— Это значит, что отель перейдет к О'Кифу. — Трент подошел к окну и молча постоял у него. Потом вдруг произнес: — Вероятно, ты уже слышал об условиях сделки — в частности, о том, что я остаюсь жить здесь.

— Да.

— Раз так, то мне, по-видимому, придется мириться с твоим присутствием и после того, как в будущем месяце ты окончишь свой колледж. Хотя, наверное, следовала бы дать тебе под зад.

Алоисиус Роде молчал. При обычных обстоятельствах он быстро нашелся бы и парировал бы колкостью. Но на сей раз он понимал, что это мольба одинокого, поверженного человека, который хочет, чтобы он остался.

Рейса не покидала мысль о том, что он должен принять это важное для себя решение — и принять его быстро. Вот уже почти двенадцать лет он был для Уоррена Трента во многих отношениях как родной сын. Он понимал, что, если останется, его обязанности в свободное от работы в юридической фирме время сведутся к роли компаньона Трента и его доверенного лица. Такую жизнь трудно назвать неприятной. И однако же, на него влияли и другие соображения, когда он раздумывал, остаться ему или уйти.

— Я еще не все обдумал, — солгал он. — А, пожалуй, пора.

Да, все в его жизни, от большого до малого, меняется, и притом внезапно, подумал Уоррен Трент. У него не было ни малейшего сомнения, что Ройс скоро уйдет от него, как ушел из его рук контроль над «Сент-Грегори». Возможно, чувство одиночества, а теперь еще и сознание того, что ты не участвуешь в большом жизненном потоке, вообще характерно для человека, который живет слишком долго.

Он сказал Рейсу:

— Ты можешь идти, Алоисиус. Я хочу немного побыть один.

Через несколько минут, решил Уоррен Трент, он позвонит О'Кифу и официально признает свое поражение.

Журнал «Тайм», редакторы которого умеют выхватить из утренних газет наиболее интересное событие, мгновенно отреагировал на сообщение о скандале на расовой почве, происшедшем в «Сент-Грегори». Редакция тотчас связалась со своим новоорлеанским корреспондентом — постоянным сотрудником газеты «Стейтс-Айтем» и поручила ему собрать на месте весь материал, какой он сумеет раздобыть. А кроме того, накануне ночью, как только в Нью-Йорке вышла «Геральд трибюн» с описанием скандала, редактор позвонил в отделение журнала в Хьюстоне, и заведующий отделением вылетел первым утренним рейсом в Новый Орлеан.

И вот сейчас оба сотрудника «Тайма» сидели, запершись с Херби Чэндлером, в маленькой комнатке на первом этаже отеля. Помещение это именовалось комнатой для прессы, в нем стоял стол, телефон и вешалка для шляп. Журналист из Хьюстона, как старший по рангу, сидел в единственном кресле.

Чэндлер, зная, что «Тайм» славится своей щедростью по отношению к тем, кто помогает получать интересную информацию, почтительно докладывал о результатах проведенной разведки.

— Я проверил насчет собрания стоматологов. Оно у них закрытое, и такие наведены строгости, что мышь не пролезет. Старшему официанту сказали, что в зал будут пускать только участников конгресса — даже жен не допустят и у входа поставят своих людей, чтобы проверять каждого входящего. Собрание будет проходить при закрытых дверях и начнется лишь после того, как вся гостиничная прислуга покинет зал.

Заведующий Хьюстонским отделением, энергичный молодой человек по фамилии Кваратоне, кивнул. Он уже успел взять интервью у президента ассоциации стоматологов доктора Ингрэма, и слова старшего посыльного лишний раз подтвердили полученную информацию.

«Да, у нас действительно будет чрезвычайное заседание, — сказал ему доктор Ингрэм. — Решение о нем было принято исполнительным комитетом вчера вечером, но заседание это будет закрытым. Если бы дело зависело только от меня, сынок, то пожалуйста, приходите и слушайте, и вы, и любой другой. Но кое-кто из моих коллег имеет на этот счет свое мнение. Они считают, что наши люди будут говорить свободнее, зная, что в зале нет прессы. Так что, боюсь, на сей раз придется вам посидеть в коридоре».

