Судя по всему, гости его намеревались задержаться здесь еще не на один час.

Если он хочет встретить новый день во всеоружии, подумал Питер Макдермотт, надо ехать домой и хоть немного поспать.

Было половина первого ночи. Очевидно, он пробродил по городу часа два, а может быть, и больше и сейчас чувствовал себя каким-то освеженным и в то же время приятно уставшим.

Он любил подолгу бродить, особенно когда что-то волновало его или требовало решения, — это была давняя привычки.

Расставшись с Маршей, он сначала зашел к себе домой. Однако ему не сиделось в тесных стенах и совсем не хотелось спать, а потому он решил выйти и направился к реке. Он прошел вдоль причалов у Пойдрас-стрит и Джулия-стрит, где стояли пришвартованные суда, одни — тихие, едва освещенные и словно спящие, на других же кипела работа, и ясно было, что они готовятся к отплытию. У Канал-стрит Питер сел на паром и, переправившись через Миссисипи, продолжил свою прогулку вдоль пустынных набережных, любуясь огнями города, оттененными чернотой реки. На обратном пути Питер решил заглянуть во Vieux Carre и теперь сидел, потягивая кофе с молоком на старом Французском рынке.

Несколько минут тому назад, вспомнив впервые за последние несколько часов о служебных делах, он позвонил в «Сент-Грегори». «Есть ли новости в связи с угрозой руководства конгресса американских стоматологов покинуть отель?» — спросил он. «Да, — ответил ему дежуривший ночью помощник управляющего, — старший официант на этаже, отведенном для конгресса, незадолго до полуночи прислал записку. В ней сказано, что исполнительный комитет после шести часов прений так и не пришел ни к какому решению. Однако на девять тридцать утра в Салоне дофина назначено чрезвычайное собрание всех делегатов. Ожидается около трехсот человек. Собрание будет проходить „за закрытыми дверями“, принимаются усиленные меры предосторожности, и отель просили помочь обеспечить секретность прений».

Питер велел выполнять любые их просьбы и до утра выкинул все это из головы.

Если не считать этого разговора, который занял у Питера совгем немного времени, мысли его были целиком поглощены Маршей и событиями минувшего вечера. В голове, словно рой назойливых пчел, неотступно звенели вопросы. Как выйти из создавшейся ситуации с достоинством, не задев чувств Марши? Одно было ясно Питеру Макдермотту: ее предложение принять нельзя. И однако же было бы непростительной черствостью небрежно отмахнуться от столь искреннего признания. Ведь он же сказал Марше: «Если бы все были такими же честными…»

Но было во всем этом и еще кое-что — и почему этого бояться, если уж тоже быть честным? Весь сегодняшний вечер Питера тянуло к Марше — не как к юной девушке, а как к женщине. Стоило ему закрыть глаза, и ее образ вставал перед ним. Ведь такой, как она, он еще не встречал. От одной мысли о ней ударяло в голову, словно от бокала крепкого вина.

Но Питеру уже пришлось познать однажды вкус крепкого вина и сладость опьянения, сменившуюся горечью похмелья; тогда он поклялся, что никогда больше не допустит ничего подобного. Да только опыт прошлого разве влияет на благоразумность решений, разве он делает мудрее мужчину, когда тот выбирает женщину? Питер в этом сомневался.

И все-таки он мужчина, который живет, дышит, чувствует. Никакое добровольное отшельничество не может, да и не должно длиться вечно. Значит, вопрос стоит так: когда и как с ним покончить?

Так или иначе, — что дальше? Снова увидеться с Маршей? Он полагал, что это неизбежно, — если, конечно, не порвать бесповоротно раз и навсегда. Ну, а если встретиться, то как себя вести? И к тому же: не слишком ли велика разница в возрасте?

Ведь Марше только девятнадцать лет. А ему уже тридцать два. Разница явно немалая, но так ли это на самом деле? Безусловно, будь они оба на десять лет старше, роман между ними или даже брак никому не показался бы необычным. И кроме того, Питер сильно сомневался, сумеет ли Марша серьезно увлечься кем-нибудь из ровесников.