— Что же?

— Всего я не помню. Колода странных карт, черная доска, дюжина распятий.

— Газеты об этом не писали.

— Мы скрыли от прессы. Но дай мне досказать. Это еще не все, что мы нашли в фургоне. На крючках висели маленькие полотняные мешочки, набитые чесноком. Две остро заточенные палки. Штук шесть книжек о вампирах, зомби и прочих так называемых «живых мертвецах».

Хилари поежилась.

— Он повторял, что вырежет мне сердце и проткнет его палкой.

— Господи!

— Он собирался расковырять глаза, чтобы я не смогла найти дорогу из преисподней. Вот так. Он боялся, что я воскресну из мертвых после того, как убьет меня. Он говорил бессвязно, как невменяемый. Но все-таки он ведь вернулся из могилы, правда? — Хилари захохотала и сверкнула расширившимися от ужаса зрачками. — Он хотел отрезать мне руки, чтобы я не смогла нащупать дороги к живым. Это был он. Разве ты не понимаешь? Фрай.

— Может это был грим?

— Что?

— Неужели не мог кто-нибудь загримироваться под Фрая?

— Кому это нужно?

— Не знаю.

— Зачем?

— Не знаю.

— Ты сказал, что я хватаюсь за соломинку. Ну а ты за что хватаешься? Это даже не соломинка. Выдумка. И больше ничего.

— Но разве не мог кто-то другой загримироваться под Фрая? — настаивал Тони.

— Исключено. Я видела его слишком близко. Никакой грим не помог бы. Более того, того же роста и сложения.

— Но если это был кто-то другой, с голосом, как у Фрая...

— Так, конечно, проще. Легче поверить в двойника, чем в ожившего мертвеца. Вот ты вспомнил о его голосе. А под голос нельзя подделаться. Наверное, возможно имитировать тон и произношение, но никто не воспроизведет его хрип, у Фрая был какой-то родовой дефект речевого аппарата. Или травма, несчастный случай. Не знаю. Все равно, это был Фрай, а никакой не двойник.

«Что же это такое? Оживший мертвец? — думал Тони — Странно, связаны ли угрозы нападавшего с тем, что было найдено в фургоне Бруно Фрая?»

Наконец, Тони сказал:

— Хорошо.

— Что «хорошо»?

— Хорошо, может, это был Фрай.

— Это был он.

— Как-то... каким образом... Бог знает как... но, может, он не умер от ран. Предположение, безусловно, наверное, но я не могу не учитывать и такой возможности.

— Как это смело с твоей стороны, — язвительно уколола его Хилари. Она еще не простила Тони и коготки держала выпущенными. Хилари вырвала руку из его руки и вошла в спальню. Тони направился вслед. Хилари вынула из шкафа чемодан, положила его на кровать и стала складывать вещи. Тони подошел к телефону, стоявшему на тумбочке, и снял трубку.

— Не работает. Он, должно быть, перерезал снаружи провода. Нужно позвонить от соседей.

— Я не звоню в полицию.

— Не волнуйся, — сказал Тони. — Все поменялось. Я повторю твой рассказ.

— Уже поздно, — резко ответила Хилари.

— Что ты имеешь в виду?

Хилари молчала. Она рванула с плечиков блузку так, что вешалка сорвалась и стукнулась о дно шкафа.

Он сказал:

— Надеюсь, ты не собираешься нанимать частных сыщиков и жить в гостинице.

— Нет. Как раз наоборот, — сказала она, укладывая блузку в чемодан.

— Но я же сказал, что верю тебе.

— А я говорю, слишком поздно. Слишком поздно.

— Зачем ты упорствуешь?

Хилари ничего не отвечала. Она подошла к шкафу и начала вынимать белье.

— Послушай, — сказал Тони. — Я только высказал некоторые сомнения. Любой бы человек постарался в подобной ситуации. Окажись ты на моем месте, сделала бы тоже самое. Почему тебе ничего нельзя сказать?

Хилари вернулась с двумя юбками и укладывала их в чемодан. Она избегала взгляда Тони.

— Я доверяла тебе... во всем.

— Я ни в чем не оскорбил твое доверие.

— То, что было между нами, не важно?

Хилари молчала.

— Не хочешь ли ты мне сказать, что испытанное тобою — не телом, конечно, а сердцем и умом — самое обычное чувство, какое испытываешь с любым мужчиной?