Кваратоне, который вовсе не собирался просидеть все собрание под дверью, тем не менее вежливо поблагодарил доктора Ингрэма. Имея уже подкупленного союзника в лице Херби Чэндлера, он прежде всего подумал о том, что воспользуется старой уловкой и проникнет на собрание стоматологов, переодевшись в форму посыльного. Однако сообщение Чэндлера показывало, что этот план придется изменить.

— Помещение, в котором будет проходить собрание, — спросил Кваратоне, — это что, большой зал?

— Именно так, сэр, — утвердительно кивнул Чэндлер. — Салон дофина на триста мест. А больше им и не нужно.

Корреспондент «Тайма» задумался. Повестка любого закрытого собрания, на котором присутствуют триста человек, перестает быть тайной, как только открываются двери. В эту минуту для него не составит труда смещаться с делегатами и, притворившись одним из них, выяснить, о чем шла речь. Но при этом у него не будет интересных деталей, связанных с поведением отдельных людей — материала, столь ценимого дирекцией «Тайма» и читателями этого журнала.

— А в этом, как его там, сапуне нет балкона?

— Есть маленький, но на него рассчитывать не приходится. Я уже проверил. Там будет дежурить пара их людей. И кроме того, все микрофоны сейчас отключают.

— Черт бы их побрал! — выругался местный газетчик. — Шпионов они боятся, что ли?

— Видно, кое-кто из них хочет высказаться, но не хочет, чтобы это было зафиксировано, — думая вслух, промолвил Кваратоне. — Эти узкие спецы никогда не занимают твердых позиций — во всяком случае, по расовым вопросам. Но деваться им некуда, уж коли встали перед дилеммой — либо единодушно покинуть отель, либо создавать видимость, так — пошуметь для отвода глаз. В этом отношении ситуация, я бы сказал, сложилась уникальная. — А если так, подумал Кваратоне, то и репортаж может получиться более острым, чем он предполагал. И он решил во что бы то ни стало придумать, как проникнуть в зал.

— Мне нужен план этажа, где будет проходить заседание, а также этажа над ним, — вдруг сказал Кваратоне. — Понимаете, не просто расположение комнат, а технический план, на котором отмечено все — стены, вентиляционные ходы, потолки и прочее. И мне нужно это быстро, так как в нашем распоряжении меньше часа.

— По правде говоря, я вовсе не уверен, что такой план существует, сэр. Но так или иначе… — И старший посыльный умолк при виде того, как Кваратоне вытащил из кармана пачку двадцатидолларовых банкнот и сорвал бумажную ленту.

Пять банкнот Кваратоне тут же вручил Чэндлеру.

— Доберитесь до кого-нибудь из ремонтной или технической службы. С помощью этих денег. Вас я тоже потом не забуду. Встретимся здесь через полчаса, если можно раньше — тем лучше.

— Слушаюсь, сэр! — Физиономия Чэндлера, так похожая на острую мордочку хорька, расплылась в подобострастной улыбке.

— А ты займешься местными откликами, договорились? — сказал Кваратоне репортеру из Нового Орлеана. — Возьмешь интервью в муниципалитете, у видных горожан; хорошо бы поговорить с кем-нибудь из Национальной ассоциации борьбы за права цветного населения. В общем, сам знаешь, что требуется.

— Такой репортаж я и во сне сочиню.

— А вот этого делать не надо. Главное, внимательно следи за реакцией людей. Кстати, хорошо бы поймать мэра в туалете — вот идея! Представляешь: дает интервью и одновременно моет руки. Весьма символично. Может быть отличным началом для репортажа.

— Ну что ж, попробую спрятаться в туалете, — весело сказал репортер и с этими словами удалился: он тоже не сомневался, что за сверхурочную работу заплатят хорошо.

А Кваратоне отправился коротать время в кафе отеля. Он заказал чаю со льдом и машинально, потягивая напиток, обдумывал будущий очерк. Конечно, на целый подвал не потянет, но если удастся найти острый и оригинальный ракурс, таможне получить полторы колонки в номере, выходящем на следующей неделе. А это доставит ему немалое удовольствие — ведь за последние недели больше десяти очерков, на которые он затратил столько сил и старания, были либо вообще отвергнуты нью-йоркской редакцией, либо сильно урезаны при верстке. В этом не было ничего необычного, и сотрудники объединения «Тайм-Лайф» привыкли мириться с неприятным сознанием, что пишут иной раз впустую. Но Кваратоне любил, когда его печатали и замечали, если он писал что-то стоящее.