Хилари приняла холодный неприступный вид. Она не поднимала глаз, возилась с чемоданом, запихивая в него вещи. Ее руки слегка дрожали.

— Да, а для меня это важно и необычно, — продолжал Тони, решивший добиться примирения. — Я нашел идеал. Это было лучше, чем я мог представить. Не одна чувствительность. Но слияние. В раздельности. Ни одна женщина еще не понимала меня так, как ты. Уходя вчера ночью, ты унесла часть моего существа, часть души, часть сердца, часть жизни. Отныне я не могу жить один, мне нужна ты. Так что не думай убежать от меня. Я не отпущу вас, моя леди.

Хилари замерла над чемоданом. В руках она нервно мяла юбку, не поднимая глаз. Как Тони желал сейчас знать, о чем она думает!

— Я люблю тебя, — сказал он.

Не сводя глаз с чемодана, она спросила дрожащим голосом:

— Разве можно верить обещаниям? Клятвам двух людей? Таким клятвам, когда человек говорит «Я люблю тебя», правда ли, что он так думает? Если родители расточали мне ласки, а через минуту избивали так, что тело покрывалось синяками и ссадинами, то кому черт побери мне верить? Тебе? С чего бы? Не приведет ли это вновь к разочарованию и боли? Лучше уж оставаться одной. Я сама позабочусь о себе. Не пропаду. Я не хочу больше унижений. Меня слишком долго унижали. Мне этого хватит до смерти! Я не собираюсь давать обещание и становиться на колени. Не могу. Просто не могу.

Тони подошел, крепко взял ее за плечи и встряхнул, чтобы она посмотрела ему в глаза. Нижняя губа у нее тряслась. Глаза наполнились слезами, но Хилари сдержала рвущиеся из груди рыдания.

— Мы слишком хорошо знаем свои чувства друг к другу. Я знаю. Я чувствую это. Ты отворачиваешься от меня не потому, что я высказал некоторые сомнения по поводу происшедшего. Дело совсем не в этом. Ты гонишь меня, потому что чувствуешь в себе любовь и боишься ее. Боишься потому, что вспоминаешь родителей. Из-за того зла, которое они причинили. Из-за перенесенных страданий. И еще из-за того, о чем ты молчишь, и чего я не знаю. Ты стараешься подавить в себе любовь, потому что в детстве осквернили твою душу. Но ты любишь меня. И знаешь об этом.

Хилари ничего не говорила и только качала головой: нет, нет, нет.

— Только не говори, что это не правда, — продолжал Тони. — Мы нужны друг другу, Хилари. Ты нужна мне, потому что всю жизнь я боялся довериться неодушевленным вещам-деньгам, карьере, искусству. Открытый для людей, для новых знакомств, я всегда страшился изменить обстоятельства жизни. С тобой, только с тобой, в первый раз, я желаю одолеть свою слабость-зависимость от обстоятельств. И теперь, когда я думаю стать художником, я чувствую в себе силы и решительность сделать главный шаг в жизни. Отныне представляя будущее, я уже не вспоминаю со страхом бедное детство, когда в доме часто нечего было есть, когда семья едва не оказывалась на улице, без денег и надежд. Наконец я простился с прошлым. Правда, я пока не могу решиться оставить работу в полиции. Нет. Сейчас нет. Но рядом с тобой я представляю себя художником, полностью посвятившим жизнь искусству, я чувствую, что смогу. Об этом еще неделю я не смел подумать.

По лицу Хилари скатились слезы.

— Ты очень хороший. Ты прекрасный художник.

— Я же знаю, что нужен тебе. Без меня ты забьешься еще дальше в раковину и затаишься там. Одиночество убьет тебя. Ты всегда доверялась неодушевленному — деньгам, карьере. Но боялась поверить людям. Понимаешь? В этом смысле мы разные, но мы и дополняем друг друга. Мы можем помочь друг другу. Мы точно две половинки одной судьбы, которые, наконец, встретились. Я твоя половинка. Ты — моя. Долгие годы мы беспомощно скитались во мраке, сталкивались и расходились, надеясь найти друг друга.

Хилари уронила скомканную юбку в чемодан и порывисто обняла Тони. Тони поцеловал ее в соленые губы. Они долго стояли, обнявшись, и молчали.

Наконец Тони сказал:

— Посмотри мне в глаза.

Хилари подняла лицо.

— У тебя такие темные глаза. Скажи мне.

— Что сказать? — спросила Хилари.